В начале февраля 1982 года меня вызвали в штаб дивизии и сообщили, что комдив включил меня в рекогносцировочную группу. Утром следующего дня мы двумя вертолетами вылетели в северо-западном направлении вдоль границы в сторону Хайратона и Таш-Кургана. Как оказалось, командование 40-й армии решило для увеличения объемов доставки грузов войскам открыть дополнительную переправу в районе афганской погранзаставы Айвадж. Для обеспечения безопасности переправы, новых маршрутов, по которым будут продвигаться колонны с грузами, предстояла передислокация подразделений нашей дивизии.
Спустя неделю подразделение, которым я командовал, ночью подняли по тревоге. Нам была поставлена задача на 300-километровый марш в горно-пустынной местности. Маршрут проходил сначала километров 40 по «зеленке» (местность, поросшая кустарником и деревьями. — Авт.), затем по предгорью и выходил на перевал Ирганак, находящийся на высоте 3 километра, затем спуск в долину и песчаная пустыня.
На пересечении дорог стояла крепость Сардоба — конечная цель нашего марша и пункт временной, на несколько месяцев, дислокации. Крепость представляла собой окруженное 6-метровой стеной пространство размером 75 на 75 метров, с находящимися внутри помещениями на первом этаже и площадками вдоль стены второго этажа.
В крепости расположилась усиленная рота, а два взвода встали в 40 километрах севернее на реке Пяндж, на границе. Колонны с грузами боеприпасов, продовольствия, дизтоплива подходили со стороны Союза к нашей погранзаставе, где образовался таможенный пост. Здесь грузы проверялись, машины доставлялись по понтонной переправе на афганскую сторону, где их принимали под охрану и сопровождали бронемашинами до крепости, там колонну принимала другая бронегруппа, сопровождавшая ее к Салангу, а первая отправлялась обратно в Айвадж.
Задачи нашего подразделения — взять под контроль местность, по которой проходили маршруты колонн, вести поисково-разведывательную деятельность, выявляя и уничтожая бандгруппы душманов. Как выяснилось позже, с выполнением привычных боевых задач особых проблем не возникало, а самым главным и трудным было выжить в этих бытовых условиях.
Когда только готовились к маршу, нам сказали, что в назначенном месте, в крепости Сардоба, есть все для нормальной жизни. На деле оказалось не так. Кроватей не было, размещались на полу, используя доски с разбитых грузовиков, которые встречались вдоль дорог. Но основной проблемой стала вода, как питьевая, так и техническая, для охлаждения двигателей автомашин. Ближайшая вода была в 80 километрах, в районе Таш-Кургана, где располагался один из полков дивизии. Специальной водовозки у нас не было, пришлось приспособить цистерну, взятую с разбитой машины, на одну из БМП (боевая машина пехоты. — Авт.). Раз в неделю в лучшем случае ездили с этой цистерной за водой в сопровождении другой БМП. Основная ее часть шла в радиаторы машин, затем на полевую кухню для готовки, остатки делили поровну на всех, наливая во фляги, которые были у каждого офицера и солдата.
Одна фляга (800 граммов) на неделю на человека для питья, бритья и умывания. Воды катастрофически не хватало, но доставлять чаще не могли из-за занятости машин в сопровождении колонн и разведывательных действиях, а отправлять одну водовозку было бы безумием и грубейшим нарушением приказов.
Задачи, которые мы выполняли ранее, ведя боевые действия в городе, были намного опаснее, но бытовые условия несравнимо лучше нынешних. Жизнь показала, что быт на войне, пожалуй, важнее всего. Были ночные бои, засады, потери, но мы, выйдя из боя, пусть вымотанные, порой израненные, имели возможность отдохнуть, морально отойти от испытаний, как говорится, «зализать раны», отлежаться в медсанбате, даже принять душ, смыть копоть и грязь. Здесь же не было элементарных бытовых условий, начиная с туалета, который представлял собой неглубокий ров вдоль внешней стороны одной из стен крепости, куда «ходили» днем непосредственно по рву, а ночью со второго этажа крепости.
Солдаты спали на полу в казематах, а офицеры приспособили покореженный кунг (кузов-фургон военных грузовиков. — Авт.), снятый с разбитой машины. На шести квадратных метрах кунга располагалось семь офицеров и прапорщиков и одна маленькая обезьянка, мартышка Зося, подаренная мне офицером из Джелалабада.
Питание было организовано с использованием полевой кухни, расположенной на «ЗИЛ-131», так называемой ПАК (полевая автомобильная кухня), крупами и консервами. Раз в неделю или десять дней продукты вместе с боеприпасами доставляли двумя вертолетами, один из которых кружил, не садясь, над крепостью, а второй делал непродолжительную посадку для разгрузки. Потом вертолет забирал, если таковые имелись, погибших, раненых и больных. Боеприпасов всегда было больше, а продовольствия меньше, и на весь период до следующей доставки его не хватало, поэтому без дополнительного добывания пищи выжить было трудно.
Варианты добычи доппитания были разными и зависели от обстоятельств. Например, если боевые задачи выполнялись далеко от базы, в предгорьях, то оттуда привозили баранов, как правило, двух. Два барана — это бакшиш от пастухов, больше нельзя, это уже вооруженный грабеж, и пастухи могли взяться за оружие. Порядок был такой: подъезжали на БМП, открывали задние двери десантного отделения, пастухи сами грузили баранов, и все, можно ехать.
Иногда доставались раненые лошади или верблюды. Чаще привозили варанов. А когда с питанием было совсем туго, ездили за ними специально. Мясо варанов к тому же довольно водянистое, и это спасало от обезвоживания организма при недостатке воды.
Еще одна проблема — это мушки-пиндинки. Они обитали в пустыне, где жили суслики. Кусала мушка как комар, а потом образовывалась открытая ранка. Кусала не всех, а выборочно, непонятно по какому признаку, в основном в ноги.
Но самое страшное — это жара, постоянная, всегда и везде, днем и ночью. Днем доходило до 56 градусов в тени. Скрыться от нее было невозможно. Ища тень, ложились под днища БМП, под кузова грузовиков. В кунге и помещениях было нестерпимо душно. Ждали хоть какого-нибудь ветерка. Время в таких условиях тянулось крайне медленно, и всем казалось, что эти жаркие мучения не закончатся никогда. Отвлекали какие-то неординарные случаи. Вспомнился один из них.
Где-то в середине мая, в самую жару и разгул разных кусающихся насекомых, на вертолете из штаба армии, из Кабула, прилетел майор. Он должен был ознакомиться с обстановкой, как говорится, на месте, оценить эффективность работы дополнительного маршрута, достоинства и недостатки нашей «крепостной» службы. На все это ему отводилось дней пять-семь, до обратного рейса.
Показная самоуверенность выдавала в нем новичка Афганистана. Кроме Кабула, штаба армии, он нигде не был, а выезд к нам был у него первым. Отношения с ним сразу не заладились. На попытку его командных распоряжений мне пришлось объяснить, кто кому здесь подчиняется, кто за что отвечает и где чье место.
Чувствуя себя старшим офицером и стремясь это показать, майор хотел жить и столоваться отдельно от всех. Я ознакомил его с расположением, освободив лучшее место в нашем «общежитии», выдал фляжку воды на неделю, объяснил и показал наши бытовые условия и возможности.
Пока не улетел вертолет, был проведен короткий осмотр (личного состава), по итогам которого выявлены четыре человека, которым требовалась госпитализация по ранениям, укусам насекомых и в связи с обезвоживанием организма.
Вертолеты улетели, оставив нам только боеприпасы и по три кило сливочного масла на каждого. Надо понимать, это был запоздалый долг Родины, затерявшийся где-то на складах и, видимо, подготовленный для хищения. Вероятно, чья-то жалоба на скудность нашего питания дошла до ЦК (ЦК КПСС. — «МК»), и в результате разбирательства справедливость и паек частично были восстановлены. Как мы потом проклинали этого незнакомого воина, поборника справедливости и правдоруба, оставшись наедине с таким неожиданным подарком в наших условиях.
Короче, эти свалившиеся с неба и совершенно ненужные здесь полтонны масла мы стали прятать в четырехметровом колодце для хранения продуктов, заранее вырытом в песке, надеясь хоть как-то сохранить нежданное масло. А к вечеру я еще раз убедился, что случайностей в жизни не бывает.
Пришли два пуштуна и привели раненного шальной пулей верблюда. Наш фельдшер, намазав мазью Вишневского карандаш, засунул его в рану. Верблюд подпрыгнул, заметно приободрился и рысцой поскакал по пустыне. Афганцы искренне благодарили нас за лечение животного, наблюдая, как он трусит по песку. Метров через сто верблюд снова подпрыгнул и упал замертво. Это был первый подарок, который благородные пуштуны оставили нам на ужин.
Второй подарок тоже не заставил себя долго ждать. Меньше чем в полукилометре, то поднимаясь на барханы, то опять пропадая за грядой песков, на лошадях передвигалась вооруженная группа. По приборам наблюдения узнаем знакомую банду Сарвара, периодически совершавшую нападения на автомобили колонн. Открыли огонь по этой компании из автоматических минометов «Василек». Увидев, как упали несколько всадников с лошадьми, я отправил к ним десант на двух БМП. Вернулись они через полчаса, притащили на тросах убитых лошадей и доложили, что «духи», забрав раненых, ушли в сторону Таш-Кургана.
Хочу пояснить нашу «кровожадность» по отношению к животным. Не считая жары, проблема с питанием стояла на втором месте после нехватки воды. И не из-за хорошего аппетита, а наоборот, организм плохо принимал пищу. Влияли на это жара, недостаток жидкости, антисанитария, пыль, качество продуктов.
О личной гигиене и говорить не приходится. Руки мыли соляркой. Баню соорудили в углу крепости из подобранных на дорогах досок и ящиков из-под боеприпасов. Печка под названием «Поларис» работала на дизельном топливе.
Продукты доставлять нам не забывали, просто график прилета «вертушек» не всегда согласовывался и совпадал с графиком работы заведующего продскладом. Кроме того, имели место нераспорядительность начпрода и зама по тылу и общее мнение, иногда обоснованное, что на точках питаются лучше и без продуктов из полка.
Все эти факторы и обстоятельства частенько вызывали непрекращающуюся диарею у подавляющего большинства солдат и офицеров. У многих, кто прошел Афган, проблемы с пищеварением существуют до сих пор, микрофлора желудка нарушена условиями службы, консервами, разными суррогатами, питанием чем придется.
Так вот, в тот вечер на ужин были котлеты из верблюжатины с кониной, с добавлением мяса варанов для мягкости и, естественно, на сливочном масле. Понятно, что итогом шикарного ужина стали многочисленные, но отнюдь не романтические ночные встречи на втором этаже крепости. А с командированным майором вышла такая история.
По прибытии он законно потребовал, чтобы к нему обращались «товарищ майор» и при этом отдавали воинскую честь. Всю свою флягу с водой он извел на следующее утро, хорошо умывшись. А два дня провел, не слезая, на крепостной стене надо рвом, мучаясь страшной диареей. Спустившись наконец оттуда в среду, слабым голосом сообщил, что зовут его Николай Александрович, и слезно просил у всех хотя бы по глотку воды. У него шла акклиматизация и адаптация к условиям крепостного бытия. В отличие от наших высохших организмов, постоянная неутолимая жажда для него стала кошмарной пыткой.
За неделю, по-моему, он правдами и неправдами выпил половину запасов всей роты. Кроме того, на четвертый день, при попытке раздавить скорпиона ногой в одном носке, он, естественно, был им ужален. Майора надо было спасать. Фельдшер высасывал яд из ноги. Мы срочно собирали драгоценную воду, зная, что при укусах требуется обильное питье. Меня он уже называл «дружок», а себя просил звать Колей или Николаем. К концу недели он лежал не вставая, матом ругал всю армию и штаб за задержку, как он считал, прибытия вертолетов, просил вернуть оружие.
Развлекался майор тем, что разговаривал с мартышкой Зосей и жаловался ей на свою несчастную судьбу. На седьмые сутки вторая, не ужаленная, нога майора стала болеть, распухать и гноиться. Оказалось, он скрыл, что его «что-то покусало», и расчесывал место укуса. Постаралась та самая мошка-пиндинка.
Короче, проблемы с майором росли как снежный ком. Наконец на девятые сутки прилетели вертушки. Майора затаскивали на носилках, и с них он орал: «Братаны! Век не забуду это боевое время! Вы мне как братья! Спасибо за все! Держитесь! Как выздоровею, попрошусь к вам на выручку». Нам было и жалко его, как больного избалованного ребенка, и завидно, что он уезжает из чертовой крепости, и жалко себя, что мы остаемся. К тому же мы привыкли к бедолаге — каким бы майор ни был, а девять дней в заботах о нем пролетели как один. Продолжились серые будни.
В начале июня нас привлекли к участию в совместной операции в районе Маймане — Мармоль. Операция длилась неделю, прошла, как сказали, успешно, а мне было приказано прибыть в полк на возвращающейся технике для получения следующего задания, и если в дальнейшем будет все хорошо, то светит отпуск.
Возвращался я в полк через тот же перевал на БТР (бронетранспортер. — Авт.) артиллерийского полка...
Проходя перевал, колонна потеряла машину-топливозаправщик с половиной топлива — сорвалась. Водитель, к счастью, успел выпрыгнуть. Наконец, преодолев предгорье, вышли на равнину, в «зеленку».
На пути располагался наш пост охранения, который контролировал мост через реку. Питьевой воды на посту было в избытке, причем очень холодной, ключевой, что большая редкость для Афганистана. Запомнилась жестяная кружка, из которой по очереди пили эту воду, каждый по три-четыре кружки залпом, жадно. Воду не чувствовал при этом, как будто по жестяной трубе что-то течет в желудок и не попадает в него. За месяцы изнурительной жары тело и все органы были раскалены и высушены. Холодную воду пить было нельзя, но посоветовать никто не мог, да и слушать никого бы не стали. Истомленный жаждой рассудок ничего не воспринимал, кроме желанной влаги.
Когда это водное безумие закончилось, сели по машинам для последнего броска в пункт дислокации, оставалось километров сорок, еще чуть-чуть, и мы «дома». Но уже минут через десять начались мучения. Все тело ломало, заболели суставы, заныли мышцы. Началось воздействие холодной воды на перегретый организм. Вот и попили водички. Продолжалось это около двух суток. Ломота, судороги и температура. Болело все.
Для меня этот почти пятимесячный «загар», увы, бесследно не прошел. Видимо, нарушился водяной баланс. При питье организм воду не принимал, не усваивал, а она сразу ручьями выходила по всему телу. Но началось это уже после Афгана и продолжалось, наверное, полгода. Второе напоминание о жизни в крепости преследует меня до сих пор. Я не выношу звука и вида воды, льющейся впустую, и сам расходую ее очень экономно, хотя причин для этого нет — наверно, срабатывает психологический фактор.
С середины июля у меня был спланирован отпуск по графику, а за месяц до него командир полка назначил меня временно исполнять обязанности начальника разведки и командира разведроты. Один из них был в отпуске, другой в госпитале. Этот месяц перед отпуском стоил мне все шесть, а не три, как считалось на войне. Каждый вечер, как нарочно, случались происшествия, требующие выхода разведроты на ночную операцию. Причины были разные, но ночные рейды всегда опасны. Вечером получал боевую задачу, ночью и до утра на операции, возвращение, отдых и опять все снова, почти ежедневно.
Страшно было то, что я чувствовал неминуемо приближающуюся смерть.
Чувство было очень острым, осязаемым и усиливалось по мере участия в ночных рейдах. Я как будто день за днем делал следующий шаг навстречу гибели. Очередной подрыв на мине (а всего их у меня было шесть), смертельное ранение солдата-чеченца, закрывшего меня от пули, брошенная «духом» граната, от которой чудом спас прыжок за укрытие...
А еще была ночная молчаливая рукопашная с десантниками. По ошибке командования они в то же время вошли в засаду в кишлаке и столкнулись с нами в кромешной темноте дувалов. К счастью, сравнительно быстро, благодаря русскому мату, разобрались, что дрались свои со своими.
Были три попадания из РПГ (ручной противотанковый гранатомет. — Авт.) в машину, три дырки в броне, но ничего, слава богу, все живы, только десантный комбинезон в дырках от мелких осколков брони.
Был предатель-наводчик от ХАДа, заведший нас в засаду, устроенную большой бандой, откуда еле вырвались, но потеряли товарищей.
От безнадежья всю купленную в городе для отпуска гражданскую одежду раздал друзьям, уезжавшим в отпуск раньше меня. От жены получил телеграмму на адрес командования: «Сообщите, жив ли…». Уезжавшего в отпуск прапорщика попросил отправить ей из Ташкента телеграмму, но тот, подлец, загулял, забыл, и жена еще дней двадцать меня хоронила в военном городке.
В один из свободных вечеров решился, взял две бутылки водки и пошел к командиру полка. Выпили, посидели, он выслушал внимательно про мои предчувствия и сказал: «Я все понял, готовься в отпуск через три дня, начальник разведки выходит из госпиталя. Сдавай должность».
