— Читатели привыкли: в ваших произведениях происходят невероятные вещи, недаром вас окрестили создателем жанра «завирального реализма». Но в новой вещи вы себя превзошли: последний русский царь едет в небольшой украинский городок Златополь, чтобы посовещаться и набраться ума у местечкового философа Шимона, Лев Толстой — после отлучения от церкви — на грани обращения в иудаизм, а в Столыпина стреляет не ангажированный охранкой студент Богров, а будущий красный командарм Василий Панюшкин.
— События предреволюционной и революционной эпохи фантастичны сами по себе: революция была замешана на дрожжах авантюризма, ее сюжеты — кладезь. Член Думы Пуришкевич убивает русского крестьянина Григория Распутина и произносит с высокой трибуны пламенные речи о засилье инородцев. Уж стрелял бы тогда в них, а не в русского мужика. Но именно из-за его подстрекательств были убиты журналисты Герценштейн и Иолесс. Ну, а пока мракобесы патриотически истерикуют в Думе, коварный Ленин призраком коммунизма странствует по Европе. Близкий родственник царя тоже участвует в убийстве Распутина, а затем крутит роман с Коко Шанель — по существу вербует ее в интересах будущей пропагандистской, рекламной кампании в пользу России.
Если погрузимся в варево столетней давности, поразит совпадение нынешнего и минувшего. Политические убийства соседствуют с неслыханной коррупцией — особенно крупно тырят чины министерства внутренних дел, — погоней за бешеными деньгами. Заправляют ситуацией и вершат судьбами остальных оборотни и химеры. То, что я лишь предугадывал, когда складывал свой роман, оказалось подтвержденным при изучении документов.
Над нами тяготеет прошлое, которое мы не способны различить, зашоренные азартом сегодняшнего дня. Мы видим лишь поверхность: мистические совпадения, «рифмы» — известные всей стране люди играют свадьбу в особняке, где был убит Распутин. Доцент-бонапартист топит расчлененное тело почти так же и там же, где был утоплен убиенный старец…
— Но в вашем романе он выжил.
— И еще много чего успел, перевоплотившись во всесоюзного старосту Михаила Ивановича Калинина.
— Такого Григория Распутина не приходилось встречать ни в литературе, ни в кинематографе. Он у вас начитанный, образованный, аналог Нострадамуса.
— Очень многие его предсказания сбылись и сбываются. Но он еще и Мефистофель, русский Мефистофель. Ему есть о чем потолковать с Фаустом — Львом Толстым. Не все знают: Распутин — автор двух книг, а его записные книжки полны любопытных цитат из очень глубоких религиозных сочинений. Поговаривали, что за него эти книги создали царские дети, а то и сама Александра Федоровна.
— А почему история? Ваши книги о современности пользуются неизменным успехом: «Учебник Жизни для Дураков», «Теория Глупости», «Бывшее сердце», «Закройщик времени»… Впрочем, случались и опрокидывания в прошлое: еще в советские времена в журнале «Юность» появилась повесть «Предвестие»...
— Она основана на документальных записях моего дедушки.
— Так вот откуда нетипичные для советских историографов персонажи: священнослужители — речь не только о Гапоне; царедворцы — такие как барон Фредерикс; студенты Московского университета, протестующие против политизации обучения. Сегодня видим, что это не архаика, а живое повторение минувшего.
— Я рос в атмосфере самой истории, дышал ее воздухом. Дедушка и папа садились к пианино фирмы «Липп», купленному по совету Гольденвейзера; на последнем этаже дома в Мансуровском переулке, где прошло мое детство, жил родственник Константина Петровича Победоносцева — кинорежиссер Юрий Победоносцев, для меня просто дядя Юра; бабушки давали мне подержать вазу, которую подарил царь, а я ее выпустил из рук, уронил — она разбилась. Кстати, они меня не наказали и не ругали, были очень добрые. Их судьбы были растоптаны революцией, обе до конца дней остались одинокими.
Чудо, что семья мало пострадала — был сослан и сгинул в лагерях только дедушкин брат Дмитрий. Дедушка окончил духовную семинарию, но в академию пойти не захотел, поступил в Московский университет. Это его спасло от смерти: стань он священником, и вряд ли его пощадил бы сталинский молох. От дедушки я узнавал о тех самых студенческих митингах, про которые вы упомянули. О том, как умер ректор Московского университета князь Сергей Трубецкой, которого вызвал министр просвещения и устроил ему разнос, топал ногами. Дедушка был учеником Василия Осиповича Ключевского, после революции ему запрещали преподавать его любимый предмет — историю. Взгляд не совпадал с официальным.
Крайне интересные адреса, меж которых вращалась моя жизнь. Дом в Мансуровском переулке, где я рос, соседствовал с крохотным особнячком, где бывал Михаил Булгаков и, по всей видимости, обитал его Мастер. Когда Михаил Афанасьевич проходил мимо нашего дома, он наверняка видел светящиеся окна подвальной квартиры, где жила наша семья. Неопалимовский переулок, где дома были возведены на территории бывшего разрушенного монастыря. Гагаринский переулок близ Арбата — дом рядом с особнячком, где текла жизнь семьи Сергея Эфрона, мужа Марины Цветаевой. А еще желтенькое с колоннами строение на Зубовском бульваре, дом Дворцового ведомства, где долгое время в большой квартире проживал мой прадедушка, теперь в этом здании банк. А напротив этого желтенького строения — кубическое, слегка неуклюжее, прямоугольно изогнутое уникальное здание поры конструктивизма, первый кооперативный дом в Москве — так называемой красной профессуры. В этом доме мне довелось прожить очень долго, и я слушал легенды о тех, кто обитал в нем до меня: секретарша Троцкого, шофер Ленина, а еще Екатерина Фурцева и выдающиеся музыканты и артисты. В квартире надо мной жила писательница Кальма, на первом этаже — поэтесса Эмма Мошковская.
Каждый дом в арбатских переулочках, не только особняки Кекушева и Шехтеля, — это коридор в прошлое. Я вместе с дедушкой исходил эти переулочки вдоль и поперек.
— Сюжетные линии в вашем романе, и верно, переплетаются арбатскими хитросплетениями. Повествование течет по нескольким руслам.
— Получилась трилогия. Удобнее и сподручнее сочинять трилогию. Устал от одной части, перескакиваешь в другую. Получается не монотонная и не занудная работа. А герои те же — привычные, полюбившиеся, вроде как бесконечные — в трех разновременных измерениях и, соответственно, новых ипостасях. Бог недаром един в трех лицах. Я не кощунствую, а пытаюсь передать суть прелести — если у прелести бывает суть — тройственной, триединой, путешествующей стабильной созидательности.
— Существует множество версий происхождения «протоколов сионских мудрецов». Вы предлагаете свою.
— Сергей Нилус, которому приписывают авторство «Протоколов…», не менее любопытный персонаж, чем Гапон или монах Илиодор, покушавшийся на жизнь Распутина. Именно из-за Илиодора, укравшего у Распутина письма императрицы, ее обвинили в любовной связи со старцем. А Илиодор буквально стал детонатором русской революции, но о нем в двух словах не расскажешь. В «МК», в своей еженедельной колонке, я писал о некоторых перипетиях его общения с царем подробно.
— У вас все беды России проистекают из того, что Пушкин, обиженный царем, не простил монарха и предрек: «Твою погибель, смерть детей с жестокой радостию вижу». Это сбывшееся в Ипатьевском доме проклятье Пушкина хочет развеять Григорий Распутин. И поэтому устраивает в Зимнем дворце спиритические сеансы. Но совсем не такие, как показаны в фильме Учителя «Матильда».
— Мой Распутин хочет еще и продлить жизнь Льва Толстого, сделать так, чтобы великий яснополянец прошел насквозь сталинские застенки и гитлеровские концлагеря. И тогда еретик, проклятый церковью, воплотится в Александра Меня.
— Ваш роман можно назвать еще и энциклопедией загробного мира. На том свете варятся в котлах, привилегированных и обычных, Троцкий и Берия, а в санаторных виллах благоденствуют Молотов и Геринг.
— Я пытался довообразить загробный путь проклятых и праведнических душ. Даниил Андреев в «Розе мира» нарисовал очень мрачную картину преисподней. Она в его восприятии начисто лишена юмора. На первый взгляд, улыбки в чистилище невозможны. Но, мне кажется, это не так. Я вообще думаю, что дисгармония в мире возникает из-за разноуровневого чувства юмора: у Гитлера, который мнил себя живописцем, было иное, чем у Черчилля, чувство юмора. Один был парвеню, выскочка, примитивный солдафон, а второй — основательный потомственный эстет с солидным генетическим запасом иронии. То, что кажется смешным одному, для другого трагедия.
— То есть это отчасти продолжение или модификация пособия, которое вы пишете на протяжении всей своей жизни? Имею в виду «Учебник Жизни для Дураков», только на этот раз советуете, как вести себя и выживать в потустороннем мире?
— Некоторые рекомендации по этому поводу я даю, но и «Учебник…» для живых продолжаю активно сочинять. Потому что на поверку я постоянно оказываюсь глупым. Частенько говорю то, что думаю. Разве умные так поступают? Мною достаточно легко манипулировать. В том числе на государственном уровне, как и всеми моими соотечественниками. Но я учусь этому противостоять. «Учебник жизни для дураков» это книга — преодоление себя.
В сущности, все мои книги, появившиеся после «Учебника Жизни для Дураков», — продолжение этого самого учебника. «Коллекционер жизни» — автобиографический учебник избавления от путаницы в мыслях, заблуждений на моем конкретном примере. А не на примере абстрактного придуманного героя. «Любитель крепкого чая» — осознание опасности уродцев, которые превратили уродство в способ существования. Помогая таким, субсидируешь собственную гибель, потому что твоя жалость аккумулируется у тех, кто превращает уродство в идеологию борьбы со стремящимися облегчить свою совесть и загладить грехи наивцами. «Бывшее сердце» — избавление от глупости в вопросах секса...
— Об этом достаточно смело было сказано в вашей поставленной Андреем Соколовым пьесе «Койка». Да и комедия «И эту дуру я любил» посвящена той же теме. А есть ли какие-либо новые драматургические творения?
— Написал несколько пьес: «Донжуанский список Ушкина», «Чокнутая нобелевская половина Пиранделло» и навеянную «Таинственным незнакомцем» Марка Твена «Загадочный посланец с чистой кастрюлей». В этом фарсе — об инфернальном вмешательстве в бытие светлых и темных сил.
— Вернемся к публикуемому на сайте «МК» роману «Божья Копилка». Были мистические подсказки, знаки свыше?
— Сейчас время, когда люди избавляются от книг. Их выбрасывают. Я долго сомневался: смогу ли осилить столь массивное полотно. Но мне буквально повсюду попадались на глаза — и я их забирал — выброшенные тома «Двадцать три ступени вниз» М.К.Касвинова, где речь о расстреле семьи Романовых. Это конъюнктурное, оправдывающее убийство венценосной семьи исследование. Но там и сям разбросанные книги, на которые я натыкался, будто приказывали: не отказывайся об этом рассказать так, как тебе видится. Вот я и взялся.
