«В паспорте написано, что мне сто лет, приходится верить», — на вопрос, сколько же он сам себе даст, отвечает архитектор Серафим Васильевич Демидов, родившийся 6 января 1919 года.
Самый лучший день
...На углу Арбата, еще не разделенного на старый и новый, дворянки в потрепанных молью кружевных шалях обменивают на хлеб последнее свое богатство, золотые колечки, крестики.
Чумазые мальчишки-разносчики выкрикивают «шапки» первых пролетарских газет: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!» Идет гражданская война...
«Матушка моя в тот год заразилась испанкой, как многие тогда, мне было всего полтора, — не может сдержать слез столетний Серафим Демидов. — Недолго она промучилась... Отец отвез ее в свою деревню и похоронил, вернулся в Москву к детям. Уже взрослым, бывая в тех краях, я всегда находил ее могилку на кладбище по приметному беленькому крестику». Двадцатипятилетняя мама на единственной сохранившейся фотографии с таким же молодым отцом сегодня годятся в правнуки своему старому сыну.
Мы знаем то лихолетье по ветхим кадрам кинохроники. Поэтому оно и кажется нам черно-белым. Но для людей, которые жили в те годы, все было расцвечено в яркие краски. Ведь это была их молодость.
Первая по-настоящему яркая вспышка памяти у Серафима Демидова — январь 1924 года. Умер Ленин. Пятилетний мальчик Серафим (имя, данное верующим отцом, совершенно не характерно для того стремительного, революционного времени) лежит простуженный на кушетке.
«Два старших брата и сестра с нетерпением ждали шести вечера. По всей Москве загудели заводы, трамваи, автомобили... Сестра распахнула форточку, чтобы лучше слышать, и я помню, как отец строго приказал ей: «Лена, прикрой, ты же знаешь, что Сима болен».
Серафим пережил Лену, братьев, отца, любимую жену, многих учеников и коллег... Он пережил даже большинство своих воспоминаний, тоже канувших в Лету.
Нынче за окном скромной квартиры моего героя стоит рыжий октябрь. Столетний хозяин встречает нас в парадном костюме с боевыми наградами, ради визита журналиста он надел протез — ампутация ноги напоминает о последней мировой войне.
У него очень крепкое рукопожатие, однако слышит все хуже, и поэтому в комнате висят две лампочки — синего и красного света, отдельно для телефона и от входной двери. «Чтобы преодолеть мою глухоту, они загораются, когда кто-то приходит или звонит», — объясняет Серафим Васильевич.
Днем с ним постоянно находится социальный работник от Московского дома ветеранов Галина Нюдляева. Без ее помощи Серафим Васильевич — никуда.
«Честно сказать, на улице бываю крайне редко. Может быть, последний раз несколько лет назад, кормил голубей в парке», — оправдывается за свое вынужденное бездействие мой собеседник.
Небольшая комната заставлена книгами и завешана фотографиями. «Вам, наверное, скучно меня слушать? — переживает Серафим Васильевич. — Давайте-ка я лучше зачитаю свою биографию. Я написал книгу воспоминаний «Вместе со страной». Я сейчас, быстро».
Скороговоркой перечисляет основные вехи событий: «В октябре 1942-го был отправлен на фронт с четвертого курса МАРХИ — архитектурного института. Участвовал в боях в качестве командира, был ранен, награжден четырьмя боевыми орденами, в 1943-м вступил в ряды КПСС...»
«Серафим Васильевич, а самое главное воспоминание в вашей жизни какое? Помните свой лучший день за эти 100 лет?» Старик пожимает плечами: «Какой неожиданный вопрос вы задали, обычно спрашивают про войну...»
...После победы в Великой Отечественной Серафиму Демидову предложили и дальше служить в армии — но он остался верен профессии архитектора.
«В качестве одного из авторов участвовал в проектировании и строительстве крупных гидротехнических ансамблей, Волго-Донского канала имени Ленина, названного великой стройкой коммунизма», — с гордостью говорит ветеран о своих достижениях. А я снова спрашиваю о его лучшем дне. «Я думаю, что он все-таки существовал, этот день, но я никогда не задумывался о том, чтобы его запомнить».
Замечаю картину, пейзаж на стене, выбивающийся из общего ряда строгих черно-белых фотографий гидростанций, спроектированных Демидовым, — на ней остроносые гондолы на серо-зеленой глади канала колышутся, будто живые.
«Это Венеция, — поймав мой взгляд, объясняет Серафим Васильевич. «Вы были в Венеции? Во времена СССР? Это ваш рисунок?» — «Я был там в командировке с группой товарищей. В гостинице, в которую нас поселили, висели картины старых итальянцев, они меня вдохновляли. Больше всего запомнился букет ярких цветов на черном фоне, я пообещал себе однажды нарисовать такой же».
Он вернулся домой и до самой пенсии так и продолжал создавать промышленные гидрообъекты. Хотел ли он стать художником? Или, например, проектировать дворцы и музеи? Родине в ту великую эпоху было нужно от него другое. Серафим Демидов лично участвовал в сорока проектах, им было выполнено порядка 100 научных работ, более 60 из них опубликовано. Как научный руководитель подготовил 12 кандидатов наук. В 1968 году был избран заведующим кафедрой. Преподавал до 90 лет. И до сих пор приглашают выступать в родном институте, где в начале этого года торжественно отпраздновали его столетие. Значит, это и была настоящая цель его долгой, очень долгой жизни, считает Серафим Васильевич.
Старик провожает нас до дверей. Сетует на то, что так и не вспомнил день, который мог бы назвать главным: «Видно, память, как и слух, стала слабеть», — сокрушается он.
У выхода я оборачиваюсь. Букет будто только что сорванных цветов на абсолютно черном фоне смотрит на меня со стены. Он не забыл!
Полеты во сне и на войне
...В августе 1944-го боевым летчикам поступила команда — 18-го числа принять участие в воздушном параде над Москвой. Самом первом с начала Великой Отечественной.
Прохожие сперва с тревогой глядели вверх: чьи это самолеты? Наши или чужие? Но когда увидели красные звезды на крыльях, сомнения перешли в радость: «Свои!» Машины бесстрашно кувыркались в выси: иммельманы, ранверсманы, мертвые петли, горки... В воздухе пахло победой...
Генерал-майор авиации Владимир Бученков был одним из лучших, кого выбрали в тот день подняться в небо. Впрочем, тогда он еще не был генералом — всего-то 25 лет от роду. «Мне досталась зона пилотажа над площадью Киевского вокзала. По регламенту над каждой площадью 2 истребителя должны были пилотировать по 10 минут, но мой напарник перед вылетом заболел и я с удовольствием отпилотировал все 20», — вспоминает сейчас.
Заслуженный военный летчик СССР Владимир Федорович Бученков родился 6 сентября 1919 года. Чтобы скорее попасть в летное училище, добавил себе возраст в метрику. Не 1919-го, а 1918 года рождения, как поступали многие мальчишки 1930-х годов, это было модно — гнать время вперед, ускорять темп жизни, все выше, и выше, и выше.
В самом начале нашей беседы зазвонил мой телефон, сейчас ведь тоже стремительное время — невозможно без связи. Владимир Федорович посмотрел строго: «Если неинтересно, то я вас не задерживаю. После вас еще придут школьники меня послушать». Выключаю сигнал, щеки вспыхивают огнем — так стыдно. Честно говоря, я была уверена, что генерал меня попросту выгонит, таким строгим тоном он это произнес. «Не люблю давать интервью. И в данный момент буду говорить не о себе, а о своем поколении», — сразу расставляет Бученков акценты.
Его старшие братья Николай и Леонид (всего в семье было пятеро детей, четыре летчика и один техник, с фронта вернулся только младший Владимир) поступили в летную школу. Володя тоже заболел небом. Из газет, где частенько публиковались фотографии самолетов, вырезал картинки и лепил на стену. С приятелями бегал к аэродрому Ходынка, смотрел на взлетающие и садящиеся самолеты. Особенное счастье было, когда кто-то из экипажа махал им рукой.
«Я ушел в авиацию по путевке комсомола», — гордится Владимир Федорович. Был направлен в Военно-морское авиационное училище имени С.А.Леваневского в украинском Николаеве. Стал инструктором.
«Как-то я подсчитал количество посадок и часов полета за всю свою жизнь, — вспоминает генерал. — Обучать мне приходилось курсантов, летчиков полков и дивизий на У-2, УТ-2, УТИ-4, УЛА-5, Як-7у, Як-11, Як-17, УТИ-15 — всего около 15 тысяч посадок. Были случаи, когда приходилось отчислять слушателя, имеющего горячее желание быть летчиком, но ему этого было не дано. Отчислять было больно...» С 1939 года служил пилотом-инструктором Осоавиахима в аэроклубе Ленинского района Москвы, участвовал в подготовке двух выпусков на У-2. В 1940 году прошел переподготовку в авиационной школе Тушино, получил звание лейтенанта, был командирован во вновь создаваемую Остафьевскую летную школу.
Войну Бученков начал летчиком-истребителем в 6-м истребительном авиационном корпусе ПВО, защищавшем подступы к столице.
«Июльская ночь короткая, светлеет быстро, да и мы уже имели некоторый опыт летать ночью как днем. Сразу же завязались воздушные бои. Летчики корпуса сбили 12 бомбардировщиков, 10 фашистов завалили зенитчики. К Москве смогли прорваться лишь 9 самолетов врага, но и те отбомбились не прицельно», — рассказывал Владимир Федорович в одном из многочисленных интервью.
С послевоенного 1946 года он был в числе первых асов, осваивавших реактивные самолеты, командовал 176-м гвардейским истребительным авиационным полком в 324-й авиадивизии трижды Героя Советского Союза Кожедуба. С 1956 года — командир 694-го авиационного полка ПВО, в котором проходили подготовку летчики-перехватчики из иностранных ВВС. Затем более десяти лет в отделе боевой подготовки 52-й воздушной истребительной дивизии Московского округа ПВО.
Последние два года служил в штабе гражданской обороны. Пока было здоровье и силы, занимался общественной деятельностью. Награжден орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени, орденами Отечественной войны II степени, Красной Звезды, многочисленными медалями. Двенадцать воздушных парадов над Москвой и Тушино на счету генерала Бученкова. Он остается последним в строю из ныне здравствующих ветеранов легендарного 6-го истребительного авиакорпуса противовоздушной обороны столицы.
Сейчас живет один. В очень маленькой квартирке, совсем не похожей на жилье генерала; вообще замечаю, что люди той эпохи не заморачивались такими пустяками, как мещанский уют, налаженный быт, — не личный комфорт заставлял их совершать подвиги. А что же? Почему же они становились такими, как становились, шли на таран, не раздумывая, бросались на амбразуру пулемета, рисковали собственной, единственной, с точки зрения атеистов, какими все тогда были, жизнью ради блага страны. Гвозди бы делать из этих людей. А может быть, до таких преклонных лет и дожили те, кто не завидовал, не стяжал, а как по радуге дошел до конца своей мечты.
«Интереснее всего была вся жизнь, — убежден Владимир Федорович. — От начала и до конца. Я могу сказать, что мне крупно повезло и все мои мечты детства исполнились. Школьники обычно спрашивают: не страшно ли мне было летать? Я им, конечно, отвечаю, что нет. Было бы страшно, возможно, я бы и не выжил. В жизни страха не было. А вот ночью иногда приходит. Знаете, признаюсь вам, что иногда до сих пор летаю во сне...»
Барыня-крестьянка
...Торт был с праздничной надписью по центру: «Поздравляем с юбилеем. 100 лет». За столом расселись родственники, знакомые, потомки...
Виновница торжества, 100-летняя москвичка Зинаида Афанасьевна Новикова, взяла в руки балалайку. Играть она научилась, как и ходить, страшно подумать, тоже почти век назад. «Эх, руки уже не слушаются, пальцы струны не прижимают», — горюет именинница. «Барыня-барыня, сударыня-барыня», — заиграла, да так, что и не остановить.
«Афанасьевна, прежде чем рассказывать про жизнь станешь, давай мы тебя поздравим», — поднимают бокалы родные. Столетняя бабушка по-девичьи краснеет.
«Родилась на Покров — долго и счастливо жить будет», — говорили матери. Та отпаивала двух дочек до 16 лет парным молоком, утром кружечку, в обед и под вечер, летом собирали сладкие ягоды в лесу... Деревенские девчонки из-под Смоленщины выросли крепкими, несмотря на тяжелое время и страшный голод в других областях России.
Двоюродный брат, председатель колхоза, потихоньку отпустил Зину в Москву — тогда сельские жители, как крепостные, покидать место своего проживания не имели права. В тот год ей сравнялось 19. В одном платьишке, без вещей, какие вещи в колхозе, добралась до дальней родственницы — та трудилась на агрохимической опытной станции в Долгопрудном, проживала в бараке — как все. «Ну и я тоже поступила, но паспорт как у москвичей удалось выправить не сразу», — признается Зинаида Афанасьевна. Работа ее была самая простая — лаборантом, испытывали новые удобрения для сельского хозяйства.
В 1942-м она получила повестку на фронт. Обучили на шофера, затем на радиотелеграфистку-связистку, отбивала зашифрованные донесения в центр. «Что передавала азбукой Морзе, и сама не знала. Кроме одного, самого важного сообщения — о том, что конец войне. Как же мы, девчонки, ему обрадовались!» — и сегодня по праздничному столу отстукивает Зинаида Афанасьевна счастливые те слова. Второй рукой продолжает держать балалайку. «Барыня-барыня...»
Что еще помнит про Великую Отечественную? Как училась на полигоне стрелять. Целиться надо было в чучело в немецкой каске, Зиночка боялась — «он же совсем как человек!» — но зажмурила глаза и попала... в девятку. Их инструктор, молодой лейтенант, хохотал до слез: «Что же будет, если ты глаза откроешь?»
«Слава богу, людей мне убивать не пришлось», — перекрещивается Зинаида Афанасьевна.
Из действующей армии домой ее отпустили на Покров, 14 октября 1945 года, ровно в 26-й день рождения. Долго искала мать и младшую сестренку, от их смоленской деревни остались головешки на пепелище, писала письма, которые возвращались назад, упрямо верила, что родные выжили. И они действительно уцелели. «Спасибо белорусским партизанам, спасли моих», — и сегодня радуется Зинаида Афанасьевна. Как будто мама с сестрой все еще живы и скоро вернутся к ней.
С трудом, но удалось после войны забрать близких в Москву. В тот же рабочий барак, на холодный пол бросила брезентовую подстилку, сверху старая солдатская шинель. Все ее женские наряды были — та шинель, в будни и в праздники. Сестра с мамой спали на голом топчане, укрывались одеялом с конюшни, которое прежде в морозы набрасывали на лошадей.
По очереди втроем ели единственным столовым прибором, универсальном, оставшимся с фронта, на одном его конце была ложка, на другом — вилка. «Поедим, и спрячу снова за голенище, — продолжает именинница. — Весной щавель нарвем — щи сварим, хлеб пекли из лебеды. Карточки положены были только мне как единственной работающей, после их отмены, слава богу, стало полегче».
Так она и провела всю жизнь на опытной агростанции простым лаборантом. Сюда, в барак, принесла в 1951 году новорожденного сына Витю. Потом, когда жить стало еще лучше, вместе с соседями переехали в новенькие хрущевки, справляли сообща новоселье. Афанасьевна на всех праздниках доставала свою балалайку.
Девятая Северная линия — небольшая улица на севере Москвы в бывшем поселке Северный, справа от Дмитровского шоссе, здесь ее дом вот уже несколько лет, современная многоэтажка, такая высокая, что кружится голова. Или это кружатся прожитые годы? Есть все удобства, квартира теплая, сын со снохой проживают в соседнем подъезде.
А в мыслях — родная деревня, несмотря на восемь с лишним десятков лет, отданных Москве, рвется туда душа... «Если бы я могла, пешком бы дошла до Смоленщины, в 1968 году была там последний раз. Дома наши давно поросли травой... И понимаю, что не побуду там никогда, но ничего не могу с собой поделать, тянет, — вздыхает бабушка, а потом добавляет: — И все равно я самая счастливая, смотрите, как боженька меня любит, как же хорошо я прожила свои сто лет, как мне повезло, и все у меня было, здоровье, работа, друзья, и ничего мне больше не надо».
Снова и снова поднимают бокалы за Зинаиду Новикову. Мы понимаем, что надо собираться домой. Слишком много событий и впечатлений за один день, устала наша барыня-именинница, счастливая малым.
А за ее окном идет первый снег. И значит, скоро зима.
Тревожная кнопка от одиночества
Адреса столичных долгожителей, ровесников «МК», подсказали в Московском доме ветеранов войн и Вооруженных сил. Он был создан в 1991 году ветеранами войны по инициативе и поддержке правительства Москвы. «Он такой один, не только в столице, но и в России, — отметил председатель совета Дома ветеранов генерал-лейтенант Виктор Степанов. — Обслуживаем 23 тысячи человек. Фронтовиков Великой Отечественной, участников боевых действий и ветеранов военной службы. Независимо от возраста. Под личным вниманием мэра столицы Сергея Собянина — оказание социальной помощи и медико-социальной реабилитации этим категориям граждан».
В Доме ветеранов своих заслуженных подопечных не просто знают наперечет, но помогают им в решении многих жизненных трудностей. От проблем со здоровьем до перегоревшей лампочки в подъезде. «Тревожная кнопка» — телефон с экстренной функцией вызова, на другом конце которого отвечает диспетчер, работает круглосуточно. «Вообще московские ветераны очень активные. Если вызов идет с «тревожной кнопки», то сразу понятно, кто звонит и почему, открывается карточка со всеми данными, случалось, своевременным звонком спасали жизни», — рассказывает Павел Броннов, начальник службы неотложной помощи Дома ветеранов. «По статистике, в год 70% вызовов — медицинские, а 30% — все остальные, включая просто поговорить и выслушать».
Увы, но от одиночества лекарства нет. Не у всех стариков живы близкие. За теми, кто не может больше себя обихаживать, закреплены постоянные сиделки, работу которых тоже оплачивает Москва.
«Самое главное, помимо медицинского ухода оказывать ветеранам морально-психологическую поддержку», — перечисляет Игорь Милютин, Герой России, начальник управления надомного обслуживания ветеранов. — «Бывает и такое, что пожилой человек впал в депрессию, говорит, что жизнь прошла... В результате начинаем с ним работать и постепенно настраиваем на позитив. Те, кто совсем лежачие, присаживаются на кровать, кое-кто и ходить начинает».
Работает в Доме ветеранов и служба «Санаторий на дому». 13 врачебно-сестринских бригад, в каждой из которых один врач и пять медсестер, обслуживают 6 тысяч человек в течение года: внутримышечные инъекции, физиотерапия, фитотерапия, лечебная физкультура, лечение минеральными водами, как на настоящем курорте.
Всего же под опекой управления находится 1,5 тысячи ветеранов. 46 из них преодолели 100-летний рубеж. Двоим исполнилось 105 лет. Работа сиделки, даже если ее подопечный находится в относительном здравии, не из легких. Десять часов в сутки, бок о бок, в будни и в праздники, за исключением положенных выходных, когда выходит подменная сотрудница. Старики ни на минуту не остаются одни — они как дети, трогательные, беззащитные, хотя бывает, что и капризничают. «Иногда слезы наворачиваются от нахлынувших чувств, — вспоминает Нина Сущикова, ведущий специалист Дома ветеранов. — Я пришла сюда в 2012 году. Моей первой подопечной стала фронтовая медсестра Ираида Сергеевна. Супруга она давно похоронила, своих детей не было — застудилась на войне. Как-то я забыла дома ключи, возвращаюсь и слышу, как она в комнате разговаривает вслух с умершим мужем, смеется, делится всем, что с ней происходит. А еще она до последнего писала ему стихи о любви».
Многие социальные работники говорят, что чисто эмоционально это невероятно тяжело — осознавать, что работаешь с престарелыми людьми до их последней черты, каждый день кормишь, гуляешь, переодеваешь, привязываешься всей душой, чтобы однажды расстаться навсегда. Какое сердце выдержит? Многие, как Нина Алекберова, сиделка у Зинаиды Афанасьевны Новиковой, трудятся на одном месте годами, становятся буквально членами семьи.
«Когда моя Ираида Сергеевна ушла, ей было 97, — продолжает Нина Сущикова. — Я места себе не находила, даже хотела увольняться, переживала, но потом поняла — кто-то же должен выполнять эту работу, пусть эмоционально и физически тяжелую, но как иначе еще мы можем поблагодарить наших стариков за все, что они для нас сделали».
Время — материал, из которого состоит жизнь, то единственное, что невозможно остановить и повернуть вспять. Каково это — просыпаться по утрам, осознавая, что за окном уже 101-я осень? Чувствуется ли она в душе — осень жизни? Те московские ветераны, с которыми мы общались, рожденные в 1919-м Серафим Демидов, Владимир Бученков, Зинаида Новикова, уверяют, что не ощущают реальности своего нынешнего возраста. Обман зеркала и зрения, и ничего кроме — их чаяния и мечты остались совершенно такими же, как в юности. И все также горячо бьется сердце, и не только потому, что давление поднялось... И мир совсем не черно-белый, если рядом люди, которым не все равно.
