Красивую голубоглазую блондинку Вику встречаю в комнате для проведения арт-терапии. Не узнать в этой молодой женщине наркоманку, бывшую пациентку центра.
Вике 38 лет. У нее ухоженные руки с модным маникюром, ясный взгляд, тонкий овал лица. В то, что она выкарабкается, не верил никто: ни она сама, ни ее близкие. Но уже пять лет Вика живет в чистоте, она — сотрудник центра, помогает наркоманам, алкоголикам и их родственникам адаптироваться к нормальной жизни.
Она — не исключение из правил. Таких, как Вика, среди социальных работников реабилитационного центра — 85 процентов. Все они сняты с наркологического учета. Срок трезвости (ремиссии) — от трех до пяти лет. Есть еще и волонтеры из числа бывших пациентов. Можно сколько угодно твердить о вреде наркотиков, но люди, которые лично пережили этот опыт и выздоровели, вызывают больше доверия.
…Программу самоуничтожения Вика включила в 12 лет, когда после очередного домашнего скандала попыталась покончить с собой. Эта детская попытка уйти из жизни на самом деле была посланием маме: «Я умру, а ты меня полюбишь…» Ее откачали.
Школу она закончила с медалью и с легкостью поступила в институт. Выбрала вечернее отделение, чтобы пойти работать: родители денег ей никогда не давали. Мама была властная и строгая. У Вики появились деньги — и начались ночные клубы.
— Здоровья хватало пить всю ночь, а утром — на работу. - вспоминает она. - В 18 лет я разбилась на мотоцикле — серьезная черепно-мозговая травма, а мальчик, с которым мы на байке поехали за спиртным, погиб. Врачи мне сказали: нельзя курить, пить и тем более принимать наркотики. Как только встала с кровати — стрельнула сигарету. Это — об отношении к себе…
Наркотики она впервые попробовала в 19 лет. Спустя месяц ежедневного употребления Вика уже не понимала, что с ней происходит. Ее бросало то в слезы, то в агрессию.
— Муж сидел на серьезных наркотиках и постоянно предлагал попробовать. Однажды «отъехал» при мне и потерял сознание. Его откачивали сорок минут. Меня не волновало, что он сейчас умрет. Я переживала: а где моя доза?! Первая проба оказалась ужасной. Меня тошнило, я сидела с тазиком и думала, что больше никогда не буду это принимать, но на следующий день все повторилось. Через полтора месяца поняла, что меня серьезно ломает: крутит суставы, не могу спать…
В 26 лет она забеременела и решила оставить этого ребенка. Позади несколько абортов, а перед глазами был пример родителей, которые любили друг друга, и Вика надеялась, что и у нее так получится. Родится ребенок и разомкнет круг зависимости.
— Я прекратила употреблять наркотики и, наверное, впервые себя полюбила. Хорошо питалась, следила за своим здоровьем. Муж продолжал «торчать», и я переехала к родителям, — рассказывает она. — Родился Егорка, он постоянно плакал, меня накрыла жуткая послеродовая депрессия. Я вернулась к мужу. Завидовала, что он может себе позволить наркотики, а мне как кормящей матери — нельзя. Стыдно об этом говорить, но тогда я не любила своего ребенка, потому что он мне мешал…
Семейная жизнь Вики напоминала мексиканский сериал. Драки и примирения. Ненависть и страсть. Очередная бурная сцена стала поводом вернуться к наркотикам.
— Я испытывала постоянное чувство вины перед ребенком, потому что с утра у меня была одна мысль: дойти до аптеки, — откровенно говорит Вика. — Ребенка оставляла одного. Потом снова сильно подрались с мужем. Я была вся в синяках, меня родственники забрали, и сестра пригрозила: «Если вернешься к нему, мы обратимся в органы опеки!» Вскоре я нашла себе другого мужчину — он употреблял «быстрые» вещества, и меня уже было не остановить. Мама заболела раком, ей делали операцию, но я ничего не помню. Жизнь моей семьи проходила фоном. Маме после операции нельзя было тяжести поднимать. Я предложила сходить за творогом и пропала на неделю…
Терпение семьи окончательно лопнуло, когда Вика обманным путем сняла со сберкнижки сестры 60 тысяч рублей. Отец сказал: «Если ты не пойдешь на реабилитацию, мы подаем на тебя заявление в полицию!»
Из частной клиники, где лечение стоило 120 тысяч рублей в месяц, она сбежала, но ее вернули обратно. Вика поняла: надо подстроиться, чтобы ее не трогали. Ей удалось ловко провести врачей: именно у Вики отмечали самую положительную динамику.
— На четвертом месяце реабилитации я позвонила домой и узнала, что папа умер от сердечного приступа на улице. Ему было всего 64 года. А у меня первая мысль: слава богу, реабилитация закончена, потому что некому больше платить. У мамы уже была 4-я стадия рака… — Вика не пытается себя обелить.
На этот раз она продержалась без наркотиков полгода. Нужно было ухаживать за мамой. Вика колола ей обезболивающие препараты, возила в хоспис, делала все, что положено. Через полгода мамы не стало.
— Я позвонила врачам: «Приезжайте!» — а сама ушла. Три года срыва. Мне все равно было, что употреблять. Главное, чтобы «свет выключили», и я ничего не чувствовала. Все вынесла из квартиры. Поселила у себя друзей-наркоманов. За эти три года два раза лежала в психиатрической лечебнице. Не знаю, как я выжила.
Однажды к ней зашел сосед: «Вика, тебе вызвать «скорую»?» А у нее в квартире шприцы кругом, упаковки из-под лекарств. Вода льется из крана, включены все газовые конфорки…
В больнице ей стало страшно: рядом лежали тяжелобольные люди, которые живут в специальных интернатах. Появилась мысль: скоро и она такой же будет. На десятый день Вика пришла в себя, и психиатр сказал: «Тебе надо в наркологию!»
— У сестры была попытка меня протрезвить. Она живет в Лондоне и пригласила нас с сыном к себе на три недели. Перед отлетом я пять суток не спала из-за наркотиков и в «Шереметьево» в дьюти-фри купила алкоголь. Дальше ничего не помню. Знаю только, что ухитрилась накосячить: попала по прилету в полицию, сидела в лондонской тюрьме, потому что была невменяемой. Мне пришлось написать заявление: «Обязуюсь покинуть Соединенное Королевство и больше туда не возвращаться».
В Москве жизнь пошла по прежнему сценарию. Прилетела сестра из Лондона и поставила Вике ультиматум: «Либо ты едешь на реабилитацию, либо отказываешься от ребенка и от квартиры!» Вика поехала к нотариусу и написала отказ…
— Год я не видела своего сына. Человек, с которым я употребляла, жил напротив детского сада. Однажды утром я проснулась и услышала детский смех, который отозвался во мне нестерпимой болью. Я поняла: ничего ценного в моей жизни не осталось, держаться больше не за кого.
Последний год прошел как в тумане. Моему соупотребителю было 50 лет, он меня выгонял со словами: «Я не могу идти с тобой по улице, мне стыдно». Тетушка оставалась единственным человеком, который не закрыл передо мной дверь, когда мне некуда было идти. Но и ее терпение иссякло. Она положила меня на полу и сказала: «В последний раз ты у меня ночуешь!»
В наркологической больнице Вика увидела плакат реабилитационного центра в подмосковном Ступине. Подумала, что это возможность восстановиться. У нее было полное эмоциональное истощение.
— Когда меня спрашивали: «Что ты чувствуешь?» — я отвечала: «Ничего». Внутри была пустота. А однажды я посмотрела в окно и увидела солнечный зимний день. При употреблении краски другие, — на ее глазах выступают слезы. — Все серое. И у меня появилась надежда. Я поняла, что нужно было дойти до выжженного поля…
Пять лет Вика живет в трезвости. Она родила второго ребенка, тоже мальчика, и борется за то, чтобы вернуть старшего сына.
■ ■ ■
Реабилитация рассчитана примерно на 100 дней — раньше пациенты находились здесь не менее полугода. Оптимизация. В будние дни утро начинается в семь, отбой в 23 часа. В субботу подъем в 8 утра, отбой — в полночь. День заполнен до предела. Зарядка, медитация, трудотерапия, групповые занятия, выполнение заданий. Отдельный пункт — анализ чувств, такой же обязательный, как кефир перед сном. А если серьезно, то речь идет о тяжелейшей работе над собой. Попробуйте ради интереса проанализировать свои события и эмоции в течение одного дня! А для людей, которые годами бегут от реальности в алкогольный или наркотический туман, миссия трудновыполнимая.
— Это форма аутотренинга, когда пациент, который начинает выздоравливать, развивает навыки эмоционального реагирования на те или иные жизненные ситуации, — объясняет Иван Семеняк, психолог реабилитационного центра. — Если говорить на языке наших пациентов, чувства у них «замороженные». Они утратили способность к переживаниям. В конце дня они зачитывают дневник на группе. Это важно и для пациентов, и для специалистов. Ведь чувства и реакции иногда являются индикаторами или предвестниками обострения влечения к употреблению.
Заходим в мужскую палату, которая ничем не отличается от комнаты в общежитии. Сквозь большие чистые окна льется свет осеннего дня. Кровати по-домашнему застелены пледами. Игорь Д. сосредоточенно пишет в тетради: ведет дневник чувств. Прошу его что-нибудь прочитать вслух. Он соглашается не сразу.
— Можно я за сегодняшний день не буду? — Игорь листает страницы. — «Утром была ситуация, когда я пошел пить кофе. Чайник был холодный, я подумал: опять холодный чайник! У меня возникло чувство злости, недовольства». Также отражаю хорошие чувства — их, к сожалению, немного. Мне важно описать свое состояние, особенно когда оно нестабильное.
Здесь 110 пациентов, 70% мужчин и 30% женщин. Больше алкоголиков, чем наркоманов. Социальный состав — от грузчика до топ-менеджера. Образование — от неполного среднего до аспирантуры. Принимают пациентов с 18 до 65 лет, но на днях ждут приезда алкоголика, которому уже под 70. Дедушка надумал подлечиться.
Таких, как он, желающих поправить свое здоровье здесь немало. У кого-то сложная семейная ситуация, кто-то проходит реабилитацию по решению суда, кто-то под следствием, на кого-то надавили органы опеки — причин множество, но в конечном итоге всем нужна помощь.
Просто так, с улицы, в центр не примут. Сюда попадают, как правило, через наркологическую больницу, где снимают острое состояние. С психозом на фоне потребления алкоголя или наркотиков в центр, конечно, не возьмут: для таких пациентов здесь слишком вольные условия. Палаты не запирают на ключ, выход на улицу свободный. И насильно никого не держат, как это практикуется в некоторых реабилитационных центрах.
Обычно пациентам реабилитационных центров не рекомендуют звонить домой — разве что по приезду, чтобы поставить в известность родственников. Звонки разрешены только по прошествии 14 дней, два раза в неделю, в присутствии сотрудника и не больше пяти минут. В центрах нет нет ни радио, ни телевизора. Музыку можно слушать только во время медитации или занятий спортом.
Распорядок выстроен так, что свободного времени не остается. Пациенты сразу попадают в другую среду, насыщенную событиями. Главное — все, начиная с фильмов, которые они самостоятельно снимают, монтируют и озвучивают, и заканчивая театральными постановками, жестко привязано к программе реабилитации. Даже кино, которое пациенты смотрят по субботам, исключительно тематическое.
Как-то на реабилитацию привезли семейную пару. В семьях зависимых людей совместное употребление — не редкость. Но поместили мужа и жену в разных отделениях, чтобы они не мешали друг другу. Ведь для коррекции необходима конфиденциальность, но как раскрыться, когда рядом сидит человек, с которым ты живешь? Значит, придется изворачиваться? А честность, по мнению специалистов, — базовый момент выздоровления.
■ ■ ■
…Илье (имя изменено) 42 года. У него едва заметная проблема с речью — последствия перенесенного инсульта. Он из хорошей семьи. Папа — заслуженный тренер СССР по хоккею, двоюродный брат — генерал, Герой Советского Союза. Да и сам Илья подавал надежды: до 14 лет серьезно занимался спортом, играл в команде при ЦСКА.
— Талант, связи — все было у меня, — констатирует он, — но зависимость — моя болезнь. Пока не попал сюда, даже хотел сесть в тюрьму, чтобы не употреблять. Физическое самочувствие — это верхушка айсберга, остальное — подо льдом. У вас было такое состояние, когда ничего не хочется, даже жить?..
Из своих сорока двух лет он отсидел четырнадцать — треть жизни. Статьи тяжелые: бандитизм, разбой, наркотики.
Алгоритм жизни Ильи — простой и страшный одновременно: выпил, покурил, нюхнул, укололся — и добро пожаловать на зону.
— Если бы не сотрудники полиции, меня бы не было, — он делает неожиданное признание. — Я им реально благодарен за то, что живой. Когда семь лет сидел, ничего не употреблял. И потом четыре года продержался в трезвости. Но встретил женщину, которую пытался вытащить из наркотической зависимости. И ее не спас, и сам сорвался. А через несколько месяцев получил новый срок…
Сейчас Илье есть ради кого жить. Его ждет жена. Где-то подрастает четырнадцатилетний сын от первого брака. Илья не видел его двенадцать лет… Он, человек с богатым уголовным опытом, боится встречи с мальчиком, таким чужим и таким родным, потому что не знает, как ему объяснить свою непутевую жизнь.
Илья на реабилитации уже почти четыре месяца, но к выписке он, по его словам, пока не готов. Не уверен в себе и страшится срыва. Однако после прохождения полного курса реабилитации пациентов не бросают на произвол судьбы, не выписывают в никуда. Они поступают на амбулаторную программу в городскую социально-психологическую службу.
…Юлия (имя изменено) домой не стремится, и идти ей особо некуда. В реабилитационный центр ее привезли из наркологической больницы.
— Когда мне в больнице сказали, что будут держать всего 12 дней, я испугалась, потому что для героиновой наркоманки это слишком мало. Тогда предложили поехать на реабилитацию.
Юлю всегда называли Солнышком. За улыбчивость, общительность, позитивность. Даже сейчас, в сорок один год, превратив свое здоровье и жизнь в руины, она ухитрилась сохранить в себе не сумрачный взгляд на мир. Перед ее сокрушительным обаянием не могли устоять даже судьи, которые назначали ей минимальный срок наказания.
— Я сидела три раза, в общей сложности 10 лет, — явно бравирует Юля. — Первый раз — за продажу наркотиков, срок от 7 до 15, но дали 3 года; второй раз — тоже продажа наркотиков плюс притон. Прокурор запросил 11 лет, но присудили пять. Последний срок — два года отбывала по 161-й статье УК «Грабеж»…
Наркотики пришли в ее жизнь в 18 лет. Ее мама, сама человек сильно пьющий, не разрешала дочери употреблять спиртное до совершеннолетия. Зато потом — как с горы.
— Много денег поднимала, — она пускается в воспоминания. — И в лохотроне работала, и наперсточники у меня были, и в казино меня привозили, чтобы крупье отвлекала. Официально я значилась уборщицей на ярмарке «Коньково». Солнышком называли меня всегда. В девяностые я лежала в больнице — чисто для мамы. Три месяца трезвости у меня было…
У нее двое — мальчик и девочка. Дочке 13, сыну 12. Занимается ими Юлина мама, которая, по ее словам, почти бросила пить: если раньше она уходила в запой на несколько дней, то сейчас смотрит в бутылку лишь раз в неделю. Но с родными у Юлии отношения сложные.
— Когда у меня все хорошо, меня подтягивают в семью. Я позитивный, целеустремленный человек, хоть какие-то деньги приношу, даже украденные. Но, когда ухожу в срыв, меня выгоняют, как нашкодившего котенка, — в ее словах сквозит обида. — Дочь кричит: «Мама, я тебя ненавижу!» Я сама чувствую, что ребенок закрылся от меня. Она другую маму хочет. Такие люди, как я, должны быть стерилизованы…
Все ее партнеры уже умерли — кто от передозировки, кто от болезни. И то, что она сегодня жива, настоящее чудо.
— У меня гепатит С, — говорит она. — Остального не нахваталась, хотя все могло быть. Жила с пацаном, у которого ВИЧ. Гепатитом заразилась, скорей всего, через иглу. Хотя странно это: я такая аккуратная, все инструменты свои. Парень мой, наверное, «вильнул», и вот…
Мы выходим покурить в специально отведенное место. На улице не холодно, но уже через несколько минут у Юли мерзнут руки, на кожу словно плеснули кипятком. Щиколотки тоже неестественно багровеют.
— Вены сгорели, — ежится на осеннем ветру Юля. — Пах открыт (на жаргоне наркоманов — укол в паховую вену). В больнице уже представляла себе картину: продам свою квартиру, полгода погуляю и сделаю себе «золотой укол». А здесь, в центре, вдруг посмотрела на свою жизнь и поняла: у меня что ни слово, то манипуляция. Выгоду во всем искала. Сейчас надежда какая-то появилась, поддержка…
