— Я приехал в Питер в поисках радости, — поделился актер. — У меня нынче год радостный: фильм завоевал приз Каннского кинофестиваля, был хорошо принят в Венеции. А тут выхожу из вагона, люди с зонтами…
— Но ведь с «Раскрашенной птицы» в Венеции с криками выбегали кинокритики!
— А, это они после моей сцены. (Смеется.) Я играю там чрезвычайно ревнивого человека: моя девушка кокетничает с парнем, а я это терплю-терплю, а потом поднимаюсь, прижимаю его к стенке и… ложкой выковыриваю ему глаз.
— Минута молчания...
— Я в Венеции фильм смотрел как раз вместе с прессой — тайно проник в их зал просмотров… И вдруг одна критикесса бурно реагирует на эту сцену, говорит: «Кошмар! Как такое можно снимать и играть!..» Потом оборачивается ко мне и говорит: «Знаете, вы на него даже похожи». Я так пристально на нее смотрю и говорю: «А это я», — и достаю из кармана ложку… Она и выбежала. Зато после зал 14 минут аплодировал мне стоя.
— Зачем нужны такие фильмы?!
— Они нужны молодежи. О фашизме по-другому не расскажешь. Это рассказ о моем детстве. Я родился в конце войны в кельнском госпитале, медсестра пришла в палату, где лежала мама, и забрала всех младенцев, кроме меня, — мама попросила меня оставить — и положила их на стол для пеленания, и тут раздался взрыв. Стены стали рушиться, и все погибли, а маме повезло: ее со мной на руках завалило обломками, но ни она, ни я не пострадали. Нас спасли, и мне до сих пор иногда снятся эти обломки и ее рука, которой она подзывает спасателей.
Главная сцена в фильме, это когда птицу «красят» чем-то белым и отпускают. Как только она оказывается на свободе, на нее набрасываются другие птицы и заклевывают. Люди тоже никогда не прощают тех, кто не похож на них...
Я видел ужасы фашизма: застал и голод, и поиск еды. Рассказывать о кошмаре концентрационного лагеря можно, только используя эффекты документального кино. Поэтому фильм черно-белый. И здесь не важно, как играют актеры, а важно, как он сделан. Мне нравится сниматься так, как это было в фильмах Ларса фон Триера, — чтобы тебя потом или ненавидели, или любили.
— Правда, что вы из 250 своих фильмов половины не видели?
— Во-первых, о том, что их 250, знает только Интернет, я не считаю. Во-вторых, 100 из них — плохие, 50 — можно посмотреть «под водочку», и 100 хороших.
— 25 лет вы были любимым актером Ларса фон Триера. Как вы к нему попали?
— Ни разу в жизни я не просил великих снять меня — они сами меня находили. Я даже Дэвида Линча не просил...
— У вас был проект «Измерения» с Триером, и выход фильма планировался в 2024 году. Вы до сих пор там снимаетесь?
— Мы его бросили. Раньше каждое Рождество встречались и снимали маленькую сценку. Потом плотно обедали и расходились. Сейчас у Триера запланирован новый проект — «Королевство‑3». Кого он мне предложит, не знаю, но у Ларса сыграю кого угодно — мы друзья, и я крестный его ребенка.
— Что хотели увидеть в Питере?
— Я всегда хотел «поиграть в Достоевского». Дай, думаю, пройдусь по его местам, выкурю с ним сигарету, у памятника, хоть и не курю. А Эрмитаж ваш... Из окна моего номера в «Астории» виден купол Исаакиевского собора. И что я скажу своему другу, который сейчас сидит дома с моими животными? Что в Питере видел купол Исаакия? Нет уж, пойду в Эрмитаж, посмотрю на все это золото!
— Что для играющего «исчадие ада» есть любовь?
— У меня есть собака, и на съемках я каждый день звоню ей по телефону. В середине разговора прошу друга попросить ее полаять. Она «гав-гав». А я его спрашиваю: «Она виляет при этом хвостом или нет?». А приехав домой, в Калифорнию, я разговариваю со своими пальмами и черепахой Хан Соло.
— Вы профессор и преподаете теорию актерского мастерства. Как выбираете студентов и чему их учите?
— Я набираю ровно семь человек с 14 до 17 лет. Семь — мое любимое число, 14 октября — мой день рождения, и мне исполняется 75. А потом я веду их в лес. Идем все вместе по тропинке, иногда останавливаемся, а потом, за чашкой кофе, я их спрашиваю: «Что вы успели увидеть? Бревно видели? Ручей под ним?». Если нет — идем снова. А потом мы снимаем маленькие фильмы.
— В своих воспоминаниях актер и режиссер Курт Рааб пишет о том, как вы зажигали с Фассбиндером в юности, когда переодевались в парочку: вы — в женщину-кокетку Додо, а он — в ее сутенера, и «гудели» по городу.
— Не забывайте, мы встретились с Фассбиндером, когда ему было лет 15, а мне 16 лет. А когда мы встретились в следующий раз, мне было больше двадцати, а он начал снимать меня.
— Зло играть интереснее?
— Добро имеет пределы, зло — нет. Вот поэтому. Я играл дьявола и его сына, «исчадие ада». Считаю, что дьявол — это ангел, которому стало скучно. А так как в Америке живу 25 лет, и, конечно, называют меня там исключительно Гансом, я не мог не сыграть Гитлера. Два раза его играл. Правда, он как раз был не страшный, а скорее чарли-чаплиновский. Первый раз ездил на динозавре, второй — летал на Луну. А когда играл младенца — сына дьявола, я должен был в кадре «родиться», и там была очень сложная декорация: сделали специальную пластиковую женщину, из которой я вылетаю. Вот побрили меня наголо, обмазали кровью и какой-то грязью, и режиссер говорит: у нас будет только один дубль, потому что декорация дико дорогая. Ну я вылетел из нее и как закричу… У Ларса фон Триера есть любимая фраза: не играйте, ведите себя естественно. Поэтому, играя у него, можно кашлять и чесаться. Однажды поселил всех нас, включая Николь Кидман, в очень «простой» гостинице, с «буфетом» на завтрак — и все терпели, так хотели у него играть. Зло играть интереснее. Теперь я очень хочу сыграть Воланда в изящном костюме и с большим котом.
— Кто ваш любимый злодей?
— Я люблю скорее не их, а их цитаты: когда Дракула, например, говорит: «Дайте, дайте мне кровь девственниц — кровь этих шлюх губит меня!».
— Где вы храните награды?
— Я размещаю их в туалете. Все, кто приходит ко мне, рано или поздно в него идут и потом возвращаются удивленные и говорят: у тебя там такое! Русские награды тоже там.
— Где вы берете вдохновение?
— Люблю сад, ухаживаю за деревьями, люблю животных, разговариваю с ними.
