Сочинял Воронин эти статьи при помощи своего товарища Нилина, поэтому ночной диалог, можно считать, происходил сразу между двумя корреспондентами «МК».
Разбуженный Нилин на другом конце провода без иронии заметил, что сама футбольная фамилия Воронин должна открывать любые двери быстрее, чем перед самым авторитетным журналистом.
Иной реплики от Нилина я и не ожидал, поскольку всегда считал, что футболистов Александр Павлович ставит выше, чем большинство своих товарищей по литературному цеху. Да и дружба Нилина со звездами «Торпедо» и сборной СССР 60-х Эдуардом Стрельцовым и Валерием Ворониным — героями его книг — стала неотделима от его собственной судьбы.
* * *
За многие годы мы с Александром Павловичем, которого я с начала девяностых почтительно именовал «дядей Сашей», десятки раз разговаривали о Воронине и его судьбе. Казалось, к тем беседам нечего и добавить, но вот встретились накануне воронинского юбилея — восьмидесятилетия, и я вдруг понял, что Александр Нилин мог бы многое добавить к своей книге о Воронине «Преждевременная звезда». Несколько фрагментов нашего вчерашнего разговора я и хотел бы здесь пересказать.
— Образ шестидесятника, открытого миру, получился у спортсменов выразительнее, чем у писателей или киношников, — считает Александр Павлович. — Михаил Таль выиграл у «сталинского» чемпиона Михаила Ботвинника, через год отдал ему назад титул, но остался признанным в мире шахмат гением, независимым от спортивной иерархии. Власова, необычного внешне штангиста, Бондарчук хотел снимать в роли Пьера Безухова.
Перед Олимпиадой в Токио журналисты уже называли Власова писателем. И не купись Власов на тактическую хитрость не ходившего в интеллектуалах Жаботинского, мы бы гордились дважды олимпийским чемпионом — не профессиональным спортсменом, а любителем, поднимающим штангу в свободное от работы за письменным столом время.
Брумель ассоциировался с Гагариным — Америка, где победил он на открытом первенстве США, встречала его так же восторженно, но Брумель искал себе приключений — и завершил карьеру в двадцать три года. Воронин был из того же блестящего ряда, но не все зависело от него одного: футбол — командный вид спорта.
* * *
Эталонное «Торпедо» шестидесятого года — в своем младенчестве, конечно, я помнить не могу, поэтому вынужден довериться вкусу «дяди Саши», его воспоминаниям: «Торпедо» никого не громило, не подавляло, не терзало, а просто выглядело талантливее соперников во всем от первой и до последней секунды игры, а не матча».
Оценивая вклад Воронина в торпедовский футбол, Александр Павлович прибегнул к неожиданной для гуманитария параллели, более свойственной ревнителям точных наук: «Единицу стиля тогдашнего «Торпедо» можно назвать именем Воронина, наподобие физических единиц измерения — вольта или ампера».
* * *
Спрашивал я «дядю Сашу»: как Валерий Воронин вообще попал в журналистику?
— В годы славы он был — единственный из действующих игроков — членом редколлегии популярнейшего еженедельника «Футбол», — вспоминал Александр Нилин.
Основатель и редактор еженедельника «Футбол» Мартын Мержанов обожал Воронина (в противовес Стрельцову, которого считал аморальным), идеализировал — однажды чуть не уволил сотрудника, проговорившегося, что после интервью с Ворониным у него дома они выпили по рюмочке коньяку. Мержанов объявил, что раскрутит Воронина как звезду советского футбола — для выходца из «Правды» это было редкое свободомыслие; напомню, что фельетон другого правдиста (Нариньяни) про Стрельцова назывался «Звездной болезнью»: мол, звездность — явление буржуазное.
Согласимся, что никто, кроме Бекхэма, не подходил так на роль звезды, как Воронин. Только драма Воронина была в том, что быть звездой в домашнем масштабе ему было недостаточно. Он хотел быть мировой звездой — и автокатастрофа на предутреннем шоссе стала метафорой крушения его надежд.
* * *
Не меньше, чем параллель с физикой, озадачил меня в разговоре с Нилиным поворот в сторону кино.
— Это был уже третий международный кинофестиваль в Москве, но для нас он все равно оставался важнейшим событием, — рассказывал Александр Павлович. — Для меня-то уж точно — я, поступивший тем летом на службу в Агентство печати «Новости» после окончания университета, был на фестивале аккредитованным корреспондентом.
В архивах агентства, возможно, сохранился снимок: я на пресс-конференции Софи Лорен — и такое впечатление, что на фотографии мы встретились с нею взглядами. Мало того: мой коллега, отвечавший в АПН за кино, Марк Татаринов, уже угостившийся на фуршете, подвел меня к иностранному господину и, хлопнув того с непозволительной фамильярностью по выпуклому животику, представил нас друг другу: «Сашка! Знакомься — это Карл Понти, продюсер…» Я знал, конечно, что Понти — муж самой знаменитой мировой звезды Софи Лорен, и мог в дальнейшем называть Лорен женой моего приятеля Карла Понти…
Ежедневно — точнее, еженощно — мы, корреспонденты, просиживали до четырех утра (до закрытия то есть) в пресс-баре (седьмой этаж гостиницы «Москва»).
И вот в одну из таких ночей среди кинематографистов возник Валерий Воронин, вызвав интерес к себе не меньший, чем любая из иностранных звезд. Кстати, и режиссер Марлен Хуциев (о нем подробнее скажу чуть позже) принял его за иностранца.
Воронин сказал мне, что приехал из Мячково (база «Торпедо» в сорока километрах от Москвы) для встречи с Софи Лорен — видел ее на аэродроме в Риме, тогда второпях познакомиться с нею не успел, а сейчас самое время.
Я сильно сомневался, что Софи Лорен придет ночью в бар — пить водку под сосиски. И предложил Воронину познакомиться с нашей звездой Натальей Фатеевой — она пришла с моим приятелем. Не заинтересовала его и актриса Виктория Федорова — подруга одноклубника Воронина Миши Посуэлло. Но Валерий ждал одну Софи Лорен. А она так и не пришла.
Из всех присутствующих в баре киношников Марлен Хуциев (в ту пору автор запрещенного, но все равно нашумевшего фильма «Застава Ильича») не знал, кто такой Воронин, — он никогда в жизни не был на футболе. Тем не менее от Воронина он глаз своих режиссерских не мог оторвать…
Он предложил Воронину сыграть героя в фильме, к съемкам которого готовился. Воронин объяснил, что занят — уезжает в Южную Америку, а затем в Лондон (не сказал, что на чемпионат мира, уверен был, что всем известно, что будет следующим летом в Лондоне) — и рад бы помочь режиссеру, но не настолько уж он альтруист.
Хуциев был несколько ошарашен ответом Валерия и, когда тот отошел (еще надеясь на явление Софи Лорен), поинтересовался: кто по профессии этот занятой господин? И когда услышал, что футболист (футболист номер один в стране), искренне изумился: неужели они такие умные?
* * *
В своей книге Александр Нилин приводит вышеназванный эпизод как сугубо комический. Но у меня сложилось ощущение, что сейчас он видит эту ситуацию глубже и точнее, чем тогда:
— Фестиваль начался 5 июля шестьдесят четвертого года, — рассказывает Александр Павлович, — а 4 июля состоялся в «Лужниках» матч сборных СССР и Бразилии (Бразилия, напомню, была чемпионом мира по футболу).
Зимой я был с Ворониным в Ленинграде и стал свидетелем его разговора с начальником экспресса «Красная стрела». Воронин пригласил железнодорожника на товарищеский матч с бразильцами, предупредив, что игра, скорее всего, будет не слишком интересной — они с Пеле «разменяют» друг друга, не дав друг другу проявиться в полном блеске.
Воронин ошибся: помешать Пеле проявить себя во всей красе он не сумел. У себя в книжке я описываю, каким подавленным был Воронин после этого матча. Но он не был бы спортсменом, если бы уже через несколько дней не утверждал, что в настоящей мужской игре они бы бразильцам не уступили, — и предвкушал новый поединок с Пеле на чемпионате мира в Лондоне…
Встреча с мировой звездой кино в Москве становилась частью его подготовки к реваншу, который надеялся взять у Пеле в Лондоне, — знакомство с Софи Лорен помогло бы ему вернуть кураж, утолить хотя бы отчасти тоску по всемирности, которая во многом поспособствовала впадению в ту депрессию, что укоротила футбольную карьеру Воронина, повернула судьбу его вспять…
Облик Воронина все равно запал в сознание Хуциева. И кто видел его «Июльский дождь», не может не обратить внимание на внешнее сходство исполнителя главной роли (Александра Белявского, сыгравшего впоследствии Фокса в фильме «Место встречи изменить нельзя») с Валерием Ворониным.
* * *
Запомнились мне в продолжение разговора о кино и воспоминания Александра Нилина о Геннадии Шпаликове. Затевая новую работу, Шпаликов сказал своему режиссеру Андрею Хржановскому: «В нашем фильме должен действовать герой — воплощенный символ красоты, таланта и бессмертия. Я знаю такого человека — это Валера Воронин».
— Шпаликов добавлял, — вспоминал Нилин, — что неоднократно выпивал с ним (с Ворониным). Насчет «неоднократно» не уверен, но при первой их встрече я присутствовал — более того, я их и познакомил. Было это 8 марта 1967 года. Шпаликов застал меня в квартире у родителей, а не дома, — и позвал в ресторан Дома актера. Неподалеку от памятника Тимирязеву он остановил такси, я ждал его, пока он ходил за деньгами к родственникам Юлика Файта (друг Шпаликова, известный кинорежиссер)…
В ресторане Дома актера мы и застали одинокого Воронина. Объясни теперь кому, отчего мы, все трое женатые на красивых дамах, проводили женский праздник без них? Но из песни (жизнь Шпаликова тоже можно уподобить песне; «Уважаю», — сказал Воронин, узнав, что Гена — автор песни «А я иду, шагаю по Москве») — слов не выкинешь.
* * *
— Хуциев прожил долгую жизнь, — сказал Нилин, — и узнай он о дальнейшей судьбе футболиста Валерия Воронина, вполне бы мог сделать фильм, где он стал бы главным героем: время шестидесятых в судьбе футболиста выражено объемнее, чем сыгранный Белявским персонаж…
В какой-то момент нашего разговора Нилин выразил сожаление, что сам не снял фильм: «В этом фильме помимо Воронина, вернее, вместе с ним действовали бы и Хуциев со Шпаликовым, и Хрущев с Брежневым, и английская королева (когда-то подарившая Воронину в Лондоне сервиз), и я — свидетель самых печальных его дней, и, конечно же, Софи Лорен (такая же прекрасная в свои 84)… Мне не к кому обратиться с такой идеей. Но кое-что сделать в этом направлении я попробую. У меня сейчас появилось вынужденное увлечение. Признание, непризнание — это муки тщеславия. Но «невыдоенность» причиняет физическое мучение — почему и рискнул я привести некорректную параллель с не доенной вовремя коровой.
Мой друг Виктор Устинов познакомил меня со своим зятем Александром Гусевым, владеющим съемочной камерой, и мы уже кое-что сняли с прицелом на YouTube. Если у Александра хватит терпения, я отчасти успею рассказать истории, записать которые мне не хватило жизненного времени, и Воронин все-таки возникнет среди примечательных фигур нашего общего времени».
* * *
Я спросил: «Воронина с Высоцким тоже ты познакомил?»
— Нет, я, наоборот, невольно поспособствовал тому, чтобы их знакомство было отсрочено… Мы в АПН по линии комсомола шефствовали над футбольной командой «Торпедо». Летом 1964 года я в том же Доме актера договорился в принципе с Высоцким, что он споет в Мячково на базе «Торпедо». Я должен был позвонить ему. Но возник неожиданно другой вариант. У нас в АПН работал Володя Познер, которого все теперь знают как всенародного гуру от телевидения.
На мой взгляд, он был тогда интереснее — в нашей апээновской компании к Познеру было совершенно особое отношение. Он провел детство и отрочество в США и знал про Америку больше, чем кто-либо другой. Торпедовцам он рассказывал про джаз, про «голубую ноту» и даже пел. Имел у футболистов огромный успех, зацепился, говоря футбольным языком, и торпедовцы готовы были часами слушать его одного. Конечно, Высоцкого я держал в уме, но не спешил со звонком ему.
Это было, повторяю, лето 1964 года — Высоцкий не снимался еще в больших ролях, не служил на Таганке. В нашем-то кругу уже понимали, чего он стоил. Но я опасался, что снобы-футболисты, избалованные вниманием к себе знаменитостей мира искусства, могут и не оценить неофициального Высоцкого.
Тем не менее Воронин с Высоцким не могли не познакомиться — и, вероятно, Высоцкий испытывал к футболисту особое доверие, если, встретив его где-то приблизительно весной восьмидесятого, сказал ему, что скоро умрет…
Но вот когда через некоторое время после смерти Высоцкого Воронин в случайной компании вспомнил об их последнем разговоре, никто уже, учитывая бедственное положение Воронина, не поверил, что он вообще знаком был с Высоцким.
Воронину опять потребовалось подтверждение собственного реноме: он позвонил Нилину откуда-то из Орехова-Борисова. И Нилин тогда сказал, и по-прежнему считает, что Воронин и без знакомства с Высоцким и вообще любой из знаменитостей минувшего века, чьи телефоны были у Валерия в записной книжке, был и остается великим Ворониным.
