«В связи с наличием заболевания, препятствующего нахождению под стражей» несколько месяцев назад она была отпущена из СИЗО-6 под подписку о невыезде.
Но без паспорта ее не принимают ни в одной больнице. Ни в частной, ни в государственной, ни в паллиативе, ни в хосписе. Ни за какие деньги, даже если бы они у нее и были. Нигде. Никто. «Я мучаюсь беспрерывно, а отчаяние и безысходность перерастают в истерику. Приступы и кровотечения происходят часто, а между ними боль постоянная: ни спать, ни сидеть, ни лежать невозможно. Когда врачи и сотрудники говорят, что из-за моей статьи никто не хочет мне помогать, то руки окончательно опускаются», — написала эта молодая женщина, еще находясь в заключении.
Кристина не знает, почему она «умерла» первый раз. Но она очень не хочет умереть уже навсегда. Времени, чтобы что-то изменить, у нее почти не осталось.
...В марте этого года Владимир Путин подписал закон об организации паллиативной помощи в России. Пожалуй, ни одно из последних решений президента не было встречено с таким ликованием и единодушием — левыми, правыми, властью, народом.
«Люди не должны мучиться — они должны уходить достойно», — провозгласили энтузиасты, кто пробивал документ долгие годы.
Да, бесконечно страшно слушать по телевизору о страданиях детей, умирающих от онкологии. Читать новости о боевых генералах, покончивших с собой из табельного оружия, потому что не могли вовремя добиться обезболивания. И даже тихие, годами лежачие бабушки, требующие постоянного ухода, получат наконец право на хосписную помощь.
Для законопослушных граждан в этом законе прописано если не все, то очень многое. Но как быть с 34-летней наркозависимой женщиной с третьей степенью рака шейки матки, находящейся под следствием, а по решению суда и вовсе уже не живущей? Она не вписывается в систему — ни в ту, которая была прежде, ни в эту, милосердную, которую еще только хотят построить. Она вне закона. И значит, для многих — вне жалости. Но разве от этого она перестает быть человеком?
По данным министра здравоохранения Вероники Скворцовой, сегодня в паллиативной помощи в РФ нуждается порядка 730 тысяч россиян, уже получает ее — около 340 тысяч. Минус Кристина Бальчева.
Лучшее средство от ломки — бульончик
«Вот только не надо спрашивать меня, почему наркоманы не должны гореть в аду, — горячится моя коллега Настя Кузина. Когда-то она работала у нас в «Московском комсомольце», вела темы, связанные с ВИЧ и наркозависимыми; сейчас, кроме журналистики, держит связь с волонтерами — с теми, кто как проводник пропускает чужую боль через себя обжигающим током. «Время Крис заканчивается, — поделилась Настя на своей странице в соцсети. — И да, наркоманы не горят в аду после смерти, потому что они в нем горят живые».
Кристина Бальчева из Сергиева Посада. Там у нее родная мама, дедушка и сын-подросток, которого она не видела очень давно. Десять лет назад кто-то из близких подал заявление в суд о том, что Кристина пропала и неизвестно, жива ли. Бумаге дали ход, в 2009-м по суду она была признана безвестно отсутствующей. Кристина тогда плотно сидела на героине и об этом не подозревала.
В полицейских картотеках забиты сведения, что на имя Бальчевой Кристины Михайловны, 1984 года рождения, выдано свидетельство о смерти. Однако в сергиевопосадском загсе официальной записи о ее кончине почему-то не нашли.
«Кристина думает, что это из-за квартиры, — переживает Анна Алимова, социальный работник и почти единственный человек на земле, которому не все равно, что будет с ее подопечной завтра. — Дело в том, что Крис периодически выходила на связь с матерью, и та прекрасно знала, что она жива. Лично я не понимаю, почему она согласилась признать единственную дочь мертвой...»
Как-то в Москве Кристину остановила полиция, составили очередную административку об употреблении наркотиков, пробили по базе, тут и выяснилась дикая ситуация, что задержанной несколько лет как нет на белом свете. Оштрафовать Кристину за «употребление», впрочем, это не помешало. «Уходя, она оставила в отделении заявление, попросила, чтобы ее письмо переслали в Сергиев Посад, но полицейские не посчитали нужным это сделать», — добавляет Анна. На тот момент у Кристины был еще паспорт. Ее последняя юридическая связь с миром живых. Потом она его тоже потеряла.
Они познакомились на улице во время «полевой работы», волонтеры раздавали страждущим чистые шприцы и презервативы. «Долгое время Крис просто забирала шприцы и уходила. Она была вежливой, аккуратной, видно, что следила за собой, не опускалась. А однажды позвонила и сказала, что ей очень плохо. Оказалось, что кроме нас не было никого, кого она могла бы попросить о помощи», — разводит руками Анна.
У Кристины начался острый тромбоз ноги — одно из возможных последствий «употребления». Температура за сорок. Еще и ломка. «Ее с огромным трудом, но удалось в остром состоянии положить в больницу. Мы предупреждали, что будет абстиненция, что срочно нужен доступ к необходимым препаратам; приехали — Крис лежит в памперсе, привязанная к кровати, никакая. А доктор, улыбаясь, мне выговаривает, что лучшее средство от абстиненции — шоколадка и куриный бульончик, — продолжает Анна Алимова. — В конце концов собрался консилиум, который принял-таки решение перевести ее в наркологию, чтобы лечить от всего уже там». Но из наркологии Кристину сплавили в третью больницу — якобы с подозрением на пневмонию. А через пять дней выписали вон — как выздоровевшую, хотя нога болела все сильнее и сильнее, а потом перестала разгибаться. Год спустя Кристина пережила флегмону, сепсис, токсическую энцефалопатию. Неделю болталась в реанимации между этим светом и тем. «Выжила только чудом», — восклицают знакомые.
«Понятно, что для того, чтобы Кристину лечить, нужно было что-то делать с ее документами; для начала поднять старое дело об исчезновении, которое затерялось где-то в архиве суда Сергиева Посада. Подать иск об отмене предыдущего решения. Мы были уверены, что заявляла о розыске мать, но потом выяснилось, что инициатором признания внучки пропавшей без вести был дедушка», — поясняет Анна.
К тому моменту из абстрактной наркозависимой — только приходящей за шприцами, неизвестной, непонятной и чужой — стал прорисовываться человек. Тот, кем Крис могла бы стать, сложись обстоятельства иначе.
Выяснилось, что она неплохо знает английский. Умеет водить машину. Способна выстраивать отношения с людьми, даже в неблагоприятных для себя условиях. «Когда ее клали в больницу, врачи на всю палату заявили о том, что это наркоманка; пациентки попрятали свои телефоны и кошельки под подушки и принялись обсуждать друг с дружкой «а на фига таких вообще спасать»; пришли дня через два — бабушка с соседней кровати уже кормит нашу Крис котлетками», — вспоминает социальный работник Анна Алимова.
Но в основном задача соцработников не набиваться в друзья к опекаемому, а решать проблемы, возникшие здесь и сейчас. Поэтому, как живет Кристина Бальчева, когда не нуждается в срочной медицинской помощи, они не знали. На какое-то время девушка исчезала, потом, когда ей снова становилось плохо, появлялась. Судя по всему, употреблять она не прекращала никогда. Это был ее мир, ее жизнь — отними их у нее, что останется? Осознание того, что родной дедушка ее предал, а мать смирилась?
«Нормальная практика в нашей работе. Бывает, что у людей меняются обстоятельства и они на какое-то время пропадают из поля зрения, иногда насовсем, и это тоже их право», — уверяет Ольга Ефремова из Фонда содействия защите здоровья и социальной справедливости имени Андрея Рылькова (организация, выполняющая функции иноагента). Она также социальный работник и занималась проблемами Кристины. Ольга не то чтобы фаталистка, но считает, что если у наркозависимого, кроме желания, нет внутренних и внешних ресурсов, чтобы «соскочить», — родственников рядом, друзей, детей, близкого человека, любимой работы, хотя бы нескольких пунктов из вышеизложенного, способных стать ему поддержкой, костылем, как для инвалида, — то все бесполезно. Рано или поздно он сорвется.
Да, иногда такой «опорой» становится тяжелая болезнь. Как говорится, что не убивает — делает нас сильнее.
Судить можно, лечить нельзя
Дело Кристины Бальчевой в городском суде Сергиева Посада в архиве так и не нашли, а когда волонтеры звонили по этому поводу в канцелярию, подчас бросали трубку. Доехать туда сама за сто километров на электричке Кристина не могла — из-за больной ноги она почти перестала ходить, а денег на такси до Сергиева Посада у нее не было. Даже выписать доверенность сотруднику фонда, чтобы тот представлял ее интересы, Кристина была не в состоянии — она, человек без юридического статуса, словно белка в замкнутом круге.
Без документов у нас легко попасть только в тюрьму. В 2018 году Кристину задержали с наркотиками у дома, где она жила со своим парнем. Парня вскоре посадили тоже. Кристину этапировали в женское СИЗО-6. А оттуда с гноящейся ногой отправили на обследование в больницу «Матросской тишины», где на осмотре была выявлена еще и онкология — рак шейки матки третьей степени. В случае с Кристиной мало какие анальгетики, в силу наркотической толерантности, могли облегчить ее состояние. Но даже элементарные лекарства выбить за решеткой оказалось почти невозможно.
«Сегодня 24.09.18 мне передали две таблетки парацетамола. (...) Кое-как дожила до понедельника, когда была на перевязке, попросила сделать обезболивающий укол, но мне грубо отказали. В тот момент я не выдержала, сорвалась, начала кричать и плакать на всю медчасть...» — из жалобы арестованной Кристины Бальчевой в Общественно-наблюдательную комиссию.
Возможно, чтобы не слышать, как Кристина постоянно кричит от боли, перед Новым годом ее актировали, отпустили домой по состоянию здоровья, временно, до суда, до которого ей еще нужно дожить. Это был милосердный поступок. Из СИЗО Кристина вышла с одной только медицинской справкой со страшным диагнозом...
«По идее, ей могли выдать тюремную справку, которая бы удостоверяла ее личность, но эта бумага осталась в материалах дела, — утверждает Анна Алимова. — Вместо этого Кристине вручили копию ее же собственной старой формы для паспорта 1П от 2001 года с вклеенной фотографией юной шестнадцатилетней девчонки. Совершенно бесполезная штука». Вот так она и мучается на свободе почти пять месяцев. И с каждым днем ей все больнее и больнее.
Дальше на своей странице в Фейсбуке рассказывает журналистка Настя Кузина: «Ее никто и никуда не берет. Ее даже не берет «скорая», которая ездит к ней по вызову каждый день колоть трамадол. Два бодрых сотрудника, дядя и тетя, деловито требуют стулья, включить свет, выключить телик. Крис лежит на матрасе. Мы с надеждой смотрим на врачей. «Имя-фамилия? Год рождения? Что болит? Все болит? Когда были последние месячные? Беременностей сколько было? Аборт был когда?» — строчат они как из пулемета. Мы с Аней переглядываемся. Крис тихо отвечает. Второй доктор ставит Кристине стеклянный градусник, щупает ей живот. Крис вскрикивает. Все длится долго, обстоятельно, не по сути. Фельдшерица продолжает: «Документов по-прежнему нет? Лечения по-прежнему не получаем? Прописана по-прежнему в Сергиевом Посаде?» И тут мы с Аней начинаем догадываться. Бригада прекрасно знает Кристину. Они здесь уже не впервые. Тогда к чему все это — «про аборты»? Потому что так положено?
Фельдшерица: «Так что, ставим трамадол? Можем с кетаролом, как ты просила в прошлый раз».
Аня: «Мы же вас вызвали отвезти ее в наркологию».
Фельдшерица: «Я не обязана. У нас свое распоряжение есть. Ну что, делаем? Чего молчим? Колем? Если нет — распишитесь, что отказываетесь».
Кристина отворачивается. По щекам текут слезы... Инъекция трамадола ей как мертвому припарка. Особенно если учесть, что по документам она и так мертвая.
Мир в белом пальто
Отпущенную из СИЗО по медицинским показаниям — редчайший случай, иные добиваются этого годами — Кристину Бальчеву не кладут ни в один московский онкодиспансер, потому что она не москвичка и у нее нет документов. Законы для нее не писаны. Даже обычный районный онколог согласно инструкции не имеет права дать направление на обследование женщине без паспорта.
Платные хосписы отказали все. Там умирают обеспеченные люди, а не какие-то наркоманы без роду и племени. Впрочем, денег на платники все равно нет.
«Во многих местах, где мы были, честно заявляют, что ничего делать для Кристины не будут. Такое ощущение, что в Москве живут одни здоровые и счастливые люди «в белых пальто», которые уверены, что никогда не попадут в беду, потому что они «не такие», — негодует социальный работник Ольга Ефремова. Она говорит, что рада, что Кристина сейчас не в том состоянии, чтобы остро реагировать на чужое презрительное отношение.
Проблема еще и в том, что, не пройдя полное обследование, Кристина не может быть признана безнадежной больной, нуждающейся в уходе по новому президентскому закону о паллиативе. «Вполне возможно, что ее болезнь еще поддается лечению», — предположил один из врачей, которому я описала эту ситуацию.
«Экстренных показаний для госпитализации нет, а совсем без документов ее в стационар никто не положит. Не исключено, что это уже паллиативный вариант, но без анализов утверждать цнельзя», — развел руками другой опытный доктор.
После постановки диагноза «рак» Крис живет уже больше полугода. Без лечения, химиотерапии, адекватного для нее обезболивания. На одной силе воли. Силе боли. Это ли не чудо?
«Крис грозит реальный срок — от десяти лет. После чего если она выживет, то сможет выйти с настоящей справкой об освобождении и получить новый паспорт. Ей вот только дотянуть бы», — вздыхает Анна. Она говорит, что это ее самый сложный кейс за годы работы. Ведь в какой-то момент Крис перестала быть просто «девушкой, которая приходит за шприцами», а она — человеком, который равнодушно их выдает. Теперь их связывает что-то похожее на дружбу. Аня не может, не имеет права дать Крис уйти вот так. «Она очень хочет жить, — говорит Анна. — И это желание, надежда, что ей помогут, держат ее сейчас на нашем свете. Многие винят наркозависимых в том, что они слабые, не зная, что сильнее, чем они сами, их никто проклясть не может. Крис точно не пропащая. Просто ей не повезло... Но ей не все равно на себя, и я никогда не забуду, как перед поездкой в больницу, совершенно никакая, она полезла в душ мыть голову и брить ноги».
Анна говорит, что они с друзьями придумали организовать через соцсеть флешмоб: попросить всех, прочитавших историю Кристины Бальчевой, позвонить в суд Сергиева Посада и поинтересоваться там, как продвигается ее дело; почему не могут найти в архиве документы о признании этой несчастной женщины пропавшей без вести, а затем умершей. Неужели на право на жизнь — самое первое заложенное в Конституции — человек, ошибочно названный мертвым, уже не имеет права?
Я не видела Крис. Только ее фото с осунувшимся от ужаса и боли заплаканным лицом — на больничной койке. «Я не хочу умирать, ну пожалуйста» — просят ее глаза. На несколько дней волонтеры все-таки уговорили врачей положить молодую женщину в закрытую клинику без документов — не могу сказать в какую, чтобы не попало тем, кто действовал не по инструкции. Знакомые Кристины отдают последнее, чтобы ее не выгнали оттуда, пока не найдется какой-нибудь выход.
Да, хорошо помогать тем, кто всем своим видом и образом жизни достоин помощи: брошенным малышам, стареньким бабушкам, многодетным семьям... Кристина не такая. И если ей все-таки удастся выкарабкаться, не факт, что она изменится и станет переводить бабушек через дорогу. Но это не значит, что нужно бросить ее теперь на произвол судьбы.
Ведь «остаться в живых» или уйти достойно нужно не только ей самой. А всем нам, кто не в белом пальто.
