— С какой стати должны следовать туда, куда нас посылают? Тянут вопреки нашим суверенным правам и склонностям! Не учитывают наших индивидуальных особенностей и стремлений!
Равнодушных раскачать не удавалось. Покорные соглашались, но вяло, и никакого противодействия воле паровоза не оказывали. А сам паровоз исправно исполнял порученные ему задания и осуществлял заранее намеченные маршруты.
Бунтовщики пытались планомерному движению противостоять: стопорили скорость, срывали стоп-краны, тормозили инерцию. И то ворчали, то в голос негодовали:
— Товарищи! Среди нас есть неисправные и заболевшие! А их гонят то в жаркие климатические зоны, то в северную промозглость. Изношенность отдельных трудяг достигла критической точки, но нагрузки не понижают! Напротив, удлиняют дальность перевозок и повышают весовые нормативы. С какой стати параметры растут? И вообще: кто выдвинул в лидеры пыхтящую допотопность? Почему мы должны ей подчиняться?
Паровоз помалкивал. Что проку отвечать впавшим в перевозбуждение несоображенцам? Если не видят, в чем его отличие от них, — какой прок с ними разговаривать? Они что, наделены котлом, трубой, приводными рычагами? Разве в их чреве помещается машинист — то есть мозг? Нет, они пустопорожни, если не считать начиняющие их сменяющиеся балласты!
Паровоз помнил времена, когда те же энтузиасты-закоперщики выдвигали совсем другие инициативы (таким, как они, лишь бы бушевать и митинговать). Тогда кричали:
— Возьмем на себя дополнительные обязательства! Станем работать с творческим огоньком! Расшевелим друг друга! Давайте устроим соревнование! Кто придет к полустанку первым, тому премия в виде дополнительной порции смазочного масла!
Но кто мог приехать к перрону или в депо первее паровоза? Поэтому он философски не вмешивался, позволяя горлопанам выкобениваться и выкаблучиваться (имея в виду «каблук», которым клинят колеса на стоянке).
Позже настал период и вовсе вакханалии (как могло показаться со стороны). Прежние застрельщики соревновательных инициатив стали требовать:
— Переизберем мастодонта! На альтернативной основе назначим лидера из своей среды! А может, пригласим прогрессивного управленца со стороны! На многих трассах коллективы уже возглавляют электровозы! Нам тоже такой необходим.
Но и эта заваруха рассосалась без кардинальных последствий и не повлекла перемен в привычном быту. Разве что расписание и расценки за исполнение заданий слегка подкорректировали. Но косметические меры никак не повлияли на коренную суть железнодорожной страды.
Теперь неугомонцы нашли новый повод негодовать:
— Мы рассчитывали быть списанными по истечении означенного в наших контрактах срока! Мы выработались до крайности! Нас не ремонтировали десятилетиями. Мы мечтали отдохнуть на запасных путях — перед тем как отправиться на свалку. Почему продлен период эксплуатации?! Да еще до необозримого предела! Многие из нас отправятся в утиль еще до официального акта признания нас непригодными. Требуем медицинского освидетельствования!
Эти вопли могли бы расшевелить даже самых усталых. Но именно в силу полнейшей истрепанности никто не поддался на отчаянную провокацию. Да и сами крикуны порядком одряхлели и выдохлись.
Паровоз тоже осуществлял свой тягловый труд из последних сил. Появилась одышка. Но ответственность, привычка, заведенный порядок помогали исполнять давным-давно принятые на себя обязательства.
Он знал, что останется гарантом стабильности до тех пор, пока не покинет свой пост. До стадии полной раздолбанности и непригодности будут служить и вагоны. Измученно отдуваясь, он тащил их за собой, стараясь не думать о том, что каждый километр может стать для скрипящего, прогнившего состава последним.
Господняя мудрость
Заканчивал жизнь беззубым и нищим. Бессонными ночами прокручивал в памяти ленту быстро промелькнувших событий. Особенно яркие кадры былых успехов (их было немного) истлевали, заставляя жмуриться. А цепочка массово допущенных ошибок непоправимо удручала. Наиболее досадно (да что там — непростительно!) терзал промах: отказ перейти на другую работу. Он тогда по наивности посчитал, что больше потеряет, если сменит должность. И прогадал. Подыскал продвиженца на предложенный пост среди своих сослуживцев. У того, которого он порекомендовал, удивительно сложилось. Дуракам везет! Судьба, бывает, становится вышколенной, как по взмаху дирижерской палочки. Взмыл, взлетел, возвысился — карьерно, а дочь громадного по могуществу начальника женила его на себе… Трудно поверить, тот угодник, подхалим, прилипала переместился жить в Италию, в старинное палаццо, которое приобрел (не без помощи тестя). Дворец должен был принадлежать вот уж не ему! А тому, кто теперь беззубо шамкал, считал гроши и не мог пробиться на прием в паршивую районную поликлинику!
Порой страдания из-за упущенной счастливой будущности (настоящести!) доходили до мучительных истерик, которые никому, кроме их одинокого устроителя, не были видны. Жена бросила его, детям он стал неинтересен, с соседями не общался. А лишь ругал, клеймил, поносил себя на чем свет стоит: «Разве можно было так облажаться?!»
Но кого винить, если сам обрек себя на убогое прозябание?
Оказывается, за его тайными муками кое-кто наблюдал. И в одну из бессонных, изнурительных, панических, беспощадных ночей этот некто предстал перед несчастным во всем своем кошмарном хвостато-копытном обличье:
— Готов тебе пособить, исправить твой огрех.
— Каким образом?
— Из хорошего отношения.
— Не верю в бескорыстие.
— И правильно делаешь. Но мы столкуемся.
— Твои хвост и копыта говорят больше, чем твои слова.
— Мало ли какими атавизмами наделены. Ты тоже завидуешь, желаешь зла ближнему…
После недолгих колебаний он согласился. И доброжелатель, назовем его так, вернул беднягу на развилку его юношеского инфантильного выбора. Уж теперь-то поднаторевший изгой принял правильное решение. И лихо пошел по карьерной лестнице вверх. И женился на дочери босса. И переехал в Италию. В тот самый роскошный особняк.
Все катило как по маслу.
Только вот с некрепкими зубами приходилось переживать те же муки, что в безденежном не привилегированном прошлом. Конечно, с врачами заминок не возникало. Все дантисты мира были к его услугам и наперегонки спешили помочь, предлагали варианты имплантов, мостов и вставных челюстей. Из-за этого и произошла беда. Воспалилась загнившая надкостница, начался сепсис.
Лекари-недантисты не сумели спасти впавшего в кому относительно нестарого везунчика.
Впрочем, везунчика ли?
В предсмертных судорогах он видел себя нищим, беззубым, униженным, но живехоньким! Это, выходит, было благо, что не удавалось пробиться к районным коновалам. И сердце было избавлено хроническим недоеданием от ожирения. И никто не зарился на его капиталы и не трепал нервы укорами брака по расчету.
В общем, он запоздало осознал Господнюю мудрость.
Жертва
Мы познакомились в самолете. Уткнувшись в экран мобильника, мой сосед увлеченно давил на кнопочки, обрушивая пирамиды игральных шаров.
— Пилот просил выключить электронные приборы, — напомнил я, полагая: он слишком увлекся и прослушал информацию о взлете.
— Ничего не будет, — отмахнулся он и продолжил виртуальную баталию.
Лайнер затрясло, кресла задрожали, дверцы багажных шкафчиков над головой (будто вставные зубы) звякнули.
— В зону турбулентности, — раздалось из динамика.
Сосед не реагировал. Шары на экранчике обрушивались гроздьями.
Самолет ухнул в воздушную яму. По проходу бежали стюардессы.
— Да выключите же! — взмолился я.
Он даже не посмотрел в мою сторону.
На следующий день с пошаливающим сердцем я поплелся в поликлинику. Каково же было удивление, когда в кабинете кардиолога, за столом, я увидел его. Он приветливо улыбнулся, измерил мне давление, посчитал пульс.
— Все отлично, — сказал он. — Гуляйте и ни о чем не беспокойтесь.
Но я успел разглядеть цифры на (теперь уже не телефонном) экранчике.
— 220 на 110, разве это норма? — спросил я.
— Конечно.
— Можно увидеть ваш диплом?
Он пожал плечами.
— Зачем нужны бумажки? Главврач взял меня в штат без формальностей. Он всех так зачисляет.
В следующий раз я увидел его уже на экране телевизора. Он выступал в ток-шоу.
— Ну, и бросим бомбу им на голову,— говорил он. — Хуже, чем от глобального потепления, не будет.
Возможно, в связи с этим высказыванием его выдвинули на видный пост. Теперь я читал и слушал постоянно:
— Не беда, если разобьется один-другой самолет, сдохнут несколько миллиончиков пенсионеров, да и от атомной бомбардировки нет вреда.
Я жалел, что не пожертвовал собою в том, первом самолете, где мы познакомились.