Все началось прошлым летом. Олесю забрали на суд практически из больницы — она долечивала воспаление легких. А из суда ее на три года отправили в тобольскую ИК-13. История, конечно, была глупая — помогла купить наркотик приятельнице, которая «шифровалась» от мужа... И примерно через полгода в колонии у Олеси начала опухать нога.
— У Олеси, как и у меня, и у моей мамы, хроническое воспаление вен, — говорит ее мама Раиса Павловна. — И я договорилась с врачом, который лечил Олесе вены еще до заключения, что он приедет в колонию на консультацию.
Хирург тобольской областной больницы № 3 приехал в колонию, осмотрел Олесю, и то, что он увидел, ему не понравилось.
31 января 2012 года. Диагноз: подострый тромбофлебит вен правой нижней конечности, посттромбофлебитический синдром, хроническая венозная недостаточность
Фактически он рекомендовал отправить Олесю в больницу и начать серьезное лечение, потому что в колонии не было ни реаниматолога, ни хирурга.
— Врач им все расписал, — говорит Раиса Павловна. — Они не сделали ничего и не отправили ее в больницу. Тянули с декабря по апрель! И вот в апреле — уже две трофические язвы на голени...
В больницу Олесю отправили только после того, как мама написала жалобы куда только можно. Это была областная больница УФСИН г. Тюмень.
Тобольск—Тюмень. Апрель 2012 года
В этой больнице, по словам Раисы Павловны, Олесе тоже ничего не делали 10 дней. Она сбилась с ног, разыскивая хирурга какой-нибудь гражданской больницы, чтобы привести его для консультации. И ото всех — от рядового врача до заведующей — она слышала: «Мы наркоманами не занимаемся».
Я спросила: «Раиса Павловна, а почему они ее наркоманкой так сразу называли?» Она ответила:
— Я же объясняла, что она в заключении, какая у нее статья, что у нее ВИЧ. Я должна была говорить им правду. И после этого они говорили «Наркоманка!» — и отказывались...
Посмотреть Олесю согласился сердечно-сосудистый хирург из областной тюменской больницы № 1.
23 апреля 2012 года. Диагноз: на правой голени две трофические язвы 3+2 см. Посттромбофлебитический синдром правой н/конечности
Хирург осмотрел ее и расписал лечение. Чтобы прокапать необходимое лекарство, Раисе Павловне пришлось нанимать также и «вольного» анестезиолога. После этого Олесе стало лучше, и через 10 дней ее этапировали обратно в колонию с рекомендацией: курс антибиотиков и постельный режим два месяца.
— Из Тюмени Олеся вернулась более-менее, — говорит Лиля, подруга Олеси в колонии. — Но наша завмедслужбы ИК-13 Тамара Сергеевна Жадко осмотрела ее и сказала: «Твоя мама жалобу на нас писала? Ну и всё».
Тюмень—Тобольск, неделю спустя
И всё — врач не стала выполнять назначения, сделанные хирургом в больнице, — не назначила лекарства, не дала постельный режим.
— Антибиотики Олесе дали с собой. Она бы принимала их — только назначьте! — рассказывает Лиля. — Но день не назначают, второй, третий. Потом Тамара Сергеевна ушла на выходные. Я ходила к ней. Говорила, что Олесе стало хуже без лекарств, нога снова опухает, а та сказала: «Ничего. У нас 3%-ная смертность. Отпишемся...»
Лиля позвонила Раисе Павловне, та написала очередные жалобы. Только после этого, на шестой день, врач дала лекарство. Но было уже поздно — ногу буквально разнесло, а Олесе уже были нужны обезболивающие. Тогда ее стали лечить марганцовкой.
— Наши помазали ей ногу от ступни до паха марганцовкой и какой-то мазью, — рассказывает Лиля, у которой все это происходило на глазах. — Забинтовали. Утром меня вызывают: «Поднимай ее». Я прихожу, а там все пошло волдырями, которые лопнули снизу доверху. Там было просто живое мясо. Они сильно марганцовку развели и просто сожгли все. Ей было очень больно! Мы умоляли вызвать ей «скорую» и отправить в больницу. Но врач сказала: «Отправим, когда будет конвой...»
Изуродованную ногу надо было спрятать — ее нельзя было показывать врачам «скорой». И обожженная Олеся ждала конвоя четыре дня. И после этого ее этапом отравили в больницу УФСИН в Тюмень. Что это было такое, рассказала Лиля:
— Пришел этап — такой хлебный фургон, и там везли человек 20. Меня разбудили в полвторого ночи: «Иди, ее грузить надо». Носилки?! Какие носилки! Мы осужденные! Она сама должна была до машины добраться! Я одела ее — обматывала ногу простыней, штаны надевала. Больно ей было — не то слово, невыносимо! Потом на руках отнесла до машины, а девчонки с этапа сумки взяли. Погрузили в машину — а там кроме людей сумок штук 60. Все забито. Там не то что лечь, сесть было сложно. Вот так ее и отправили в кузове, без сопровождения, без врача. С собой только дали бутылку фурацилина, поливать, чтобы не прилипло...
Конвой потом говорил, что она криком кричала, когда ее везли.
— Я ночами не сплю — представляю, как ей было плохо! — захлебывается рыданиями Раиса Павловна, и я тупо жду, когда отчаяние пройдет и мы снова сможем говорить. — Она ждала этого конвоя, корчилась, а ее как барана загрузили! Она знала, что не вернется...
Областная больница УФСИН г. Тюмень. 30 мая — 16 июня
Раиса Павловна уже знала, что дочь везут в тяжелом состоянии в Тюмень, и ждала около больницы с лекарствами. Внутрь ее не пустили.
— Олесю приняла хирург Надежда Иванова, которая сразу ушла в отпуск, оставив вместо себя анестезиолога. Она не сделала никаких распоряжений, не пригласила хирурга из гнойной хирургии из гражданской больницы. Олесе давали антибиотики, но они ей не помогали. А ведь надо было в первый же день срочно взять анализ на чувствительность к антибиотикам! Только 28 июня мы выпросили мазок из раны и отвезли его в диагностический центр! Через неделю анализ был готов, мы купили и передали антибиотик, но целый месяц и неделя были потеряны по вине медперсонала. В течение всего этого времени они ничего не делали! Все анализы приходилось выпрашивать и развозить по городу, где примут...
...Больница УФСИН — это прежде всего тюрьма, а уж потом больница. Это не палаты с белым бельем, а зарешеченные камеры.
— Помещение, в котором лежала Олеся, не кварцевали, и это при открытых ранах, там летали мухи. Ей не делали перевязки, не обрабатывали раны — она сама мазала себя марганцовкой! При адских болях ей не давали достаточно обезболивающих, заявляя: «Потерпишь, не помрешь», ссылаясь на то, что она ранее принимала наркотики. Моя дочь гнила заживо 45 дней, а медперсонал больницы наблюдал. Они заходили, совали таблетки и уходили, потому что в палате пахло! Сами довели, а потом брезговали! Ей только осужденные помогали...
Состояние ухудшалось — началась анемия, появилась сердечная недостаточность, возник некроз.
— Они ничего не хотели делать, — с отчаянием говорит Раиса Павловна. — И это при том, что я
В больницу ее не пускали, положенных свиданий не давали, а Олесе не разрешали звонить матери. Раиса Павловна была отрезана от нее, но чувствовала, что все плохо, ходила под больницей, билась во все двери. Она умоляла перевести дочь в вольную больницу и 16 июня опять пригласила «вольного» врача. Он сразу увидел, что уже поздно что-то делать: гангрена, сепсис, истощение. При этом в больнице диагноз «гангрена» ей не ставили, он их даже удивил.
«Это поразительно, конечно, что в наше время можно с тромбофлебита довести человека до гангрены и смерти», — мрачно сказал хирург матери...
Олеся согласилась на ампутацию. Но даже когда стало ясно, что ее надо оперировать и тянуть нельзя ни минуты, тянули еще двое суток. 17 утром потеряли ключи от комнаты с медикаментами и не дали Олесе обезболивающих. Ее перевели в тюменскую областную больницу № 1 18 июня, только после того, как Раиса Павловна обратилась в прокуратуру.
Тюмень, больница № 1, 18 июня
«Господи, мама, я больше не могу! Что я сделала, чтобы так издеваться! Или бы вылечили, или уж умереть скорей», — плакала на носилках Олеся. Такой Раиса Павловна, наконец, увидела свою дочь. Она надеялась, что в больнице им помогут.
— Но я все время слышала от врачей, которые ее принимали: «ВИЧ, она погибает» — и еще: «Как класть в реанимацию с другими людьми, будут возмущаться, идет запах от гнили». А ее в таком состоянии привезли! Истощенную, как наркоманку из притона. Там собрали консилиум, одна врач молодая спросила: «Что, праздники закончились, начались будни?» А они 5 лет назад закончились! Это уже не наркотики! Это ее коллеги Лесю довели!..
Раиса Павловна рассчитывала, что теперь она сможет ухаживать за дочерью, перевязывать ее. Но все кончилось быстро. Олесе поставили капельницу, она начала задыхаться. Прибежавший анестезиолог сказал: «В этот раз помогли, а потом не сможем». Олеся это слышала.
— Я не хотела, чтобы ставили вторую капельницу. Ее поставили, она снова стала задыхаться, я закричала, а у Олеси были такие глаза! Прибежали врачи, сказали мне выйти, и я вышла, дура! И потом на мониторе у охранника я видела, как врач всех ругал. А потом они вышли и сказали: «Она умерла».
Тобольск
Это произошло всего два месяца назад. С гибелью дочери остановилась жизнь и для Раисы Павловны. Шок от смерти прошел, остался шок воспоминаний. Она не может спать ночью, потому что все время думает о том, как Олеся мучилась, кричала, как просила помощи. И рядом — никого... Только слышно, как за дверью камеры ходят люди, врачи.
Мы все должны умереть. Но не так.
Раиса Павловна пишет во все инстанции, в Генпрокуратуру, в полицию, ищет адвоката. Она до сих пор пытается понять: как, за что, кто виноват?! Ей все кажется, что она что-то сможет понять и наказать виновных. А виновные очень удивятся, ведь речь идет о женщине, которая принимала наркотики! В чем же дело?
Я смотрю на фотографию Олеси в больнице, и мне теперь тяжело жить по-старому. Мир изменился. Теперь я понимаю, что мы живем в аду: параллельно с нами женщина медленно умирала в муках, как животное в клетке, и рядом — никого. И люди, которые могли сохранить ей жизнь, отказали ей в этом.
Я все думаю — как же так написать, чтобы все всё поняли. Чтобы это больше никогда не повторилось. Ведь совершенно точно — Олеся такая не одна. Это за нее мама билась. А сколько трупов родственники забрали из колонии молча?
...Я бы хотела помолиться за нее, да не умею. Но вы, если умеете, помолитесь за Олесю Алымову.
Где бы она сейчас ни была, ей там лучше, чем здесь.
