Молодая жена Оля не очень-то нравилась родне Михаила. Но он любил ее и не обращал внимания на косые взгляды родственников. «Ребенка родила, оставила на мать Мишкину, — рассуждают женщины из семьи Грибковых. — А сама учиться в Калугу уехала. И даже в выходные не приезжала. А Мишка работал круглосуточно, чтобы семью кормить».
Правы были родственники или нет — но молодая семья вскоре распалась. Девочка осталась жить с матерью. Вскоре у Оли появился новый муж — Даниил Коряков.
— Мы не собирались Ирочку от Оли забирать, это же преступление — лишать ребенка матери, — рассказывает бабушка Ирочки, Валентина Алексеевна Грибкова (она все же рискнула приехать на встречу в редакцию в Москву). — Сын брал Ирочку каждую пятницу к нам, а в воскресение отвозил обратно к маме.
Жизнь Михаила и его мамы перевернулась 16 августа 2010 года. Накануне Ирочка, как обычно, приехала к папе. Все заметили, что ребенок какой-то особенно нервный, плаксивый. Ночью — больше. Ира вскочила с кроватки и с криками: «Не трогай меня! Не трогай» — побежала прятаться в барабан стиральной машинки.
На следующий день, играя со своей двоюродной сестричкой, Ира сказала ту самую шокирующую фразу. Валентина Алексеевна и ее родственница, которые наблюдали за детьми, похолодели от ужаса. Вечером бабушка стала аккуратно выспрашивать у внучки, где она слышала такие слова. Оказалось, что это «папа Даня» регулярно говорит их в адрес девочки.
— Она рассказала, что пока мама гуляет с братиком — папа Даня это (девочка использует матерное слово) делает с ней. Жаловалась, что ей больно было, что она плакала, а он бил ее за это по голове, — вспоминая, рыдает женщина. — Потом она даже показала, как он это делает средним пальцем на руке...
Внимательно выслушав девочку, родные поняли, что все это не просто фантазии трехлетнего ребенка. Тети, дяди, бабушки и прабабушки собрались и помчались к Оле, сообщить ей об этом.
— Она, конечно, была шокирована нашим рассказом, — вспоминает Татьяна Данилина, тетя Ирочки. — Начала плакать, причитать. А потом, ко всеобщему ужасу, просить нас, чтобы мы не сообщали в полицию, «а то Даню посадят, а меня лишат родительских прав», причитала она.
— Вот что ее больше всего интересовало! — возмущены родственники. — Сказала, что пускай Ира у нас пока побудет.
Круги правоохранительного ада
Естественно, бабушка и папа не послушали бывшую невестку и обратились в полицию. У них приняли заявление и выдали направление на гинекологическую экспертизу Ирочки... Тут и началась бесконечная история длиной в два года...
Возле медицинского учреждения их ждала Ольга. Врач заявила, что не будет осматривать девочку, потому что мать возражает против того, чтобы проводить какие бы то ни было медицинские манипуляции.
— Почему запрещает? — удивляется бабушка. — Если она считает, что мы ее сожителя оговариваем и все это неправда, то тем более в их интересах провести обследование.
Грибковы настояли на обследовании у другого эксперта. Драгоценное время шло, и медицинское освидетельствование удалось провести только 31 августа.
Заключение экспертов было шокирующим: «Во время осмотра ребенок оказывал активное сопротивление, не давал снимать с себя колготки и трусы.... вход во влагалище зияет, что в норме не должно наблюдаться. Такое зияние могло возникнуть от введения какого-либо предмета во влагалище ребенка».
Далее Следственным комитетом Калуги было назначено психологическое исследование. Для его проведения по «странному совпадению» была назначена эксперт, которая, не стесняясь, заявила Грибковым, что она якобы хорошая знакомая Даниила и Ольги.
В итоге в резюме специалист написала: «Бабушка нервная и скрытная (лично мне она такой совсем не показалась, ну а нервозность ее вполне объяснима. — Авт.), отец — равнодушен (станет равнодушный родитель такие экспертизы вообще затевать? — Авт.)...» Зато мама Оля и отчим Даниил — «белые и пушистые». А девочка «испытывает трудности с пространственной ориентацией, с использованием предлогов... данные особенности свидетельствуют о неспособности ее адекватно давать показания, имеющие значение для дела...». Также «имеются признаки оказания психологического воздействия на девочку со стороны лиц, с которыми она проживала последний месяц» (то есть семья Михаила. — Авт.).
Следователь Руслан Туктаров в возбуждении уголовного дела отказал. При этом он сделал акцент на несовпадение показаний бабушки и девочки. Однако расхождений в показаниях Корякова и Ольги тоже достаточно: «При купании я только наливаю ванну, — пишет Даниил в объяснении. — Жена сама купает дочь». Ольга же утверждает (да и Ира тоже), что Коряков постоянно моет падчерицу, потому что очень это дело любит. Ира говорила психологу, что «папа Даня ее моет».
Ольга в своих показаниях поясняет, что повреждения на половых органах дочери носят безобидный характер: «Весной Ира складывала монетки в кошелек и одну из них положила в трусы...».
— Следователь до последнего не давал нам познакомиться с материалами дела. Потом уже мы с сыном проконсультировались и узнали, что он обязан был нам их показать. Мы настаивали на проведении новой психологической экспертизы у другого, независимого эксперта. Но следователь ничего не слушал...
Разумеется, отец Иры Михаил категорически отказался отдавать ребенка матери. Он предложил ей приезжать к ним и общаться с дочерью в любое удобное время. Кроме того, Михаил продолжал платить Ольге алименты, несмотря на то что девочка жила у него. Однако за все это время мама приехала к дочери лишь однажды: подарила ей шоколадное яйцо, сфотографировалась с ней (как потом выяснилось, по совету адвоката) и тут же уехала. Соседи Грибковых (живут они в сельской местности, где вся жизнь на виду) ни разу не видели, чтобы мать навещала ребенка.
Ольга же, наоборот, утверждает, что приезжала в Сухиничи много раз и требовала дать ей пообщаться с дочерью — но никто не открывал дверь. А телефоны бывшего мужа и его родственников всегда были отключены:
— Во двор к ним вообще зайти нереально — собака на цепи злющая. Когда я с полицией приходила, дом всегда был закрыт на замок. А есть там кто внутри или нет — непонятно, полицейские отказывались проникать на частную территорию без соответствующих разрешений. Я вот уже два года не могу дочь увидеть! А сейчас муж и его мать вообще сбежали вместе с ней.
Когда попытки вернуть ребенка не увенчались успехом, Ольга обратилась в суд. Обе стороны наняли адвокатов, защитник отца настаивала на проведении независимой экспертизы, просили суд организовать девочке встречу с отчимом и наглядно убедиться, что Ирочка не хочет возвращаться в его семью. Ольга уверяла меня, что она тоже не против такого эксперимента. Но судья Пастернаков отказал и в проведении еще одной экспертизы, и во встрече падчерицы с отчимом. Никто, по сути, так и не попробовал установить, как поведет себя девочка с Даниилом при встрече. Судья сослался на то единственное, уже проведенное психологом исследование и постановил дочери проживать с матерью.
Сверхопека
Откуда в лексиконе трехлетнего ребенка такие ужасные слова? Отчим ли их применял, или бабушка научила (как утверждает психолог), которая теперь незаконно скрывает девочку от родной матери? В любом случае омбудсменам и органам опеки следовало бы разобраться и защитить ребенка. Но...
— Когда я обратилась в нашу местную опеку, в Сухиничах, и попросила помочь, мне отказали, — рассказывает бабушка. — В приватном разговоре дали понять, что им звонили из прокуратуры и просили в это дело не лезть.
Я позвонила в органы опеки Перемышлинского района (здесь прописаны мать и дочь), которые в судебном процессе, затеянном Ольгой, были признаны третьим лицом. Главный специалист по охране прав детства Татьяна Спасова в курсе всей истории:
— Олю мы знаем давно. И только с положительной стороны. Первый раз мы участвовали в деле развода, когда надо было определить место проживания ребенка. Тогда все решилось мирно, все понимали, что девочке будет лучше с мамой, и бабушка и папа не были против. Валентина Алексеевна показалась мне тогда нормальной, рассудительной женщиной. Второй раз, когда был еще один суд, Валентина Грибкова захотела вернуть ребенка, мы опять дали заключение, что Ире лучше будет у мамы.
Татьяна Владимировна заверила, что общалась и с отчимом:
— Интеллигентный, образованный мужчина. Претензии, которые предъявляют ему, не обоснованы. Полицейские же не зря отказали в возбуждении уголовного дела! Им виднее, ведь и эксперты-психологи были привлечены...
— А вы посещали семью Ольги Грибковой и Даниила Корякова в период, когда с ними жила девочка?
— Были в процессе первых двух судебных разбирательств. Эта семья на учете как неблагополучная у нас не стояла, и необходимости в посещениях не было. Когда уже начался третий суд, мы были в съемной квартире Ольги и Даниила в Калуге. Там созданы условия для проживания ребенка: отдельная кроватка есть, много игрушек, детская одежда. Все в порядке...
Очередное удивительное простодушие (читай — равнодушие) органов опеки — разве тут дело в отдельной кроватке или количестве игрушек? Речь идет о психологической травме ребенка, кто бы из родственников ее ни нанес.
Мы обратились к авторитетному детскому психологу Дмитрию Котову с просьбой оценить результаты психологической экспертизы, проведенной в Калуге: «Что касается этого исследования, то называть его экспертизой не совсем правильно. Оно проводилось на этапе доследования. Уверяю вас, в случае, если бы психолог делал ту же работу на этапе уголовного расследования, то в своих оценках она бы была значительно более аккуратна. Кроме того, не указаны важные характеристики: сколько по времени оно проводилось, с мамой, с бабушкой, без них. К тому же в этом тексте большой акцент делается на оценку того, можно ли доверять показаниям ребенка или нет. А это уже забота следователя, а не психолога. Самым важным моментом в этом исследовании я считаю слова девочки про игру в доктора („также рассказывает, что часто играет с детьми и среди игр есть игра „во врача“... и что в процессе игры подружка трогала ее везде и в районе половых органов тоже“). Она, что важно, рассказывала про это без бабушки. Из всего, что там описано, можно сделать вывод, что у Иры в ее три года уже сформировалась эмоциональная оценка взаимодействия какого-либо человека с ее половыми органами. И оценка негативная: ребенок считает, что это плохо, говорит шепотом. Можно научить ребенка говорить все что угодно, но чувствовать — нет... Но самое обидное, что не велась видеозапись, которая сейчас дала бы возможность другим специалистам составить свое мнение. А делать выводы о том, были ли сексуальные посягательства на ребенка или не были, исходя из этого отчета, вообще никак нельзя».
А суд, следствие и органы опеки — делают, безапелляционно ссылаясь на эту единственную экспертизу, которую и экспертизой-то назвать нельзя, потому что она, по сути, неофициальная. И это притом что в отчете судебно-медицинской экспертизы врач обращает внимание на ненормальные нарушения в половых органах трехлетнего ребенка и предполагает, что посторонний предмет мог быть туда введен...
— Я такого не помню и не могу комментировать, — разводит руками специалист по опеке г-жа Спасова. То есть главного она не знает или не хочет знать.
— В медосвидетельствовании указано, что, ВОЗМОЖНО, такое было. Лето в 2010 году было жаркое, мало ли откуда у девочки могли появиться некие натертости, — говорит адвокат Ольги Грибковой Елена Мартынова. — Может быть, бабушка вовремя ей белье не меняла. Тем более вы видели, какого числа была проведена экспертиза. А до этого времени ребенок столько дней у папы провел, может, виноваты во всем родственники папы?
— Почему стороне отца не дали возможности провести еще одну экспертизу?
— Следствие не посчитало нужным. Что хорошего таскать ребенка по бесконечным проверкам? А потом, когда был суд, экспертиза была уже бессмысленна. Ведь столько времени прошло. У детей память короткая, они все быстро забывают... Даниил же был готов на любые исследования сколько угодно раз. Он был опрошен сексопатологом, прошел детектор лжи, психолога. Все специалисты высказались в его пользу...
Если не считать, что все эти действия проводило то самое ООО, где работает и вышеупомянутый психолог, а отчеты об этих исследованиях не дают никакой информации, как именно они были проведены. Может быть, Даниил действительно по-честному прошел все эти проверки. Но убедиться в этом суд, отвергший еще одну независимую экспертизу, у других специалистов, так никому и не дал.
У Ольги Грибковой своя версия всех этих событий:
— Все было более-менее, пока я жила одна. А когда у меня появился Даня, бывшие родственники взялись за меня. Каждый раз, приезжая от них, Ира выдавала новую порцию негативной информации: «Ты плохая, меня не любишь. Бабушка сказала, что меня заберет, и я буду жить у них с папой».
Я хочу увидеть дочь, потому что очень по ней скучаю. Два года уже с ней вообще не общалась. Конечно, многие говорят, что надо было выломать дверь и забрать у них Ирку. Но я боюсь этих людей и не хочу нарушать закон. Моя совесть перед правосудием чиста.
Игра в наоборот?
С необъективным отношением со стороны судов и органов по делам несовершеннолетних добропорядочные родители сталкиваются все чаще и чаще. Не обращая внимания на вопиющие случаи, подобные истории с Ирой Грибковой, специалисты «по детям», которые должны защищать маленького ребенка от пагубного влияния взрослых, зачастую демонстрируют удивительную некомпетентность, их профессиональные действия для нормального человека кажутся необъяснимо странными, порой абсурдными. Но еще чаще приходится констатировать их преступное бездействие, в результате которого страдают именно дети.
Например, в Нижнем Новгороде гремит история Антонины Имедадзе и ее приемного сына Максимки. Набожная женщина несколько лет назад взяла под опеку полуторогодовалого сироту из детского дома. Вскоре они с мужем решили усыновить его — чтобы он носил их фамилию и был полноправным с юридической точки зрения сыном. Но тут откуда ни возьмись появился папа — уголовник, наркоман и педофил (жил с
* * *
А что же Грибковы? Отцу присудили вернуть ребенка матери. Но он сделать это отказался. Направил письма в Генпрокуратуру, Следственный комитет РФ, омбудсмену Астахову, а также во все инстанции города Калуги. Провел-таки независимую психологическую экспертизу, которая только подтвердила его опасения. Он, похоже, единственный, кто желает докопаться до сути — пострадал ли его трехлетний ребенок или нет? Всем остальным — и прежде всего официальным органам — похоже, на это наплевать. Кто виноват, так и осталось невыясненным. И кто ответит за нарушенную психику Ирочки — тоже.
В то же время дом Грибковых стали регулярно посещать приставы и каждый раз штрафовать отца ребенка на 2 тысячи. Однажды даже хотели задержать его на 15 суток. Машина заработала.
— В конечном итоге приставы сказали, — вспоминает бабушка, — что ребенка все равно заберут. Найдут, мол, способ. И мы с сыном решили бежать. Пришлось бросить все — корову, козу, кур. Деда оставили в доме одного. А сами уехали. Вот так теперь и живем. Ольга обвиняет нас в том, что мы все это затеяли лишь для того, чтобы отобрать ребенка. Но неужели ради этого я в 60 лет ударюсь в бега, тем более что я и так могла быть с внучкой практически каждые выходные. Ирочке скоро в школу, нас, наверное, все равно найдут. Очень надеемся, что за оставшееся время нам помогут. Я просто не представляю, как можно отдать им ребенка. Она же до сих пор, видя черную машину, «как у папы Дани», убегает и прячется...
