К нам в редакцию обратился высокий, симпатичный мужчина: «Помогите, мне негде жить!». Типичная проблема - Роберт Лыков, бывший детдомовец, квартиру не получил, жил в интернате, а потом оказался на улице. Роберт рассказывает подробно и логично, показывает свои письма в разные организации, цитирует законодательство — вполне обычный, здравомыслящий человек, который оказался в сложной жизненной ситуации. И вдруг мой взгляд упирается в название интерната, из которого выселили мужчину - ГБСУСО МО «Антроповский психоневрологический интернат».
—У вас психиатрический диагноз? - не могу поверить я своим глазам. Ведь мы привыкли представлять таких людей неадекватными.
—Да, олигофрения в стадии средневыраженной имбецильности, - с улыбкой смотрит на мою растерянность Роберт. - А вы думаете, что психи только слюни пускают? Или, наоборот, бегают как угорелые? Такие, конечно, тоже есть. Но у нас в интернате много вполне нормальных людей.
Меня настолько поражает несоответствие внешности, поведения Роберта с расхожим мнением о психбольных, что я решаю отправиться в этот интернат сама и поближе познакомиться с жизнью его пациентов. Роберт обещает помочь:
—Меня туда не пустят, но я позвоню ребятам, и вас встретят.
Радость олигофрена
В интернат для психохроников могут приезжать родственники и друзья проживающих. Правда, у бывших детдомовцев, коих немало в этом заведении, чаще всего ни того, ни другого нет. Их навестить разве что бывший воспитатель изредка приедет. Поэтому мы договариваемся, что я представлюсь педагогом Сергиево-Посадского детского дома.
На вахте меня уже встречает Игорь Дорогов — по легенде, мой бывший воспитанник. Тоже по обывательским меркам вполне нормальный, симпатичный паренек. Может, не семи пядей во лбу, но не всем же профессорами быть. Оформляюсь по паспорту и захожу на тихую и чистенькую территорию интерната. Тишина, жара, шиповник цветет – все, кто может, гуляют.
Мы с Игорем тоже прогуливаемся вокруг корпусов. Места, однако, маловато, пять минут — и новый виток. Удивительно, насколько проживающие отличны друг от друга: то вполне нормальные - такие, как Роберт и Игорь. То такие, которые соответствует нашему представлению о психиатрических больных — с бессмысленным взглядом, с открытыми ртами. Такие подходят, не стесняясь, трогают меня, что-то мычат.
—Новое лицо здесь — огромная редкость, а за ограду нас теперь почти не выпускают, вот они и интересуются, - вздыхает Игорь. - Но вы не волнуйтесь, у нас ребята все добрые. Агрессивных там, маньяков нет.
Мне становится жутковато: не за себя, за них. Каково таким вот, почти нормальным, жить бок о бок с невменяемыми?
Как рассказала мне позже медсестра Анна Дудкина, Антроповский интернат изначально был рассчитан на тихих психохроников.
—Вот только часто привозят совсем других пациентов — ребят после детдомов, - сетует Анна. - Мы их называем адекватными. В детдоме, сами понимаете, ими особо не занимаются, у всех педагогическая запущенность. Но у многих голова вполне нормально работает, и, если бы они жили в семье, никто бы даже не поставил им никакого диагноза. Просто после 18 лет их надо куда-то пристраивать, жильем, работой для них заниматься. Куда проще написать какой-нибудь неврологический диагноз и к нам — до самой старости.
На Роберта Аня не нахвалится: мол, этот вообще толковый, всем – и персоналу, и пациентам помогал.
—Или вот, например, есть у нас Игорь Куликов, ему сейчас около сорока лет, - продолжает она. - Работящий, толковый парень, - и столяр, и плотник, много чего умеет, всему сам научился. Мы его всегда зовем, когда надо что-то починить, смастерить — ему это нравится.
Когда я встретила во дворе этого самого Игоря, он увлеченно рассматривал что-то на экране продвинутого мобильника. «Долго деньги из пенсии копил на эту игрушку, - пояснил он мне. - Вообще-то я увлекаюсь техникой и компьютерными играми». Спокойный, рассудительный парень. Одним словом, адекватный...
Вдруг из здания доносится дикий вопль. Я даже вздрогнула, но у проживающих олимпийское спокойствие, - они тут ко всему привыкли. Игорь идет узнать, в чем дело, но вскоре возвращается:
—Все нормально, это один из олигофренов узнал, что их преподавательница выздоровела и будет проводить урок.
Он объясняет, что недавно для одной из самой тяжелой категории проживающих – олигофренов, - взяли педагога. Они что-то там делают, раскрашивают, и больным это очень нравится, - вот и кричат от радости.
—Нам бы тоже хотелось чем-то заниматься, поучиться, - вздыхает Игорь. - Но нет, это только для «тяжелых». А мы маемся от безделья...
В гостях у ненужных людей
—Бывшие детдомовцы здесь могут только деградировать, - говорит другая медсестра, Анастасия Посадская. - И пьют, естественно. А что еще им делать? Их словно нарочно стараются низвести до уровня идиотов.
Жизнь в интернате отупляюще однообразна. С шести до восьми утра подъем, но завтрак только в десять. С часа до двух — обед, потом «тихий час», дальше полдник, с шести до семи — ужин и в десять — отбой. Все время между кормлениями проживающие предоставлены сами себе. Для людей с серьезными нарушениями, которым надо «уколоться и забыться» такой режим, наверное, самое оно. Но для таких, как мои собеседники — просто тоска смертная. Я бы на их месте очень быстро бы свихнулась...
Здесь жутко завидуют тем, кто имеет хоть какую-то работу, пусть даже копеечную и грязную. Игорь с тоской вспоминает, как хорошо было когда-то в их заведении: работали мастерские по изготовлению конвертов, ковриков, резинок для аптек, каких-то коробочек. Все, кто мог, были при деле, да к тому же и какие-никакие деньги зарабатывали.
—Раньше я, например, отпрашивала ребят огород вскопать, - говорит Настя. – Знаете, для них это было целое событие – выход в мир! Я их домашней пищей кормила, платила. И мне тоже польза - одной большой огород быстро не вскопать. Многие наши соседи так поступали – кто для ремонта проживающих нанимал, кто для помощи по хозяйству. Но теперь руководство запрещает это делать — типа нельзя больных эксплуатировать.
Время обеда. К корпусу тянется муравьиная тропа из проживающих — в халатах, на креслах, некоторые с намазанными зеленкой лицами.
Идем в корпус. В узком коридоре столпотворение: «адекватные» проживающие и санитарки носятся с тарелками. Шум, гам, какие-то крики. На некоторых пациентах белые халаты – чтобы не испачкались во время обеда. Кто-то из них уже ест, тупо уставившись в телевизор. Как зомби покачивается молодой широкоскулый парень, другой просто сполз на пол и пытается снять штаны. Мне отчаянно хочется уйти. И я понимаю, что скоро сделаю это, а вот мои новые знакомые — нет...
С одной стороны коридора расположены палаты человек на 6-8, в которых железные кровати стоят почти впритык друг другу. С другой стороны — клетушки для «адекватных», к коим принадлежит мой сопровождающий Игорь Дорогов. Он ведет меня к себе в гости.
Парень гостеприимно распахивает дверь. Крохотная комнатка 3 на 3,5 метра рассчитана на двоих. В ней с трудом помещаются два дивана, стол с ноутбуком, напротив — телевизор.
—Самое главное, чтобы хороший парень в соседи попался, чтобы не воровал и адекватный был, - говорит Игорь.
В комнате другого воспитанника Сергиево-Посадского детдома, 47-летнего Жени Ильина, на тумбочке телевизор и проигрыватель компакт-дисков.
—Это все мой сосед по комнате обставил, - стоя на коленях, объясняет Женя. Он здесь живет с конца 70-х и привык передвигаться только таким образом, - на коленях. Раньше инвалидных колясок не было, а теперь он уже и не хочет. Другие проживающие охарактеризовали мне Женю как одного из самых умных. Он рассказывает такие вещи, в которые трудно поверить:
—У нас давно уже никакие диспансеризации не проходят - шамкает почти беззубым ртом Женя. -. Администрация пишет любую бумагу, и диагноз ставят, какой хотят... Был у меня тут друг, Яша Гомер, добрый такой, тихий. После менингита у него последствия пошли. И тут 2 марта он вдруг начал бегать, задыхаться. Мы побежали к врачам: «Плохо ему, помогите!». Так Яшу в надзорку посадили, укол вкололи. Ночью он умер...
Страшное место
От отупляющей жизни, на которую обречены здесь наиболее сохранные пациенты, они бунтуют, как могут – пьют, возмущаются, пишут жалобы или бегут. За это им положено наказание – палата постоянного наблюдения, на местном сленге «надзорка». О ней мои собеседники рассказывают со страхом и трепетом.
—В надзорке круглосуточно следят за тобой, вещи отбирают, гулять не пускают и постоянно делают уколы, - объясняют мне проживающие. - После них даже нормальные вроде как становятся косыми и кривыми. В основном колют галоперидол — он от галлюцинаций, для буйных. Но у нас его назначают, даже если человек просто немного выпил или поспорил с руководством. Ходят слухи, из третьего отделения инвалида Егорова накололи за то, что он попросил на его же деньги купить ему фотоаппарат. От галоперидола судороги бывают хуже, чем у наркоманов по телевизору. Чтобы эту «ломку» прекратит надо колоть циклодол, а он вызывает галлюцинации. Получается, замкнутый круг.
Проживающие указывают мне на длинного, подволакивающего ногу парня:
Вроде бы это у него последствия уколов, - он грузит на тележку огромные кастрюли и о чем-то болтает с самим собой на непонятном нам языке. А ведь раньше вполне нормальный был, как мы.
«Надзорка, палата постоянного наблюдения, предназначена для неадекватных больных, которые нуждаются в наблюдении и лечении, – подтверждает слова пациентов медсестра Анна. – Но в последнее время она превратилась в настоящую спецтюрьму. После прописанного «лечения» люди просто деградируют, даже вполне нормальные. Причем, надзорка в последнее время всегда переполнена, в ней находится по 40-50 человек. Иногда приходишь делать прописанный укол проживающему, а он еще от прошлой дозы не отошел. Жалко его, но не выполнять приказы врача нельзя.
Войти в эту палату нельзя. Только с улицы я могу посмотреть на зарешеченные окна третьего этажа, к которым прилипли какие-то бедолаги.
Любви все диагнозы покорны.
Основной инстинкт — еще одна проблема здешних обитателей.
—Раньше можно было общаться с женским отделением, - жалуются они, - а теперь, чтобы туда в гости пойти, каждый раз надо личное разрешение главврача получать. Многие стесняются и просто перестают общаться со своими подругами.
Медсестра Настя рассказывает, что романтические отношения для «адекватных» пациентов были хоть какой-то отдушиной в их серой жизни. Некоторые даже создавали семьи, жили вместе в одной комнате. Правда, если ловили влюбленных за несанкционированным сексом, то их наказывали - отправляли в надзорную палату, на уколы.
—Теперь возможность общаться с женщинами усложнена для проживающих до невозможности, зато мужеложество присутствует, - возмущается вторая медсестра. – Конечно, за это тоже наказывают, но отследить сложнее, все же в одном отделении.
Говорят, что особенно проявилось это, когда перевели к ним людей, похожих на зэков, хотя интернат не рассчитан на таких жильцов. Нездоровые привычки нашли здесь плодородную почву. И особенно достается совсем слабоумным больным. «Но, кажется, им это нравится, - философски отмечает один из проживающих. – Хоть кто-то на них внимание обращает».
Бывает, что проживающие дамы беременеют. Тогда их заставляют подписывать согласие на аборт.
—Но некоторые, самые разумные, не соглашаются, - рассказывает медсестра. - Ползунок Таня Полякова, например. У них с Игорем Куликовым, рассказывают, такой трогательный роман был! Правда, потом всё сошло на нет. Но у них родилась вполне здоровая девочка. Ее, конечно, отдали в дом ребенка — куда Тане с нею справиться! Сейчас дочка уже выросла и часто приезжает, навещает родителей.
Когда мы остаемся одни, «мой» Игорь, который Дорогов, застенчиво признается, что в декабре тоже женился. На бывшей проживающей, которая такая умная, что даже квартиру получила, он к ней уезжал жить. Но сейчас они уже разводятся.
—Я устроился на местный молочный завод работать, меня взяли только грузчиком, на 15 тысяч, - объясняет он. - У меня смена была с 7 утра до 3 часов ночи — пока там какое-то созревание йогуртов и кефиров шло. Ну, жене это не нравилось. Она такая резкая, хочет, чтоб все по ее правилам было. В общем, она меня ругала-ругала, я уволился. Другую работу с такими хорошими деньгами не нашел. Жена меня опять стала ругать, я не выдержал, напился, мебель в квартире разгромил. А сам вот сюда вернулся.
Что ж, распространенная ситуация даже во многих обычных семьях. И вообще, неумение строить близкие отношения в семье — это давно известная проблема людей, выросших в детдоме. Но теперь руководство интерната ставит Игорю в вину и его неудавшийся брак, - мол, он такой алкаш и вообще буйный.
—У меня в интернате был друг Сергей Комиссаров, - вспоминает Игорь. - В августе 2008 он женился, уехал от нас. Но вскоре у Сергея отношения в семье не заладились, и в октябре он тоже решил вернутся в родной интернат, где оставался прописан. Но его не приняли обратно.
—Сергей еще дня три жил в лесу около нашего учреждения, а потом повесился, - психика-то хрупкая, - вздыхает медсестра Настя.
ххх
—Вы, пожалуйста, приезжайте еще, - по-детски умоляюще смотрит «мой» Игорь. Остальные стоят молча, грустно насупившись. – Ну, хотя бы когда-нибудь!
При выходе из интерната меня встречает Роберт. Он напоминает мне о своей беде: изгнанный из интерната, он остался бомжем. Он очень хочет вернуться обратно.
20 декабря Чехове городской суд постановил Лыкова Р.С., 1969 года рождения, отправить в Раменский дом престарелых. Правда, в данном заведении были крайне удивлены переводу к ним такого молодого постояльца:
—Роберт Лыков по своим показателям не очень-то подходит нам, у нас, в основном, пожилые пациенты, - сказала директор Надежда Васильева. - Но мы готовы были его взять, только он сам что-то не очень хочет, рвется обратно.
Вопрос решился сам собой: из-за бюрократических проволочек путевка в дом престарелых оказалась просроченной, и Роберт лишился всего – и пенсии, и жилья.
—Ну и пусть говорят «дурка», но я прожил здесь почти четверть века, - говорит он. – Я люблю своих друзей, которые там живут И хочу обратно. Там мой дом — уж какой есть...
Светлана Плешакова
Руководитель благотворительного центра «Соучастие в судьбе» Алексей Головань:
—Отправлять выросших детдомовцев в подобные интернаты на пожизненное содержание — практика распространенная, но ненормальная. Когда я был уполномоченным по делам ребенка в Москве, я боролся с этим. Психоневрологические интернаты должны оказывать реабилитационную, психологическую, педагогическую, социальную помощь и готовить проживающих к самостоятельной жизни. Обычно этого никто не делает, в любом ПНИ достигается баланс более-менее адекватных и совсем тяжелых проживающих, и на этом руководство успокаивается. К тому же держать довольно сохранных ребят в таком заведении выгодно — с ними проще общаться, их можно использовать как бесплатную рабочую силу, например, для ухода за тяжелыми больными.
У нас в России не хватает вариативности подобных учреждений. Если бы, как в других странах, были разные типы интернатов, тогда более внимательно удовлетворялись бы потребности различных пациентов, лучше бы проходила их реабилитация. В данном примере, как в капле воды, отразилась вся примитивность нашей системы ПНИ. Нежелание глубоко заниматься конкретной судьбой человека. А для бывших детдомовцев, оказавшихся в этой ситуации, не остается ничего другого, кроме как пить и деградировать. К тому же в мире уже давно считается, что нет необучаемых людей. Просто у каждого своя скорость и возможность воспринимать информацию. Существует огромное количество методик, позволяющих подготовить к реальной жизни самый разный контингент.
Профессор, доктор медицинских наук, президент ассоциации «Общественные инициативы в психиатрии» Владимир Ротштейн:
—Эта отвратительная практика помещать более сохранных проживающих вместе с тяжело больными сохранилась еще с советских времен. И бороться с этим очень тяжело. Но могу сказать, что такое проживание неоправданно и является дополнительной психологической травмой для бывших детдомовцев. Даже в психиатрических больницах во всем мире сейчас создаются отделения первого эпизода, - чтобы отделить более-менее сохранных пациентов от хронических больных.
