ЗА ЧТО МЫ ИХ ЛЮБИМ?
По человеческим меркам пять лет — это совсем немного, детсадовский возраст. Зато по кошачье-собачьему летоисчислению нашей рубрике стукнуло тридцать пять. А это уже зрелость.
Прекрасный актер Александр Феклистов сказал мне такую фразу: “Я вообще разделяю людей на тех, кто любит собак, и с большой осторожностью отношусь к тем, кто к ним индифферентен”. Индифферентен — значит равнодушен. Не погладит, но и ногой не пнет. О тех же, кто испытывает к четвероногим совсем негативные эмоции, сегодня говорить не хочется. Думаю, что среди читателей нашей рубрики таких не найдется.
В жизни каждого человека бывают моменты, когда видишь сочувствие и понимание только в преданных глазах меньших братьев. Может быть, именно за это мы их и любим. А еще за то, что они знают нас как никто. В общении с живностью человек словно сбрасывает защитный панцирь, становясь нежным и трепетным, самим собой. Им все равно — бедные мы или богатые, удачливые или не очень, знаменитые или нет. Для них мы всегда самые лучшие.
авести породистое животное, которым будут любоваться все подряд, — во многом вопрос денег и личных пристрастий. А приютить бездомное существо без всяких родословных — это поступок. За пять лет мы помогли обрести кров десяткам кошек и собак. И то, что наш SOS всегда был услышан, — заслуга читателей. Вы спасли не одну жизнь. Благодаря вам оказались пристроены даже те, у кого почти не было шансов. И многострадальный Фунтик — на нем оттачивали скальпель живодеры, и Мишка — на нем изучали свойства человеческого мозга, и пес, лишившийся лапы.
У многих журналистов “МК” есть домашние животные. В этом выпуске свои истории рассказывают мои коллеги, чьи фамилии вы привыкли видеть под самыми острыми и обсуждаемыми публикациями.
Елена Светлова
МОГИЛА КОНЯ
В пятницу Машка сдохла. Я позвонил другу.
— Шашлыки отменяются, — сказал я. — У меня сдохла собака.
— Большая или маленькая? — поинтересовался друг.
— Маленькая. Мопс. Десять лет. Рак, меланома.
— Соболезную. У нас, когда Тимка умер, такое творилось! Я даже не подозревал, что моя жена, городская дама из профессорской семьи, способна так по-деревенски голосить…
Что-то мне не понравилось в его реакции, и я добавил:
— Ты знаешь, вообще-то я родом из деревни. И в отличие от вас, городских, мы, деревенские, не отождествляем животных и людей. Мы считаем, что это неприлично. Никто у нас особо не голосил, и, заметь, я ведь даже не сказал, что Машка умерла. Я сказал, что Машка — сдохла.
В трубке послышалось виноватое сопение. Я пожалел друга:
— Ладно, извини. Похороны во вторник.
Я положил мертвую Машку в большой пакет для мусора и вынес на крыльцо. Двое таджиков достраивали во дворе баню.
— Наби, — позвал я. — Машка сдохла. Закопай ее где-нибудь, я дам 500 рублей.
Наби открыл пакет. Машка была еще теплая и мягкая. Наби осторожно взял собаку за лапу, из которой торчал розовый девчачий катетер: утром приезжал врач и ставил Машке витаминную капельницу.
— А может, Маша еще живая? — с надеждой спросил Наби. — Может, она просто спит?
— Когда она спит, она храпит, — твердо ответил я. — Ты это… зарой поглубже, чтоб бродячие псы не раскопали.
Наби завязал пакет, забросил его на плечо, взял лопату и вышел за калитку. Денег не взял.
Вечером приехала жена.
— А почему меня никто не встречает? — воскликнула она. — А где Машка?
— Сдохла, — ответил я.
— А куда ты ее дел? — в глазах жены мелькнули слезы.
— Спроси у Наби.
Жена вернулась через минуту.
— Представляешь, этот таджик зарыл ее в лесу.
— Все правильно, — сказал я. — Это я ему велел.
— А я хотела похоронить Машку во дворе, — всхлипнула жена.
— Не говори глупостей, — отрезал я. — Собака — не человек. А дача — не кладбище.
Наутро жена уехала рано. Я подкачивал колесо на машине. Подошел Наби.
— Все сделал как велели, хозяин, — сказал Наби. — Вон там, в углу, под березкой.
— Что под березкой? — не понял я.
— Ну, Машу я схоронил под березкой, вон там, у забора.
— Я же велел в лесу ее закопать.
— Ну да, — замялся Наби. — А ваша супруга, когда утром уезжала, зашла ко мне и велела произвести эк... эск…
— Эксгумацию?
— Да. Велела отрыть и закопать на участке. Вы извините, если что не так, я обратно отрою.
— Все в порядке, Наби, — сказал я. — Спасибо тебе.
Я прошел в угол участка. Наби виновато топал за мной. Под березкой у маленького холмика сидел огромный печальный Хелп, бернский зенненхунд, швейцарская овчарка.
— Горюет, — сказал я.
— Нет, — возразил Наби. — Сидит и думает, как бы Машу незаметно отрыть и сожрать. Но я глубоко зарыл, не достанет.
На работу я не поехал. Докачал колесо и отправился в Садки. Там, при кладбище возле церкви, располагалось ритуальное агентство.
— Мне нужна плита, — сказал я резчику. — Небольшая, примерно 400 на 600, “четверка”, черный гранит. И надпись.
— Найдем, — ответил резчик. — А что писать?
Весь двор был заставлен готовыми плитами, с которых смотрели недавно умершие люди. Под их укоризненными взглядами мне показалось кощунственным заказывать плиту для собаки.
— Ну, понимаете, — сказал я резчику. — Плита не для человека. Плита для коня.
Почему-то мне показалось, что заказывать плиту для коня более прилично. Может, потому что конь — больше.
— Для коня — значит, для коня, — спокойно отреагировал резчик. — Диктуйте надпись.
— А надпись такая: “Роял Фейс Мария Мирабела. 08.12.2000—20.09.2010”, — продиктовал я.
— Чего-то мало пожил ваш конь, — удивился резчик.
— Погиб, — отрезал я.
Я очень боялся, что любопытный резчик спросит об обстоятельствах гибели. И уже готов был пересказывать ему эпизод из “Анны Карениной”.
— Виньеточки по периметру не желаете? — спросил резчик. — Можем также изобразить самого коня в полный рост по фотографии.
— Нет, спасибо. Ничего не надо. Никаких излишеств. И шрифт сделайте построже. Прописные буквы. Гарнитура “Таймс”.
— Все понял. Завтра можете забирать. С вас пять тысяч. Впрочем, 4800. Я вам сделаю скидку за длинную надпись. Я не возьму с вас за тире и точки.
— Спасибо, — ответил я, отсчитывая деньги. — На самом деле вы сделали мне большое одолжение. Вы ведь и за пробелы не берете?
— За какие пробелы? — удивился резчик.
— Ну, между букв, — пояснил я. — Вот у нас, например, в газете гонорар платят за текст. Ну, скажем, 500 рублей за пять тысяч знаков с пробелами. А у вас тут, как вижу, пробелы бесплатно.
— Так их же не надо делать, — засмеялся резчик. — Пробелы-то! Хотя…
Я хотел просто положить камень на землю. Но Наби вызвался сделать опалубку и установить плиту как положено. Жене могилка понравилась. На березку она повесила гламурный красный ошейник Машки с красным же поводком.
В эту ночь мы долго не могли уснуть.
— Ты знаешь, — вдруг сказала жена. — Наша контора открывает офис в Австрии. И я могу стать там директором. В перспективе хороший доход и возможный переезд в Вену. Как ты на это смотришь?
— В Вену так в Вену, — ответил я. — Какая нынче разница, где жить. От Вены до Москвы три часа лету. Я до Москвы по пробкам столько же добираюсь.
— Ну, не скажи, — возразила жена. — Если уж переезжать, то серьезно. Купить домик под Веной. С бассейном, с сауной.
— Можно и домик, — согласился я.
— Легко тебе сказать — домик! — не унималась жена. — А деньги где взять? Придется чего-нибудь здесь продать, например эту дачу.
— Ну, значит, продадим дачу, — ответил я уже раздраженно.
— А как же могила коня? — спросила жена и всхлипнула.
Мне стало ее жаль.
— Не переживай, — сказал я. — Наби что-нибудь придумает…
Вадим Речкалов
КОШКА, КОТОРАЯ УМЕЕТ СЕБЯ ПОСТАВИТЬ
Я пишу эту заметку в перерывах между кормлением котят. Котят трое — две девочки и один мальчик.
Родились они четыре дня назад, поэтому кормить надо каждые два часа. Ночью можно пореже — раз в три часа.
Кормим мы их вдвоем с кошкой. Кошка у себя в коробке заваливается на спину и требует, что я массировала соски и подносила к ним котят. Я исполняю. Но котята слепые, изо рта у них все вываливается, они пищат, ползут, падают, переворачиваются...
Я не собиралась заводить котят. Но так вышло. Кошку Басю мы взяли летом котенком. Она жила у подъезда и общалась главным образом с местными алкоголиками, поэтому узнать ее точный возраст было не у кого. Возраст между тем оказался детородным, и увезенная на дачу Бася тут же загуляла.
Путь к отступлению, однако, еще оставался — можно было Басю стерилизовать и прервать нежелательную беременность. Я обдумывала такой вариант, но осуществить не успела. В процессе исследования дачной стройки беременная Бася обнаружила на потолке оголенный провод и его закусила.
Произошло это у меня на глазах. Секунда — и все было кончено. Веселая, ласковая Бася дымилась, повиснув на проводе.
Я побежала к соседу. Попросила, чтоб похоронил. Он пошел в дом. Я рыдала. Через минуту сосед вышел, сказал: “Все нормально, живая”.
За ночь Бася оклемалась от шока, а утром мы поехали в ветеринарную клинику. Оказалось, у нее сильнейший ожог языка и нёба. Есть она не могла. Ей поставили зонд, и мы стали кормить ее через трубочку жидкой пищей.
Язык зажил довольно быстро, а нёбо гноилось больше месяца. Бася с торчащей из горла трубкой выглядела кошачьим чудовищем Франкенштейна. Я ей давала антибиотики и возила раз в неделю на УЗИ, как беременную женщину. О стерилизации речь уже, понятно, не шла.
Родить сама она не смогла. Пришлось делать кесарево. Врача нашего в этот день не было, но медсестра работала. Она пообещала “тереть котят, как своих”, потому что Бася для нее стала фактически родной.
Кошки вылизывают котят, чтоб они могли дышать, а потом откусывают пуповину. Поскольку Бася была под наркозом, все это сделала за нее медсестра.
Теперь я массирую соски, а Бася — обычная, беспородная кошка — капризничает, как принцесса. Кушает она только в коробке — я должна туда опускать миску с едой и, пока она ест, держать на весу, чтоб котята не извалялись в “нежнейших кусочках”. Какать в горшок она не желает, требует выхода на улицу. Но шов не зажил, на улицу нельзя. Чтоб она покакала, я сажаю ее в переноску, несу в машину и катаю кругами. В машине она всегда какает — в этом мое спасение.
Еще я два раза в день даю ей лекарство, обрабатываю шов, уговариваю его не лизать и думаю про то, как кошки умеют себя поставить. Вот бы мне так научиться!
Вчера Бася разгуливала по кухне и включила лапой электроплиту. Пришлось, конечно, сразу выключить ее из розетки и больше не пользоваться.
Не будем готовить, обойдемся бутербродами, лишь бы с Басей ничего не случилось.
Юлия Калинина
СЭР МЕЛ И ЕГО АРГУМЕНТЫ
Пять пальцев на передних лапах, четыре — на задних. Зрительное поле в 280 градусов. Чрезвычайно подвижная голова. Способность иссекать искры из усов — это мой двухгодовалый кот. Он — Мельчик, когда облизывает мне ухо; Мел, когда пытается утащить из раковины рыбий хвост; и “сэр Мел”, когда дерет обшивку нового дивана. Но иногда я не знаю, кто из нас больше человек, а кто — кошка.
Два кота появились у меня в доме одновременно. Полосатого Матроскина, руководствуясь тем, что “мы в ответе за того, кого прикормили”, привезла из деревни мой редактор и подруга Татьяна Федоткина. А так как у нее уже жил огромный рыжий кот Апельсиныч, 3-месячный деревенский усатый-полосатый перекочевал ко мне. Спустя месяц коллега Ольга Богуславская попросила взять на время крошечного белого котенка, который предназначался одному из ее подопечных сирот после того, как он вернется из санатория.
Дикаря из подмосковной деревни назвали Нафаней, по имени домовенка из известного мультика. А пушистый малыш, который помещался на ладони руки, стал просто Мелким.
Спустя два месяца выяснилось, что вернувшийся с лечения подросток не в состоянии ухаживать за крошкой-мурлыкой, и Мелкий, став Мелом, остался жить у меня.
Обладая склочным нравом, он таскал превосходящего его по размеру Нафаню за хвост, бил по морде лапой, бесцеремонно выпихивал с кресла. Из пищащего комочка он вскоре превратился в роскошного белого ангорского кота.
Нафаня же был кроткого нрава, мог протяжно мурлыкать-напевать добрых полчаса. Кончилось тем, что, восхищаясь музыкальным талантом Нафани, у меня его выпросила-забрала сестра.
Мел стал полновластным хозяином в доме. Я на своей шкуре испытала его демонизм и магнетизм. Если кошаре хотелось, чтобы его почесали-погладили, я должна была тут же отложить все дела. У Мела было два неоспоримых аргумента: острые когти и зубы.
В полнолуние можно было сколько угодно звать его из кухни — не снизойдет! При полной Луне Мел становился совершенно отстраненным существом. Я часто не могла оторвать взгляда от его светящихся глаз, которые становились огромными и глубокими, превращались в пространство, уводящее в бесконечность... Как тут было не заорать по-кошачьи: “Я в восхищении!”
Да, неспроста по отношению к весу своего тела коты обладают самыми большими глазами из всех животных. Например, если бы кошка была величиной с человека, размер ее глаз достигал бы 5 сантиметров.
Наблюдая за своей белой бестией, я поняла, что ее ухо, как локатор, способно поворачиваться на 180 градусов. Сын знает: если Мел подскочил к двери, значит, я подхожу к дому. Этот усатый черт, способный слышать ультразвуки, чует меня на расстоянии в добрых 200—300 метров.
Я репортер, и мне надлежит просачиваться в самые закрытые места. Но Мел в этом плане даст мне сто очков вперед. Обладая особого склада ключицами, он способен протискиваться сквозь щель размером в десять сантиметров — главное, чтобы прошла кошачья голова.
Мел — настоящий мужчина. Он храпит. По поверью, храпящий кот предвещает дождь. Судя по Мелу, столицу должно было уже всю залить потоками воды.
Я зависима, уязвима, часто сомневающаяся в себе. А как бы мне хотелось быть как Мел — довольной своим одиночеством и исключительностью.
Светлана Самоделова
