Три года назад одной такой скатерке не повезло, и она сильно намокла: в раритетном доме обвалилась крыша. Никто не пострадал, но комнатушку на первом этаже залило. С дырой в крыше методично боролись тазами и ведрами, потом строители заложили досками. С тех пор не течет. И не ремонтируется...
Длинное двухэтажное общежитие на 26 комнат имеет статус Дома ветеранов, тут же выдавают социальное жилье, раньше была своя медицинская часть. Лет 25 назад сюда заселили ветеранов труда ткацкой фабрики: кто отдал производству 30 лет, а кто и все 50. С тех пор крышу ни разу не красили, дом осел, прохудился, стены отсырели, и даже летом здесь холодно и сплошные сквозняки. Полы в медчасти провалились, докторов увезли, ремонтировать помещение не стали, а просто закрыли на замок и оставили бабушек без медицинской помощи. А бабушкам сейчас почти всем за восемьдесят.
Ветераны войны и труда живут в махоньких комнатках, размещенных по бокам длинного коридора, стены которого когда-то давно были выкрашены зеленой краской, а потолки побелены. Сейчас все пришло в запустение: тусклые лампы освещают торчащие там и тут куски арматуры, трубы, порванный выцветший линолеум, на котором старушки то и дело падают. Еду им приносит соцработник, некоторые ходят в магазин сами. Наверху в определенной комнатке (как раз там, где провалилась крыша) размещаются ячейки, где бабушки хранят запасы овощей. С началом дождей в соседних комнатках ветераны начали задаваться страшным вопросом: наступит новый день и снова предательски рухнет крыша?
Внизу в довольно большой кухне — обшарпанные стены, старые раковины и плиты, поколовшаяся плитка; отсюда вкусно пахнет нерафинированным маслом и жареным луком. На стене — плакат “За Путина” (обстановка скорее требует “За Сталина”). Есть и прачечная: несколько ржавых ванн, куда из узких кранов очень долго набирается вода (первые несколько часов почему-то идет холодная, ее приходится сливать) и пару раз в месяц стирается белье, общей машинки у бабушек нет.
Рядом с прачечной — душ. Здесь можно снимать живописные триллеры о советской глубинке: краны и крошечная плитка сплошь покрыты старой ржавчиной, на потолке ненадежно висят трубы и мигает лампочка. Если она упадет, триллер рискует превратиться в фильм ужасов. В таком душе моются старушки, которые с двенадцати лет копали окопы, а потом всю жизнь тяжело работали на отвоеванную родину: ткацкая фабрика — это вам не офис с кондиционером. Может быть, бабушки привыкли. Может быть, местные власти решили, что бабушкам с военным прошлым не привыкать и вообще многого не надо: окопы не роют, не голодают, живи не хочу.
…Недавно дрезненский дом с бабушками обнаружили московские волонтеры, поменяли проводку, установили счетчики в белых пластиковых коробах, составили смету на починку крыши. Бабули рады новым людям, но к переменам относятся настороженно. После начала работ к председателю домоуправления Любови Егоровне прибежали жаловаться, что дом… продали! Сказали — из достоверных источников известно. Любовь Егоровна удивляется и ставит про себя галочку проверить странную новость, после того как закончит показывать нам хозяйство. Навстречу нам — веселая старушка, оказывается, это она “продала дом”.
— А чего они все пристают: ремонт делают, продали дом, что ль, а? Ну я и ответила — да, продали! Они: батюшки, а мы куда ж денемся? Так с нами-то и продали, говорю!
Бабуля заливается и весело помахивает молотком, которым собирается что-то чинить.
Невзрачный коридор направо и налево выходит в комнатушки ветеранов, похожие на цветные крылья на темном теле бабочки. Здесь маленькие постели, покрытые цветастыми покрывалами, яркие ковры на стенах, чуть пыльное маленькое трюмо, уставленное и увешанное фотографиями, старомодный сервант с сервизными рюмочками и кружевными скатерочками, тесемки, цветастые платки, цветы, очки и, конечно, иконы. Все аккуратно утрамбовано в комнату 4 на 2 метра, все подсвечено солнцем из маленького окошка с прогнившей рамой и подтеком на обоях, закрытом белой занавеской. Где-то на этих 8 метрах спрятан кулечек с боевыми или трудовыми наградами, медалями и орденами, воспоминания о настоящих героях и подвигах.
— Мы в войну воевали, орудия ворочали, за что? — горячится иной раз бабушка в очках. Ей отвечают соседки:
— За Родину!
— Да, за Родину боролись!
— За какую?!
— За нашу!
— Да бросьте вы, я с детства окопы рыла, и немца били как собаку, и почета никакого нет!
Бабули несогласно качают головами и разбредаются по старому коридору: кто варить картошку, кто стирать, ванные как раз набрались.
Дом ветеранов — абсолютно замкнутая система, функционирующая, кажется, без посторонней помощи. Здесь нет охраны, а двери настежь, восьмидесятилетние обитательницы просто прикрикивают на чужих, и те послушно ретируются. Хотя иногда воруют картошку, морковь, у 92-летней Раисы Яковлевны молодые девчонки украли деньги, а саму бабулю стукнули перед тем по голове. Бабуля выжила, денег нет, девчонки гуляют по Дрезне, одна из них родила. Волонтеры, слушая рассказы, качают головами: “Это под звон салютов-то, а!”
Некоторые ветераны переехали в сей ветхий домик, уступив квартиру родным, одиноких почти нет. Любовь Егоровна говорит, что родственники не особенно помогают: “Когда сын прибегает, я ему только на пачку сигарет денег и даю, а больше ничего, пусть не балует! 55 лет ему уже”. Администрация бабулям помогает несильно, вернее, вообще не помогает. Но мэра ветераны любят: “Цван — хороший мужик, да, — говорит Любовь Егоровна. — Это все подчиненные у него недорабатывают”.
Ремонт волонтеры попробуют закончить к зиме. Дом старый, холодный, хотя топят вроде хорошо, зимой здесь начинается настоящий мороз. Вместе с Любовью Егоровной живет внук, инвалид-колясочник. Парень заочно учится на юриста и зимой сидит перед компьютером в валенках, тулупе и перчатках с обрезанными пальцами. Этой зимой он, возможно, будет изучать законы в тепле...
Орехово-Зуевский район
