Знал ли Иосиф Виссарионович Сталин, что гитлеровская Германия собирается напасть на Советский Союз 22 июня 1941 года? Историки спорят по сей день. Я же уверен: знал.
А еще он знал или считал, что знает, о том, что “друг Адольф” не собирается нападать на него ни в коем случае. Более того, как я только что прочитал в “Независимом военном обозрении”, ИВС знал даже то, что на Армию Красную в июне 1941 года на территории Польши, дружно оккупированной национал-социалистической Германией и Союзом Советских Социалистических Республик, нападут переодетые в форму Вермахта бойцы подпольной польской Армии Крайовой. И цель этого выступления была для него ясна — провокация ради разжигания конфликта между союзниками.
Да, кажется, ИВС знал все.
Разведка накануне войны снабжала его всеми видами информации, в том числе и всякой ерундой. И Берлин не дремал — подбрасывая в доклады всякие фальшивки, которыми по сей день тешатся разные историки и псевдоисторики. Кто-то делает это, пытаясь показать, каким проницательным гением был ИВС. Кто-то доказывает, что тот страдал слабоумием и наивностью.
Но я не об ИВС.
Я о том, кто не только точно знал, что война, страшная война, начнется 22 июня, но даже очень грамотно предпринял все, что было возможно, чтобы обеспечить безопасность себе и своим детям, и потерь избежал.
Это была Ляля, кошка моих бабушки и дедушки, которая жила с ними в лесном поселке под Белостоком.
Она уже тогда хорошо знала, что такое война, стрельба, глупая жестокость и произвол чужих солдат.
От Белостока, что на востоке Польши, до границы с германской Восточной Пруссией было рукой подать. Первые боевые самолеты с черными крестами появились там уже утром 1 сентября 1939 года. Мой отец, тогда 13-летний мальчишка, стоя возле дома, присматривался к низко летевшим машинам. Пилот одной из них прицелился и выпустил пулеметную очередь по мальчику, одетому в короткие штаны и белую рубашку. Мой отец собирался в ту пятницу — первый день после каникул — пойти в школу, но по уважительным историческим причинам не пошел.
Немец промахнулся. Пули прошли мимо — в стог сена — и подожгли его.
Ляле это не понравилось. Решив удалиться с театра военных действий, она ушла жить на край леса, где дед строил новый дом, и поселилась под штабелем досок.
Но инстинкт Лялю подвел, война нашла ее и на новом ПМЖ. Прошло всего три недели, и рядом с ее новым жильем появился бивуак батальона Красной Армии, которая 17 сентября перешла восточную границу Речи Посполитой, которую с запада, юга и севера уже пожирал гитлеровский Вермахт.
Рядом с дедовой стройкой был лес, но бойцам, видимо, было лень колоть дрова, поэтому кашу в своей полевой кухне они варили на балках и досках, вырванных со стен двухэтажного дома, который мой дед так и не смог достроить. Кухня не пощадила и тех досок, которые в течение трех недель служили крышей для Ляли.
Кошка сбежала в лес. И только когда начались осенние дожди, снова попросилась в дом, который бросила, когда немец открыл охоту на польских мальчиков. Ей не мешало то, что в доме появились два квартиранта, офицеры Красной Армии. Оба интеллигентные, приличные. Лялю они обожали. Ведь она была сибирячкой, правнучкой кошки, которую дед 20 лет назад привез с Алтая, где семья жила в ссылке.
А еще у Ляли было предчувствие, когда к человеку приближается смерть. Она нежилась с офицерами, мурчала, как трактор. Знать, понимала, что те вскоре уйдут на страшную зимнюю войну, где оба пропадут в снегах Карелии.
Итак, в 1941-м Ляля была уже, как говорится, стреляный воробей. 21 июня, в субботу, она аккуратно перенесла куда-то в безопасное место своих котят с чердака дома. В перестрелке, которая завязалась между красноармейцами и бойцами Вермахта на следующий день, участия уже не принимала.
Дом загорелся, семья пыталась переждать сражение в подвале горящего дома. Так, в первые же дни немецкой оккупации став погорельцами, они переселились в большой дом двоюродных сестер деда. Там были две свободные комнаты “мальчиков”, так тогда, а еще потом и десятки лет называли пропавших сыновей этих женщин.
Польские офицеры, они навсегда остались “мальчиками”.
У Ляли выработался какой-то инстинкт чувства военных бед. Часто приходила в матерям “мальчиков”, нежилась, утешала. Одна из сестер моего деда в 1943-м нашла имя своего сына в списке убитых в Катыни. Вторая известий не дождалась. Только в 1990-х я узнал, что ее “мальчик” тоже был среди тех жертв катынской трагедии, которых Василий Блохин — любимый палач ИВС — расстрелял в Калинине. Среди тысяч своих коллег он похоронен в Медном, на территории, которая не была оккупирована фашистами.
А мою бабушку Ляля не утешала. Будто знала, что мой отец и его старший брат, которых немцы увели из дома в Пруссию на принудительные работы, вернутся домой. Их освободила и спасла Красная Армия, которая в апреле 1945 года кровавым штурмом взяла Кенигсберг.
Когда они вернулись домой, война закончилась и для Ляли, рядовой польской кошки сибирского происхождения. Война, начало которой она пережила не один, а целых три раза.
