Махачкала пестрит модной рекламой. Модная реклама перемежается большими плакатами-призывами «Помни о смерти — разрушительнице наслаждений». На заборах и стенах лозунги «Нет законов, кроме закона Аллаха» соседствуют с призывами чатиться и знакомиться для интимных встреч. Иногда получаются странные вывески-гибриды типа «В месяц Рамадан 50% скидок в салоне «Визаж».
Дагестанцев уже практически не существует. Людей с глубокой культурой и достоинством все больше вытесняют пассионарные маргиналы-даги с раздвоенным или даже «растроенным» сознанием. В одной и той же голове уживаются несколько моделей поведения: прозападная (охота за брендами, роскошные, фирменно «посаженные» тюнингованные автомобили, ночная жизнь, наркотики, активное поглощение поп-культа и др.), поверхностно-исламская (ревностное соблюдение религиозных предписаний, держание поста и т.д.) и кавказская (остатки национального менталитета вроде почитания дома, старших, родственников, культ спартанской выносливости и физической силы и пр.). В итоге правила пик-апа и Коран легко укладываются в одну библиотечку.
Теперь представьте, что каждая из этих моделей поведения расщепляется еще на несколько, ведь ислам в Дагестане присутствует в нескольких традиционных и нетрадиционных видах, а этнических меньшинств, языков, микроментальностей — более сотни. Разобраться в этом со стороны практически невозможно.
Впрочем, у этой неразберихи есть и свои плюсы — хоть какая-то видимость свободы слова. Обилие конкурирующих политически злободневных газет говорит само за себя. Газеты эти, в свою очередь, только и делают, что освещают конфликты. Межклановые и религиозные.
Сюжетика криминальной хроники не меняется годами: сотрудники ДПС останавливают какой-нибудь автомобиль, а в ответ из машины раздается шквальный огонь, ответным огнем сидящие в машине уничтожаются. Перечисляются жертвы среди полицейских. И так по нескольку раз на дню.
Правовое поле Российской Федерации в Дагестане почти не действует. В распределении чиновничьих кресел главную роль играет национальность: глава республики традиционно аварец или даргинец, председатель правительства — кумык. Места в Народном собрании распределяются строго по нацквотам. Какой-нибудь чамалалец, дидоец или агул, будь он хоть семи пядей во лбу, высокого места никогда не получит.
Власть и экономические ресурсы — в руках у нескольких кланов. Вся деятельность их представителей, пусть даже неправовая (убийства, присвоение земель, фальсификации и проч.) благословляется и покрывается родственниками, свояками и подкупленными пешками в судебной и полицейской системе. В то же время эти бравые феодалы компенсируют отсутствие сильной государственной власти и реально действующих законов.
Если люди убивают друг друга, нередко вступает в силу кровная месть. Был недавно случай, когда брат убитого обратился в полицию, но там отказались давать ход делу: дескать, ты разве не мужчина, отомсти сам, при чем здесь мы? А без особого рекомендательного письма от большого человека в учреждения стараются не соваться — бесполезно. Ну и формула «от души», то есть взятка, разумеется, общее место.
Способов бороться с абсолютной нефункциональностью российских законов в Дагестане несколько. Закон просто замещается (полностью или частично) либо феодальным правом силы, либо нерациональной верой в чудеса (имя Аллаха с завидным постоянством появляется то на телах детей, то на пчелиных сотах, то на боку ягненка, то на разрезанных помидорах), либо строгим шариатским законом а-ля Саудовская Аравия.
Поборники последнего (салафиты) — единственные, кто на Северном Кавказе выступают за отделение от России. В Дагестане их ненавидят и подвергают всяческим репрессиям, именно поэтому вы вряд ли встретите здесь женщин в никабах. Таких сразу берут на учет и чаще всего не ошибаются — мирный вроде бы салафит хоть каким-то боком да связан с лесным подпольем. Преследование и внесудебные расправы за убеждения или вероисповедание противоречат Конституции, и все же к ним в Дагестане прибегают активно. Полицейские мстят за своих.
В сознании российского обывателя Кавказ давно отчужден, а его жители отождествляются с боевиками (что очень и очень далеко от истины).
«Ты, наверное, как иностранка, учишься на платном? А в Дагестане какие деньги? А там говорят на дагестанском?» — эти и подобные им вопросы я слышала в Москве бессчетное количество раз. Кстати, что касается языка, люди не так уж и не правы. В городах Дагестана разговаривают на русском, но специфическом русском. Слова меняют контекст, обрастают кальками с местных наречий типа «я его бедранул, жи есть». Если вдруг в Махачкале заговорить на правильном литературном, тебя оборвут недоуменным «что за русский акцент?».
Этот вот испорченный русский и заменил дагестанской молодежи утерянные родные языки, точно так же, как суррогат западной цивилизации, смешанный с агрессивным религиозным ликбезом с Востока, вытеснил здесь собственное этнокультурное «я».
Чем более далека воспитанная на этом замесе молодежь от своих истинных корней, тем более она выпячивает собственный патриотизм в самых китчевых его формах. Чем больше выветрилось из человека то «горское», что было присуще его предкам, тем с большим самодовольством он носит майки «05 регион» и позирует с травматиком на фоне дагестанского флага.
Северный Кавказ — висящая на ниточке плоть.
Ни приращение этой плоти, ни усекновение ее власти невыгодно. Нужен постоянный медленный огонь. Точка, куда всегда можно переориентировать протестную энергию народа.
Дагестанцы все время чувствуют себя на особом положении (что проявляется и в армейских привилегиях, и в гражданской дискриминации), как будто от них в любую минуту готовы отказаться. В
