Я перечитал эти свои строки и ужаснулся. Разве можно говорить о «счастливом избавлении», когда улицы Москвы были залиты кровью? Когда символ российской демократии — штаб-квартира законно избранного парламента — стал мишенью для артиллерийских ударов?
Да, ничего счастливого в таком исходе нет. Но все познается в сравнении. Если бы события той ночи закончились по-иному, Россия погрузилась бы даже не в море, а в океан крови. Страна едва не влетела в национальную катастрофу. Катастрофу, чей масштаб до сих пор не осознан и чьи уроки до сих пор не выучены.
Никсон против Хасбулатова
«Я только что получил телеграмму от своего обожаемого папочки: «Дорогой Джек! Не покупай ни на один голос больше, чем это абсолютно необходимо! Я не собираюсь платить за победу на выборах подавляющим большинством голосов», — так в 1958 году в Вашингтоне сенатор Джон Кеннеди прокомментировал преследовавшие его всю жизнь слухи. Мол, все политические успехи молодого Кеннеди основаны на взятках, которые его сказочно богатый отец Джозеф щедро раздавал другим политикам и избирателям.
Два года спустя, после избрания Джона Кеннеди, президентом США эта шутка перестала казаться смешной. При этом перевес Кеннеди над конкурирующим кандидатом Ричардом Никсоном был мизерным — менее 0,2% голосов. При этом со всех концов страны поступали сообщения о «странном поведении» различных избирательных комиссий в пользу Кеннеди. В некоем графстве в Техасе в списке избирателей значилось меньше пяти тысяч человек. Но из них за Кеннеди проголосовало больше шести тысяч. В Чикаго — огромном городе, где мэром был союзник Кеннеди, — обнародование неожиданно благоприятных для него выборных результатов было по таинственным причинам отложено на несколько часов.
Первоначально Ричард Никсон горел желанием вернуть себе «украденную победу». Но вскоре он публично отказался от такого намерения. Как заявил сам Никсон, попытки оспорить результаты выборов погрузили бы государство в состояние «конституционного кризиса», ударили бы по авторитету Америки в глазах всего остального мира и «разорвали бы страну на куски».
Осенью 1993 года некоторые видные российские политики оказались в сходной ситуации выбора. Но они сделали совсем иной выбор, нежели Ричард Никсон.
1 октября 1993 года. В столице уже ощутимо пахнет гражданской войной. Полномасштабные столкновения еще не начались. Но то тут, то там в Москве уже льется кровь. Несколько дней тому назад при нападении группы сторонников Верховного Совета на штаб Объединенных Вооруженных сил СНГ гибнут милиционер и мирная жительница, наблюдавшая за происходящим с собственного балкона. Через некоторое время при разборе баррикады, возведенной сторонниками Хасбулатова, при непонятных обстоятельствах гибнет подполковник милиции. В городе начинаются стычки. Тысячи противников Ельцина вооружаются кольями, дубинками и заточками и атакуют стражей порядка.
Видя, к чему все идет, патриарх Алексий II предпринимает отчаянную попытку предотвратить братоубийственную бойню. И первоначально предложенные патриархом переговоры в Свято-Даниловом монастыре между делегатами Ельцина и Хасбулатова проходят вполне успешно. Главный переговорщик со стороны Верховного Совета Вениамин Соколов не исключает возможности компромисса. На уступки готовы идти и в Кремле.
Вот что мне рассказал один из участников тех переговоров, занимавший тогда должность вице-премьера РФ Сергей Шахрай: «Глава президентской администрации Сергей Филатов, помощник президента Юрий Батурин и я уговорили Ельцина согласиться на так называемый «нулевой вариант»: одновременные перевыборы и президента и парламента». В Кремле уверены: после такой уступки вооруженное противостояние должно прекратиться.
Но на следующем раунде переговоров в Свято-Даниловом монастыре посланцев президента ждет сюрприз. Вместо Вениамина Соколова их встречает другой представитель Верховного Совета — сторонник «битвы до победного конца», первый заместитель Хасбулатова Юрий Воронин. И вот что, по словам Сергея Шахрая, происходит потом: «Воронин положил текст президентского предложения во внутренний карман пиджака. И больше этот документ никто никогда не видел. Разумеется, скорее всего, Юрий Воронин показал его Руслану Хасбулатову. Но заседавшим в Белом доме народным депутатам о готовности Ельцина идти на компромисс так никто и не доложил».
Почему руководство Верховного Совета отвергло шанс решить конфликт миром? Ведь прямым следствием этого отказа были кровавые события 3–4 октября в Москве. А если бы сторонники Ельцина не одержали быстрой победы, масштаб бедствия был бы в тысячу раз больше.
«Что бы произошло, если бы победу одержала сторона Верховного Совета? Гражданская война развивалась бы по логике снежной лавины. В провинции бы быстро нашли кого сажать, а у кого что отбирать, — дал мне свою аналитическую оценку ситуации Сергей Шахрай. — Хасбулатов даже при всем желании не смог бы удержать контроль над ситуацией в государстве. В «конце цепочки» обязательно был бы югославский сценарий — война всех против всех и распад страны до уровня деревень и аулов».
Я с такой оценкой согласен на все 100%. Но даже если отвергать ее на те же самые 100%, это не отменяет заданного мной вопроса. Почему в ситуации довольно мизерного риска Ричард Никсон решил «не раскачивать лодку» и смириться со своим поражением «ради блага страны»? И почему в ситуации запредельного риска — и для страны в целом, и для конкретных людских жизней — руководство нашего Верховного Совета все же решило сыграть ва-банк?
Вот ответ, который напрашивается. Для Никсона первичными были интересы страны. А наши политики из верхушки Верховного Совета ничего не видели, кроме собственных интересов. Этот ответ следует считать красивым, дидактичным и… абсолютно неправильным.
Ричард Никсон был интеллектуальным гигантом. Но при этом он отличался полным отсутствием моральных ограничений. Многочисленные источники свидетельствуют: ради продвижения своих собственных политических интересов Никсон был готов пойти на все что угодно. Зачем же тогда незадачливый кандидат в президенты совершил в 1960 году свой «благородный поступок»?
Вот ответ, который вытекает не из публичных заявлений Никсона, а из того, что он говорил своим близким людям. Ричард Никсон считал, что реальных шансов оспорить победу Кеннеди у него нет. А раз так, то зачем пытаться? С точки зрения Никсона, такие попытки могли бы лишь заработать ему имидж политика, который не умеет достойно проигрывать. А такой имидж лишил бы своего обладателя возможности еще раз побороться за верховную власть.
Расчет Ричарда Никсона полностью оправдался. Опираясь в том числе на свой заработанный в 1960 году политический капитал, восемь лет спустя он вновь принял участие в президентских выборах. И на этот раз Никсона ждала убедительная победа.
Теперь рассмотрим мотивацию руководства Верховного Совета. Благо много времени это не займет. С моей точки зрения, мотивация наших политиков была точно такой же, как мотивация Ричарда Никсона. Как и Никсон, наши «парламентарии» тоже хотели заполучить власть. Как и Никсон, они предприняли те шаги, которые, с их точки зрения, должны были максимально приблизить их к заветной цели.
Почему американский и российский пути достижения одной и той же цели оказались такими разными? Вот вопрос, на который, как мне кажется, мы непременно должны найти ответ. И сделать это следует не ради удовлетворения пустого исторического любопытства. Сделать это следует в силу инстинкта самосохранения.
Почему Руцкой не раскаялся
В 1963 году британский военный министр Джон Профьюмо публично обманул собственный парламент. Министр клятвенно заверил своих коллег по палате общин, что у него нет общей любовницы с атташе советского посольства. А в реальности такая любовница — изумительной красоты дама полусвета по имени Кристин Киллер — была. После заявления Профьюмо все слухи о его колоритной личной жизни затихли. В то время в Англии считалось: если джентльмен дает палате общин слово чести, он физически не способен солгать.
Но вскоре правда все-таки вылезла наружу. Военного министра заставили уйти в отставку. Однако самому серьезному наказанию Джон Профьюмо подверг себя сам. Будучи очень богатым человеком, он до конца своей долгой жизни добровольно чистил туалеты в благотворительном заведении в бедном районе Лондона.
С точки зрения критической оценки своих действий лидеры российского Верховного Совета образца 1993 года являются полными моральными антиподами Джона Профьюмо. Совершив неизмеримо более тяжкий проступок, чем незадачливый британский министр, они не демонстрируют даже миллионной доли его раскаяния.
Бывшие лидеры путча, напротив, ощущают себя несправедливо обиженными героями. Руслан Хасбулатов нудно жалуется, что ему не дали поднять российский парламентаризм на невиданную высоту. А вот на что в прошлом году в интервью нашей газете посетовал Александр Руцкой: «Сегодня я — представитель общественности. А общественное мнение — мнение тех, кого не спрашивают. Именно поэтому те, по чьей команде меня снимали с выборов и обливали грязью, делают все возможное и невозможное, чтобы я вот уже 12 лет не мог встретиться с Президентом России».
Действительно, ай-яй-яй, какое безобразие! Человек всего-то в разгар страшного политического кризиса самочинно объявил себя главой государства. А его за такую безделицу подвергают «изуверскому наказанию»: к президенту не пускают! Нарушение прав человека налицо!
И вот что у меня никак не укладывается в голове. Российское общество к тем же Хасбулатову и Руцкому сейчас относится со снисходительным равнодушием. Если у событий 1993 года в глазах общества и есть антигерой, то это Борис Ельцин. Я много раз слышал из уст достойных, образованных и глубоко порядочных людей: «Ельцин расстрелял демократически избранный парламент. И это автоматически делает его преступником. И никакие логические аргументы этого факта не изменят».
Сначала я все-таки пытался найти подобные аргументы. Говорил о том, что иногда ради спасения всего организма приходится ампутировать руку. Но вскоре я понял, что это бесполезно. Бетонную стену лбом не прошибешь.
Почему общество — или, по меньшей мере, его значительная часть — принципиально занимает упрощенную позицию по отношению к трагедии двадцатилетней давности? Я думаю, вот почему. Октябрь 1993 года как историческое событие, разумеется, остался в прошлом. Но октябрь 1993 года как политическая философия по-прежнему живее всех живых.
Такая постановка вопроса кажется вам абсурдной? Понимаю. В 1993 году российское законодательство было полно противоречий. Не было ясно, кто главнее — президент или парламент. В 2013 году от подобных противоречий в законах остались одни воспоминания. Накануне осени 1993 года российская власть была безнадежно расколота. Сегодня она едина и в любой момент может сжаться в бронированный кулак. 20 лет назад цены на нефть дрейфовали где-то в районе себестоимости добычи. Сейчас они периодически грозят обновить исторический максимум.
Однако кое-что с 1993 года, на мой взгляд, почти не поменялось. Я имею в виду понимание нашим обществом неформальных правил политической игры: что можно и что нельзя, что является абсолютным табу и какие запреты при желании не грех и нарушить.
Отгадайте, например, загадку. Кто и когда сделал на митинге следующее заявление: «Когда наступит время — а может быть, оно наступит, — когда я позову вас участвовать в несанкционированных акциях, переворачивать машины, поджигать файеры или еще что-то, я вам об этом скажу открытым текстом».
Для знатоков современных политических реалий эта загадка не составляет проблемы. Конечно же, это Алексей Навальный на митинге после выборов мэра Москвы в 2013 году. Но равным образом те же самые слова могли быть сказаны на митинге в преддверии октябрьской трагедии 1993 года.
«Главный урок событий 1993 года — это то, что надо скрупулезно соблюдать те законы, которые есть, — сказал мне известный общественный деятель Евгений Гонтмахер. — Нельзя ломать и без того хлипкое легитимное поле. За обесценивание Конституции и законов рано или поздно приходится платить совершенно невообразимую цену. В конечном итоге такие действия обязательно оборачиваются против их инициаторов».
С моей точки зрения, этот главный урок трагедии двадцатилетней давности российское общество так до сих пор и не выучило. Убежденность, что компромисс — удел слабаков. Истовая вера в то, что уличное насилие — законный и дозволенный «аргумент» в политической борьбе. Воинствующий правовой нигилизм. Вот те особенности нашей политической культуры, что сделали возможной трагедию октября 1993 года.
И давайте не будем заниматься самообманом. Российской политической культуре образца 2013 года эти особенности свойственны ничуть не меньше, чем российской политической культуре образца 1993 года. Из этого следует пугающий вывод. Допустим, пройдет энное количество лет. На посту Президента России вместо брутального Путина, с которым шутки плохи, будет сидеть некое «облако в штанах». Одновременно падение мировых цен на сырье исключит для нашего государства возможность снимать остроту социально-экономических проблем с помощью массированных финансовых вливаний.
Спрашивается: не попробует ли кто-нибудь в таких обстоятельствах «поиграть с властью», используя силовые методы? С моей точки зрения, такое вполне вероятно. И не надо думать, что это голое теоретизирование. Это совсем не теория. Это жизнь. Почему, вы думаете, Алексей Навальный пообещал своим сторонникам: если я решу, что настало время переворачивать машины, я скажу вам открытым текстом?
Потому, что во время митинга 6 мая 2012 года, который закончился массовыми беспорядками, группа лидеров оппозиции использовала рядовых участников акции втемную. Вот что, например, об этом действе сказал в интервью один из самых разумных оппозиционных лидеров Владимир Рыжков: «Так вышло, что я на фоне стрессов и усталости сильно заболел. У меня парализовало лицевой нерв, и я почти два месяца не мог говорить. Поэтому я приостановил уличную активность. Однако и без меня оргкомитет, который исправно работал до марта, постепенно сошел на нет. Его покинуло много людей. В результате возобладала та группа, которая еще 5 марта предлагала прорываться к Кремлю, оставаться на Манежке и разбивать палаточный городок. Она во многом и определила облик акции 6 мая».
Намек достаточно прозрачен, вам не кажется? Методы 1993 годы активно используются и в 2013 году. Разница только в масштабе и степени успешности этого использования. Что из этого вытекает? Вовсе не то, что у нас какая-то особо нехорошая оппозиция.
Комментируя в 1811 году изданные российским императором Александром I новые законы, посланник Королевства Сардиния в Санкт-Петербурге Жозеф де Местр написал: «Каждый народ имеет то правительство, которое он заслуживает». Мне кажется, что эта мысль в полной мере относится и к оппозиции. Если слуга народа безукоризненно придерживается высоких моральных принципов, то он, возможно, и останется в памяти благодарных потомков. Но ключевые должности при этом достанутся тем его коллегам, которые действуют в рамках принятых в данном обществе правил политической игры.
А обличать общество — задача еще более бесперспективная. Помните легенду о том, как партийный функционер Дмитрий Поликарпов имел неосторожность пожаловаться Сталину на творимые некоторыми писателями безобразия? Выдавая в ответ свое знаменитое: «В настоящий момент, товарищ Поликарпов, мы не можем предоставить вам других писателей», вождь народов, конечно, несколько кривил душой. Щелкни он пальцами, и в советской стране немедленно возникла бы абсолютно новая плеяда литературных гениев.
Но вот «предоставить другое общество» действительно не может никто. Этот «товар» не купишь в магазине. Зато общество может измениться — если, конечно, оно само того захочет.
Когда движение — это смерть
На одном из первых снимков, сделанных в 1838 году изобретателем фотографии Луи Дагером, изображен обычно крайне оживленный уголок Парижа — бульвар дю Тампль. Однако вот что странно. На снимке Дагера можно различить лишь фигуру шарманщика. В остальном бульвар полностью лишен людей — словно после взрыва нейтронной бомбы. В чем разгадка? В том, что люди и лошади на бульваре дю Тампль постоянно перемещались. А экспериментальная камера, которую использовал Дагер, была еще слишком медленной, чтобы «захватить» движение.
Впервые увидев недавно этот снимок Луи Дагера, я сразу почувствовал: в эффекте движения, которое не захватывается камерой, есть что-то неуловимо знакомое, что-то до боли родное. А потом меня осенило. Это же метафора состояния нашего общества. Общества, в котором изменения происходят с такой быстротой и с таким постоянством, что никакие ценности и институты не успевают закрепиться, «обрести плоть», пустить корни.
«Мы ждем перемен» — эти слова из песни Виктора Цоя времен моего детства многие годы являются главным неформальным девизом российского общества. Так было за многие десятилетия до рождения Виктора Цоя. Так есть и спустя десятилетия после его смерти.
В определенном смысле это прекрасный девиз. Движение — это жизнь. Отсутствие движения — это смерть. Но все хорошо в меру. Корабль без якоря никто не назовет хорошим кораблем. Аналогичным образом «якорь» нужен и российскому обществу, российской политической системе.
Нам нужны базовые ценности, признаваемые всеми основными политическими силами. Нам нужны цивилизованные правила политической игры, которые будут неизменны на протяжении жизни нескольких поколений. Только в этом случае у нас появится «якорь». Только в этом случае российское общество перестанет быть кораблем без руля и ветрил.
Октябрь 1993 года — это, конечно, отнюдь не уникальное событие в нашей истории. Трагедия двадцатилетней давности — прямое продолжение традиций переворота 1917 года. Переворота, который в свою очередь опирался на еще более древние традиции бессмысленного и беспощадного русского бунта.
Но попытка переворота осени 1993 года все равно несет в себе уникальный исторический урок. Трагедия двадцатилетней давности — событие, которое произошло не в седой древности, а в наше время. И поэтому опыт Верховного Совета октября 1993 года вполне может быть для нынешних поколений россиян своеобразным антиопытом. Инструкцией о том, что нужно предпринимать, если задаться целью сделать жизнь в стране невыносимой.
Лидеры Верховного Совета России образца 1993 года хотели поменять власть силой. Мы должны менять власть только на выборах. Путчистам из 1993 года были глубоко чужды такие понятия, как культура компромисса, терпимость и уважение к чужому мнению. Мы должны сделать эти понятия стержнем современной российской политической жизни.
Невинных жертв трагедии 1993 года уже не воскресить. Но у нас есть другой шанс. Шанс на то, что попытка переворота двадцатилетней давности станет последней в своем роде в нашей истории. Шанс на то, что россияне больше не будут проливать кровь ради амбиций политиков. Политиков, которые потом изящно отходят в сторону и жалуются, что никто не оценил благородства их порывов. Упускать такой шанс нельзя ни в коем случае.
Видео по теме: "У Октября 93-го и Болотной-2013 одни причины"
