И это вовсе не попытка уйти от настоящего, углубившись в дебри древней истории. По мысли Бордачева, именно там, в «дебрях», в глубине исторического периода, о котором даже самые образованные люди в нашей стране обладают лишь поверхностными знаниями, скрываются ключи к пониманию российской современности, включая ответы на такие вопросы, как «Почему РФ начала СВО?» и «Чем и когда СВО закончится?». И вот как Тимофей Бордачев доказывает эти свои тезисы.
Что в нас осталось от Московии
— Заголовок вашей только что вышедшей книги звучит так: «Стратегия Московской Руси: как политическая культура XIII-XV веков повлияла на будущее России». И как же именно политическая культура времен Александра Невского или Великого князя Московского Ивана III влияет на наше настоящее?
— Она определяет то, как мы отвечаем на вызовы и пользуемся возможностями. Я начинаю «разматывать» историю формирования внешнеполитической культуры России с очень драматических событий. До середины XIII века у нас не было врагов, которые могли бы нас уничтожить. Были половцы, до этого печенеги всякие, поляки немного, Византия, которая слабела. Мы с ними друг другу доставляли неприятности. Но никогда не представляли смертельной опасности. А в середине XIII века все меняется. На востоке появляется Золотая Орда, на северо-западе немецкие и шведские крестоносцы — все с очень серьезной репутацией тех, кто сокрушил и буквально уничтожил на своем пути целые народы. И русские земли вступают с ними в борьбу, которая продолжается следующие 250 лет, а заканчивается тем, что в конце XV века Европа, по выражению Карла Маркса, «была ошеломлена внезапным появлением на ее восточных границах огромной империи…»
За три столетия, события которых, так или иначе, затрагиваются в книге, Россией был накоплен огромный опыт внешней политики в исключительно сложных условиях. Самых сложных, если учесть, что тогда у нас не было колоссальных масштабов, Сибири, ресурсов не было никаких. Не было практически ничего, на чем основано сейчас положение России в мировых делах. Была только стойкость к испытаниям, способность медленно и терпеливо идти к своей цели. Это, наверное, главное в той политической культуре, что осталось с нами навсегда, — то, что определяет, как Россия ведет себя тогда, когда знает, что правда на ее стороне, а альтернативы тому, чтобы выжить и победить, нет. Не будем забывать, что из всех народов, переживших иноземные нашествия, сравнимые с нашествием татаро-монголов в XIII веке, Россия - единственная, кто смог избавиться от противника полностью самостоятельно. Даже испанцы, которые доблестно веками отбивали свою землю у арабов, пользовались поддержкой всей католической Европы. Мы все сделали сами. Это очень серьезный опыт, который остается навсегда.
— И чем же конкретно этот опыт помогает нам в современных условиях?
— Главное, что пришло тогда, понимание того, что положиться можно только на себя и никто за Россию ее проблем не решит — опора только на собственные силы. Мы и сейчас не связываем свое будущее с тем, что удастся к кому-нибудь примкнуть или найти покровительство и защиту со стороны другой державы, другой цивилизации. Получить какие-то ресурсы, компенсировать потери — это да, разумеется. Но не найти свое будущее, свое выживание в этом неспокойном мире под чьим-то крылышком. Да это и невозможно, поскольку жизнь под внешней опекой предполагает подчинение чужим правилам. А российский человек и своим правилам подчиняется с трудом, для него самое важное — это сохранение личной свободы, выбора своей, только своей тропинки.
Понимая это и не располагая большими ресурсами, в том числе человеческими, мы тогда научились подтачивать противника, спокойно воспринимать неудачи и вообще понимать, что обстоятельства меняются. В русской истории того времени вообще невозможно сказать, где заканчивается наша оборона и начинается наступление. Вроде бы в 1382-м Тохтамыш сжег Москву, а через три года Юрий Звенигородский (сын Дмитрия Донского) разоряет татарские города на Волге. Но все это происходит без спешки, без чрезмерного напряжения и стремления устроить «последнюю битву». В русской истории вообще очень мало решительных побед над противниками — они все нами истачиваются постепенно. Поэтому терпение — вот что главное у нас тогда появилось. Без него русские земли не устояли бы во времена, когда они были слабыми и окруженными практически со всех сторон более могущественными и энергичными соседями. Мы тогда научились избегать постановки четких целей — они могут раскрыть наши планы противникам и связать нам самим руки.
Русская внешняя политика происходила по принципу «там видно будет», и он остается с нами сейчас, даже когда речь идет о самых сложных вопросах. Так надежнее. Тем более, как говорит русский народ, «прямо только вороны летают». И, наконец, важнейшая привычка, возникшая тогда, — это выбор в пользу дипломатии, а не силы, пока для этого остается даже минимальная возможность. Начиная с самых ранних этапов, при первых московских князьях-объединителях, мы пытались договориться миром, но никогда при этом не считали переговоры препятствием для того, чтобы постепенно дожимать противника.
— В своей книге вы доказываете: изучение времен Золотой Орды дает гораздо больше ключей к пониманию российской внешнеполитической современности, чем изучение нашей истории XIX или ХХ века. Но как такое может быть в принципе? Ведь чем дальше мы заглядываем в историю, тем более чуждым и малопонятным для нас становится опыт и образ жизни предшествующих поколений, разве не так?
— Я исхожу из того, что поведение государства, народа в отношениях с другими государствами определяет его исторический опыт. И чем более сильными переживаниями он сопровождается, тем больше это влияние. Неслучайно психологи связывают наше поведение с переживаниями детства, когда мы в наименьшей степени можем определять реальность вокруг, а должны больше всего учиться с ней взаимодействовать как с данностью. Это очень серьезная школа жизни. Так же и с государствами: ранний опыт, когда они слабые, уязвимые и сталкиваются с возможностью полного уничтожения своими противниками, — это самый сильный опыт. Он остается в основе даже через поколения, когда появляются силы, масштаб. Знаете, Василий Ключевский, великий наш историк, писал: «Впечатления людей XIV века стали верой последующих за ними поколений». То, что усвоили тогда наши предки, осталось с нами навечно. Неслучайно в 1938 году, когда уже было понятно, что дело идет к большой войне, на экраны выходит «Александр Невский» Эйзенштейна с его демоническими тевтонами. А в 1941 году главная песня призывает нас к битве «с проклятою ордой». Именно ордой, поскольку борьба против Золотой Орды в XIII-XV веках — самое сильное в нашей истории переживание.
— Самое сильное переживание в истории… Даже по сравнению с тем, что мы пережили в прошлом или позапрошлом веках?
— В XIX-XX веках мы были очень сильны, наиболее сильны в сравнении с другими государствами за свою историю. И это дало очень мало нашему опыту, поскольку сильные вообще плохо учатся, им это не надо — они могут все обустраивать под себя. Поэтому ранняя история Российского государства XIII-XV столетия — это основа, то, что остается с нами навсегда. А все последующие переживания накладываются на эту основу, испытывают ее влияние. Потому что в ходе последующих событий российской внешнеполитической истории мы уже поступали так, как это было заложено в самые ранние и самые трудные столетия. Тот же Ключевский сказал: «Любуясь, как реформа преображает старину, мы проглядели, как старина преображает реформу». Исторический опыт, привычка поступать тем или иным образом неизбежно определяет то, как мы решаем новые задачи. Это неплохо, даже хорошо: я убежден, что самое важное — оставаться собой, а не пытаться кого-то копировать. Если копировать, то и свое растеряешь, и другим не станешь.
«Подарок» Золотой Орды
— Один из ваших предшественников на ниве исследования стратегии Московской Руси американец Ричард Пайпс писал в свое время о значении периода татаро-монгольского ига: «Если Россия сформировалась непосредственно под монгольским влиянием, то это государство оказывается частью Азии или «евразийской» державой, инстинктивно отторгающей ценности западного мира». Не поэтому ли в XXI веке мы так сильно поссорились с Западом?
— У Пайпса была своя интерпретация, и я с ней не согласен. Он шел по пути доказательства того, что Россия — это дикость, «азиатчина» в самом расистском европейском понимании этого. Западный мир действительно обладает собственной системой ценностей, которая его противопоставляет остальным. В том числе и России, у которой своя цивилизация — не западная и не восточная. В этой цивилизации самое важное — право и возможность жить своим умом. Как государство Россия не сформировалась под монгольским или чьим-то еще влиянием. Она шла своим путем развития общественных институтов. Но менялись внешние условия. С середины XIII века мы начали понимать, зачем и почему нам действительно нужно единое государство — альтернативой была гибель, растворение в других народах. Как я только что сказал, до этого жизнь была достаточно комфортной во внешнеполитическом отношении. А с середины XIII века началась суровая школа взросления. В первую очередь пришло понимание того, что если все наши многочисленные городские общины — московскую, владимирскую, тверскую, остальные — не объединить, то свобода будет потеряна навсегда. А может, и жизнь. Как пропали славяне на территории нынешней восточной Германии или пруссы в нашей теперь Калининградской области. Государство в России обрело смысл под давлением внешнеполитических обстоятельств. И XIII-XV века, которым моя книга посвящена, стали временем кристаллизации этого понимания на уровне духовного опыта и политических практик.
— И все же насколько корректно проводить параллели между тем, что мы пережили тогда, и тем, что мы переживаем сейчас?
— Один наш прекрасный современный историк сказал: «…отточенный в боях с татарами московский меч». Это вот самая лучшая метафора того, что мы пережили тогда: не стали как монголо-татары, а изменились под влиянием необходимости веками бороться с таким сильным противником. Мы сейчас поссорились с Западом по той же причине, что и при Иване III в конце XV века: потому что отстаиваем свою уникальную нишу в мировых делах. Этого Запад не терпит совершенно. Россия — это единственная незападная страна, которая не была покорена Западом после начала его возвышения в первой половине XVI века. Им это там очень не нравится.
А монгольского влияния мы не испытали. В плане того, как развивалась наша государственность, общественные институты, монгольского ничего в них не стало. Данническая зависимость — именно так определяют современные историки отношения Руси и Золотой Орды, — она про конкретную форму отношений, выплату дани. Но не про политическое господство. Хотя и дань нам было платить настолько унизительно, что любые попытки Орды здесь надавить заканчивались восстаниями и военными конфликтами. Зато потом, после падения Орды, мы смогли интегрировать в себя то, что осталось на ее руинах. Так возникло многонациональное и многорелигиозное российское государство. Но его основа и политическая культура были наши. При этом в моем понимании творцом «большой стратегии» России является весь ее народ, в который включаются и князья, и простолюдины, и религиозные деятели, православные, а с середины XV века и мусульмане.
— Россия уже не первое столетие является страной с догоняющим типом развития: мы постоянно пытаемся кого-то «догнать и перегнать», например Америку, сравниться по объему ВВП с Португалией. Удалось ли вам в процессе изучения стратегической культуры Московской Руси нащупать корни этого явления и определить точку, когда это все началось?
— У нас всегда было очень мало ресурсов. Было мало людей — климат и топография не способствовали демографическому росту. Было мало природных ресурсов: железо нужно было покупать в Европе столетиями, пока не построили заводы на Урале; было мало пахотной земли — хорошая после нашествия монголо-татар ушла к Литве и затем Польше. В этих условиях постоянная необходимость отстаивать право определять собственную судьбу требовала того, чтобы догонять своих противников, находясь в изначально плохих стартовых условиях. Тем более что поставить цель «догнать и перегнать» хорошо для того, чтобы включить самолюбие. А так-то догоняющих было много. В конце XIX века догоняющими были Россия, Германия, Япония. Три крупные страны того времени отставали в экономическом развитии от Британии, Франции или США. По итогу событий XX века Германия и Япония фактически потеряли свой суверенитет — там находятся американские войска, сами свою внешнюю политику немцы и японцы не определяют. Россия потеряла свои владения в Средней Азии, Закавказье, Прибалтику. Это, в принципе, не такой уж плохой результат, если сравнивать с упомянутыми «коллегами».
— Я понимаю, что мы вступаем на скользкую дорожку исторических спекуляций, но, тем не менее, все равно спрошу: как бы, по вашему мнению, сложилась историческая судьба нашей страны, если бы у Руси не было опыта противостояния с Золотой Ордой? Сумела бы, например, Россия стать великой державой, если бы у нее не было такой закалки?
— Думаю, что российское государство могло бы и не состояться. Выше мы уже обсуждали, что нашествия и такие соседи, как были у русских земель в XIII-XV веках, — это главный аргумент в пользу того, что единое государство нам все-таки нужно. Выдающийся историк Александр Пресняков писал 100 лет назад, что климатические и топографические условия Великороссии не способствовали интенсивному социальному и экономическому взаимодействию. Не способствовали, другими словами, тому, чтобы создавать большие сообщества с общими целями. Так что не было бы того испытания, нас вяленько поглотили бы соседи, мы бы и сами не заметили как. И Россия уж точно не могла бы стать не просто великой державой, а державой, которая после этого всегда (!) идет только своим путем. Постоянно переживает по поводу тех усилий и ресурсов, которые на это приходится тратить, забирая их из жизни, но на самом деле находится в состоянии гармонии с самой собой, потому что может решать, что и как делать.
Тринадцатый век в советском преломлении
— Одной из особенностей стратегической культуры (или стратегического бескультурья) СССР 80-х годов и России 90-х годов была потрясающая наивность — вера в то, что традиционные соперники и конкуренты Москвы оценят наши односторонние уступки и начнут жить по принципу «мир, дружба, жвачка». Предпосылки для такой наивности тоже возникли еще во времена Московской Руси?
— Скажу вам честно: я не очень верю в наивность державы с такой длинной и сложной историей, с такой литературой на национальном языке, как Россия. Но я вполне допускаю то, что мы верим в рациональность порядочности в отношениях между государствами. То, что Запад обманул Россию, делает борьбу с ним в наших глазах справедливой. В том числе в первую очередь на самом деле речь идет о том, что сейчас разворачивается вокруг несчастной Украины. Нас обманули, и это делает борьбу справедливой в наших глазах. Вот это значение справедливости возникло, конечно, на самом раннем этапе. Мне кажется, что для русской политической культуры самое важное, когда говорим о внешней политике, - это быть в ладу с самим собой, поступать искренне и не испытывать угрызений совести. У западников совести нет, и им проще. Нам сложнее: лучше дать себя обмануть, чем поступать неискренне: перед собой будет стыдно. Поэтому мы тридцать лет назад вполне серьезно верили, что вести себя порядочно: это самый разумный выбор, ведь именно он мог дать всем мир на долгое время. Наши сегодняшние противники думали иначе. Результат мы видим.
— Было ли во времена Московской Руси что-то хоть отдаленно напоминающее распад СССР? Отказывались ли когда-нибудь наши предки от сопоставимого объема политического наследства?
— Нет, не было. Мы тогда шли от распада на отдельные земли под управлением городских общин и князей к единому государству. Движение это было последовательным, хотя и не плавным. Но с конца XIII века и до конца XV это был единый процесс. Однако вот что было до этого: к монгольскому нашествию русские земли пришли в ужасном состоянии. Гоголь про это замечательно пишет: «…хаос браней за временное, за минутное, браней разрушительных». Вот что мы тогда собой представляли. Даже церковь не могла остановить эти распри между городскими общинами и представителями разных ветвей княжеского дома Рюриковичей. Почему это происходило? Возможно, наши предки не видели причины для того, чтобы быть вместе. Потом такие причины нашлись. Вы знаете, есть интересная особенность нашей истории: в России отдельные политические образования — земли-княжения — образовывались не по племенному принципу, как в Европе (там Бавария, Бретань, Моравия — все это и масса других — от названий племен), а по названиям главных городов: Владимирская земля, Новгородская земля, Смоленская земля и так далее. Это масса государств одного народа, возникших вокруг политико-экономических центров. Они были самодостаточны до тех пор, пока не появилась угроза, которая могла привести к гибели или рабству всех.
— России по отношению к Западу уже давно свойственен одновременно и комплекс неполноценности («они живут сытнее и богаче нас»), и комплекс сверхполноценности («зато мы живем правильнее и моральнее, чем они»). Получилось ли у вас докопаться до истоков этого явления?
— Фундаментальный вопрос русской политической философии, изложенный вами простыми словами. Вообще, соотносить себя постоянно с окружающими — для России важная часть всего нашего бытия. Просто потому, что по уже изложенным мною причинам для России внешняя политика определяла смысл существования государства. И для нас важно, что думают о России за границей, как мы выглядим в сравнении с другими. Это большая часть нашей политической жизни и того, что российского человека вообще в политике интересует. Второе: база русской религиозно-политической философии — это концепция «Русь — Новый Израиль». Заметьте, что не народ избранный, а именно земля, страна. Отсюда, конечно, определенное ощущение собственного превосходства, ведь мы живем в избранной Богом стране, которая пришла на смену Древнему Израилю. Но одновременно это провоцирует постоянные сомнения в том, насколько мы соответствуем такому высокому положению, насколько наше государство отвечает высоким требованиям быть государством на избранной Богом земле. Но есть и более приземленный аспект этого вопроса, не менее важный, хотя и не более: поскольку нам постоянно приходилось тратить огромные ресурсы на то, чтобы отстоять право жить своим умом, то мы видели, что другие, кто не тратит такие ресурсы, живут сытнее. Это неприятно, портит настроение.
— Одна из констант нашей политической жизни в течение многих столетий — это жесткий централизованный характер управления государством и слабость или даже искусственность представительных и парламентских структур. Что, по вашему мнению, предопределило эту нашу особенность? Дает ли опыт Московской Руси ответ на вопрос, есть ли способ это преодолеть?
— Ну, тут мы затрагиваем другой самый важный вопрос русской политической философии. И не мне о нем судить. Моя задача намного проще и приземленнее — попытаться показать, какие основные особенности российской внешнеполитической культуры возникают в самый сложный период нашей истории. Российское государство, как я прихожу к выводу, возникает как военная организация народа, который его создал. До того как на Русь обрушились внешнеполитические испытания с середины XIII века, никаких причин создавать единое сильное государство у нас не было. И все попытки объединить русские земли проваливались. Реальное объединение начинается только в исключительных внешнеполитических условиях. Поэтому в России государство — это про оборону народа, который остальные свои проблемы и задачи, в принципе, всегда мог решать без государства. В Европе иначе — там государство было нужно для того, чтобы люди не поубивали друг друга на тесном пространстве. Отсюда теория Гоббса про Левиафана. В Китае государство было нужно, чтобы управлять пропитанием народа, администрировать возделывание риса, использование воды. В России тесноты не было, места хватало всем. Сельское хозяйство также было на основе семей и маленьких общин. Поэтому государство — только для обороны внешнего периметра. А стало быть, сложно понять то, зачем нужны все эти представительные структуры? Они проблему обороны не решают. Сложно научиться пользоваться тем, что исторически было не нужно, но теперь вроде нужно, а привычки нет. Европейцы избирали депутатов для того, чтобы общины не сходились между собой на ножах. В России тоже был опыт вечевых институтов, но они могли работать только до крупных городских общин, не больше. А потом мы создали единое большое государство с задачей обороны того, что славянофилы называют «землей». И вот как управлять такой махиной на принципах, которые были известны по меньшим масштабам, было нам всегда совершенно непонятно. Возможно, поэтому суть и смысл такой вещи, как парламентаризм, остается в России не до конца понятным и осмысленным. Многие страны мира без него фактически или даже формально обходятся. Могли бы и мы обойтись, возможно. Но теперь, наверное, лучше его приспособить под реальные задачи, вписать в русскую политическую культуру, где ему никогда не находилось места.
Где искать образ будущего
— Как вы считаете: в чем состоят сильные и слабые стороны политической культуры Московской Руси, которые перекочевали в нашу современность?
— Самая сильная сторона — это способность к продолжению борьбы при понимании собственной слабости и собственного несовершенства. Самая слабая сторона — пренебрежение к какому-либо планированию своих действий. Она, конечно, тоже сильная, поскольку делает нашу внешнюю политику непредсказуемой для друзей и противников, а это очень ценное, выигрышное качество. Я, наверное, немного идеализирую «свой» исторический период, но думаю, что слабые стороны появились позже, когда мы как государство стали сильнее. Например, та же непредсказуемость очень сильно провалилась в период СССР. Тогда любили все планировать. Внешняя политика Советского Союза осуществлялась под влиянием идеологического гнета, как и все в стране. Это делало нас очень предсказуемым противником для Запада. Сейчас ситуация иная, мне кажется. Но пренебрежение к тому, чтобы планировать свои действия, видеть их в долгосрочной перспективе, — это часто мешает, и это унаследовано нами именно от предков в XIII-XV веках.
— Внешние и внутренние критики нашей страны периодически упрекают ее в том, что она пытается найти свой «образ желаемого завтра» не в будущем, а в прошлом. Есть ли, с вашей точки зрения, рациональное зерно в таких критических высказываниях?
— Нет, это глупости. Образ будущего нужно искать в себе, а значит, в своем прошлом, понимая свои уже существующие возможности, таланты и ограничения. Будущее нам неизвестно, как там искать образ? Он, скорее всего, окажется фантомом, навязанным другими для реализации их собственных интересов. И вообще, жить мечтой о будущем опасно — это заставляет жертвовать настоящим в угоду воздушным замкам. У нас есть соседи, которые тридцать лет прыгали и думали, что вот еще один «майдан» — и наступит светлое будущее, стоит только куда-то там попасть, получить «заветный билет». В итоге не смогли построить свою страну, располагая лучшими ресурсами на пространстве всего СССР. Легче всего обмануть обещаниями светлого будущего — коммунизм к 1980 году нам уже обещали. А обмануть прошлым невозможно — оно известно. Тем более что в русской внешнеполитической культуре всегда на центральном месте был вопрос укорененности тех или иных решений — поступать так, как делали наши великие предки. Ведь это они создали основу для державы, которая последние пять с половиной веков не была никем покорена.
— Вопрос на грани фола: позволит ли политический опыт Московской Руси сделать хоть какой-то, хоть самый общий, прогноз о том, когда и как завершится СВО?
— «Мы обязательно победим, когда Богу будет угодно» — так бы ответили на этот вопрос наши соотечественники в период, который описывается в моей книге.
