— Борис Всеволодович, в общей сложности ваш «афганский стаж» за три захода — пять с половиной лет. Какой период для вас был самым сложным?
— Пожалуй, начало первой командировки. Я прилетел туда в январе 1980-го, а в марте начались активные боевые действия. К тому времени я окончил академию Фрунзе и, как я думал, был подготовлен ко всему. Я тогда был полковником, начальником штаба 108-й дивизии в Кабуле. Нападения моджахедов происходили и до марта, но мы не могли отвечать — это категорически запрещалось.
В марте я начал руководить боевыми действиями подчиненных частей под Кабулом. Самый тяжелый период, который остался в моей памяти, — это как раз те дни. С тех пор я вынес один из главных выводов: нельзя идти в бой, не разобравшись в ситуации.
— Что удивило или потрясло, когда оказались в Афганистане?
— Первый военный эпизод, который меня потряс, произошел в феврале 1980-го. Наша 108-я дивизия стояла на северной окраине Кабула. Потом мы перенесли штаб в Баграм. Регулярно проводили совещания командования дивизии, как это было принято в мирное время в СССР. После одного из таких совещаний, как обычно, дали команду участникам совещания разъезжаться по своим частям. А через час поступил доклад о том, что по дороге из Кабула в Баграм была обстреляна машина и погибли подполковник, командир инженерно-саперного батальона, и его водитель. Нападавшие надругались над трупами — исполосовали ножами, отрезали уши, выкололи глаза...
Я выезжал на место. Это было ужасное потрясение. Мы ведь были воспитаны в мирных условиях и думали, что такие зверства невозможны в принципе, а оказалось, что возможны. На протяжении всех девяти лет пребывания советских войск в Афгане такие случаи повторялись.
— Какое мнение сложилось о простых афганцах?
— Афганцы, которые не входили ни в какие отряды моджахедов, были искренними и очень хорошими людьми. Они жили очень бедно, но им были свойственны мудрость, человечность, доброжелательное отношение к людям, в том числе к нам, шурави. Может, они и не бросались на шею, но у них был свой код чести, поведения. Они очень хорошо относились к нам, к советским людям, и мы к ним тоже. Мы очень много им помогали, строили, поставляли продовольствие. Они это ценили.
— Пробовали афганскую еду?
— Пробовал афганские лепешки из тандыра. Очень вкусные, особенно когда горячие.
— Какие-то выражения на дари или пушту выучили?
— Я знаю несколько слов, но вслух их лучше не произносить.
— У Советского Союза был шансы на успех в Афганистане? Как менялось ваше мнение на этот счет по ходу войны? Вообще, существовало ли военное решение афганской проблемы?
— Я был в Афганистане трижды. Вначале я не мог судить о правильности принятого руководством страны решения, как говорится, не обладал всей полнотой информации. Года через полтора, когда я узнал практически весь Афганистан и везде побывал, я понял, что затея, которую хотели претворить в жизнь, была неосуществима. В то время и США, и НАТО делали все для того, чтобы СССР увяз в Афганистане.
Я убедился в этом во время встреч с главкомом войск южного направления НАТО. Они этого не скрывали. На мой взгляд, при принятии решения о вводе войск и интернациональной помощи Афганистану руководством СССР, видимо, не все было учтено. Либо существовали другие политические моменты, о которых мы не знаем. Сейчас мне очевидно, что ввод войск был до конца не обдуман.
В течение первых двух лет пребывания там наших войск многим офицерам и руководству 40-й армии (Министерство обороны СССР, кстати, изначально было против ввода войск) стало очевидно, что надо принимать меры для вывода войск из Афганистана. Задач как таковых для 40-й армии там не существовало. Единственной задачей было сохранение спокойной обстановки в Афганистане во избежание проникновения военных сил извне.
Ввод войск в Афганистан, как я понимаю, был шагом на опережение, мы хотели опередить американцев. Это можно считать единственным основанием для ввода советских войск в ДРА. Но решить этот вопрос можно было по-другому. К примеру, направить не 140-тысячную группировку советских войск, а ограничиться хотя 30 тысячами. Этих сил хватило бы, чтобы поддерживать стабильность и власть в основных районах.
Афганистан нельзя было бросать, надо было помогать, но это надо было делать иначе — политически и экономически. В частности, если были проблемы и угроза военного конфликта с Пакистаном, можно было направлять спецотряды. У Москвы они были — тот же спецназ Главного разведуправления (ГРУ). При 40-й армии был разведцентр ГРУ, под контролем которого была вся территория Пакистана, Афганистана и Ирана.
— Как принималось решение о выводе войск?
— С начала 1983 года командование 40-й армии целенаправленно ставило перед Минобороны, нашим посольством в Кабуле, перед всеми, кто принимал такие решения, вопрос о выводе войск. Мы подготовили документы и отправили их в Политбюро ЦК КПСС на Старую площадь в Москву. Всерьез за рассмотрение решения о выводе войск взялись в 1985 году, когда стало ясно, что силой вопрос не решить.
Наконец, решение было принято в Женеве. Было подписано так называемое Женевское соглашение между Афганистаном и Пакистаном. СССР и США выступали в качестве гарантов. В соглашении были определены сроки вывода войск: начало вывода было намечено на 15 мая 1988-го, а окончание — на 15 февраля 1989 года. Единственное, не был расписан порядок вывода войск, поскольку это определяло командование 40-й армии.
Именно командование 40-й армии настояло на выводе войск, поскольку все те задачи, которые от нас зависели, в Афганистане были решены. Мы показали всем, в том числе американцам, что пока в Афганистане была 40-армия, было бесполезно лезть туда и воевать с СССР. Американцы и сейчас об этом говорят. Однако США делали все, чтобы как можно дольше задержать советские войска в Афганистане.
— Есть мнение, что СССР потерпел поражение в этой войне. А как вы считаете?
— После вывода войск те, кто не представляет, что такое Афганистан, кто не воевал там, часто рассказывали и рассказывают небылицы о том, что СССР и 40-я армия потерпели поражение в Афганистане. Не было задач, которые 40-я армия не могла бы выполнить. Это была очень мощная армия. Ни о каком поражении речи быть не может.
Силы, которые там находились, были просто несопоставимы. С одной стороны были мы, а с другой — те, кто действовал по указке США. Американцы действовали скрытно. Бывший начальник ЦРУ писал об этом в своих мемуарах. США все делали руками пакистанцев и тех афганцев, которые были на стороне Пакистана.
А самое главное — 40-я армия в Афганистане никогда и ни от кого не получала задачи победить военным путем. Когда говорят, что наша армия потерпела там поражение, то этих людей надо называть «сказочниками».
— Как проходили подготовка к выводу и сам вывод войск?
— США, повторюсь, все делали для того, чтобы вывод или не состоялся, а если бы и состоялся, то с огромными для нас потерями. Мы готовились серьезно, привлекли все, что было возможно: и космическую, и другие виды разведки, которые существовали на тот момент. Мы знали все про каждый километр территории Афганистана.
Вывод войск осуществлялся по двум направлениям: западному, вдоль иранской границы, и центральному — через юг, юго-запад на Кабул, через Саланг на Термез и на Кушку. Мы установили и поддерживали связь со всеми лидерами «Альянса семи». У нас была мощнейшая агентура среди них. Мы вели переписку, встречались лично со многими лидерами. В конечном счете, завершая подготовку к началу вывода, всем разослали письма за моей подписью. Официально я как командующий 40-й армией был представителем правительства СССР по Афганистану. Все соглашения шли через меня. Все были предупреждены, в том числе письменно. Более того, мы направили письма тем, кто поддерживал противников кабульских властей в Пакистане.
Вывод прошел практически без потерь, хотя было очень нелегко. Позиция Шеварднадзе, который тогда возглавлял МИД СССР, усложняла вывод войск. Он настаивал на том, чтобы не выводить армию в сроки, указанные Женевским соглашением, а если и выводить, то оставить в Афганистане 30 тысяч человек вдоль дороги Кабул – Термез в поддержку ДРА и афганской армии.
Мы на это не пошли, были разногласия. Когда прошел первый этап вывода в период с 15 мая по 15 августа 1988-го, из Москвы пришла команда остановить вывод. То есть был официальный перерыв, что было записано в протоколе к соглашению.
Войска из Кабула начали уходить ровно за месяц до окончания вывода. Было очень тяжело вывести огромное количество войск из Кабула через Саланг всего за месяц, когда справа и слева сидели «духи».
— Известно, что была достигнута договоренность с Ахмад Шахом Масудом о том, что он пропустит колонну советских войск без боя через перевал Саланг. Как удалось достигнуть договоренности? Какие у вас были взаимоотношения с ним?
— Он был достойным человеком, несмотря на то что был одним из основных наших противников. Ахмад Шах все прекрасно понимал. Люди, которые жили в Панджшерском ущелье, его очень любили. Масуд был очень обязательным человеком. Если он давал обещание, то можно было на 100% быть уверенным, что он его сдержит.
Я встречался с ним один раз перед выводом войск. Это было в мае 1988 года. До этого мы писали друг другу письма, передавали их через разведчиков. Мы всё обговорили, утрясли все проблемы, организовывали взаимодействие, чтобы не произошло чего-то непредвиденного. У нас были пароли, кроме того, мы закодировали общение, чтобы кто-то другой не смог выступить от имени Ахмад Шаха.
Последний раз мы условились о месте встречи. Это было недалеко от расположения 177-го полка, перед входом в предгорье, где начинается горная часть дороги на Саланг. Вправо уходила дорога на Панджшер, а прямо шла основная дорога: Кабул — перевал Саланг — Тургунди. Мы встретились на стыке двух дорог без охраны. Мы общались около пяти минут, подтвердили договоренности.
После этого мы часто переписывались. А потом нас подставили. Шеварднадзе настоял на том, чтобы перед выводом войск, когда наши последние две колонны должны были перейти через Саланг, мы должны были нанести мощный удар по Ахмад Шаху, что и было сделано. Даже в том случае, когда нами удар был нанесен, Масуд ответного удара не нанес.
— Есть информация, что удар нанесли по пустым ущельям. Это так?
— Удар был нанесен по объектам, которые дала Москва, ГРУ. Цели назвал Горбачев, об этом было сказано министру обороны. Возможно, каким-то образом наши предупредили Ахмад Шаха о том, что мы были вынуждены нанести удар. Были указаны цели вдоль дороги, где были люди, подчинявшиеся Масуду. Около 90% из них ушли.
У них была своя агентура, и мы их также предупредили. Удары нанесли в глубину — на восток и запад от Саланга. Задействована была и дальняя авиация с территории СССР. Но мы были категорически против этих ударов. Мы звонили в Москву и говорили, что 40-я армия в этом участвовать не будет. Фактически мы перешли грань подчиненности.
Мы объясняли, что если эти удары достигнут цели, то войска, которые остались у входа в перевал в Саланг, из Афганистана не выйдут. Если бы моджахеды нанесли ответный удар, произошла бы трагедия.
— Какие первые мысли и слова у вас были, когда вывод войск закончился?
— Про себя я сказал примерно так: «Слава богу, что все завершилось». Не было сил говорить. Были также слова, которые лучше не произносить.
— Не было желания поехать в Афганистан? Вы бывали там после вывода войск?
— Такого желания не было. Я был почти в каждой точке в Афганистане. С этими местами у меня связаны не очень хорошие воспоминания.
