Кстати, Михаил Андреевич успел застать «годы дальние, глухие», когда его коллега-предтеча, цитируя, опять же, Блока, «дивным кругом очертил Россию, заглянув ей в очи стеклянным взором колдуна». Суслов родился в 1902 году — за пять лет до смерти Победоносцева и за три до его ухода с поста обер-прокурора Святейшего синода.
Жизненные пути их, разумеется, никогда не пересекались. Но близость ролей, сыгранных этими личностями в истории, отразилась даже на их внешнем облике — сходство несомненное. Вернее сказать, это история подобрала на одинаковые роли актеров со схожими не только личностными, но физиогномическими характеристиками.
Впрочем, их дороги к авансцене истории были совершенно разными. Как и исходные пункты. В отличие обер-прокурора Синода «советский Победоносцев» был совсем не из дворян.
«Товарищ Суслов родился в бедной крестьянской семье в селе Шаховское, бывшего Хвалынского уезда Саратовской губернии (ныне Павловский район Ульяновской области), — сообщает его биография, опубликованная в 1950 году в связи с баллотированием Суслова в депутаты Верховного Совета СССР. — После победы Великой Октябрьской революции в селе Шаховском организуется комитет бедноты. Отец Михаила Андреевича был избран председателем комитета бедноты. Михаил Андреевич стал активно помогать комитету в работе. Вступив в комсомол, Михаил Андреевич с группой активистов из крестьянской молодежи создает комсомольские организации в уезде...»
Поскольку никаких воспоминаний, никаких мемуаров Суслов после себя не оставил, сведения о детстве, отрочестве и юности нашего героя исчерпываются скупыми строчками казенных жизнеописаний. Но вряд ли красочные подробности добавили бы к его портрету что-то существенное. Мировоззрение Михаила Андреевича сложилось явно не в родной деревне.
Детство. Отрочество. Сталин
Родные края Миша Суслов покинул в 18-летнем возрасте: уехал в Москву — учиться. Окончил сперва Московский институт народного хозяйства имени Плеханова (сейчас — Российский экономический университет), затем — Институт красной профессуры. Какое-то время после этого преподавал — в МГУ и Промышленной академии. Но очень недолго: в 1931 году начинается его партийная карьера.
В течение пяти лет он работает в аппарате Центральной контрольной комиссии ВКП(б) и Комиссии советского контроля. Путь на следующий этаж пирамиды власти открыли массовые репрессии, создавшие в партийном аппарате массу вакансий. ЦК направляет Суслова на периферию — затыкать бреши, возникшие после разоблачения «врагов народа». Сперва, в 1937-м, в Ростов-на-Дону, где почти все прежнее областное руководство было репрессировано, затем — в Ставрополь.
С 1939 по 1944 год Михаил Андреевич занимает пост первого секретаря Ставропольского краевого комитета партии. С ноября 1944 года по 1946-й партия перебрасывает Суслова в только что освобожденную Прибалтику — на должность председателя Бюро ЦК по Литовской ССР.
В 1946 году его возвращают в Москву, в ЦК, после чего карьерный рост резко ускоряется. В 1947-м Суслов становится секретарем ЦК, руководителем управления пропаганды и агитации. В октябре 1952-го, за четыре с половиной месяца до смерти Сталина, входит в состав Президиума ЦК КПСС (до 1952 года и после 1966-го высший руководящий партийный орган назывался Политбюро).
«Участник массовых репрессий в бытность его секретарем Ростовского обкома партии, — пишет о сталинском этапе биографии Суслова «архитектор перестройки» Александр Яковлев (член Политбюро ЦК КПСС в 1987–1990 годах). — Став первым секретарем Ставропольского крайкома партии, он не только резко возражал против освобождения ряда невинно осужденных лиц, но и настаивал на новых арестах. Комиссия НКВД СССР в июле 1939 года докладывала Берии, что Суслов недоволен работой краевого управления НКВД, так как оно проявляет благодушие.
Суслов сам перечислил людей, которых, по его мнению, необходимо арестовать, что и было сделано. Как председатель Бюро ЦК ВКП(б) по Литве он несет прямую ответственность за депортацию тысяч людей из Прибалтики. Он был организатором преследований и травли многих видных представителей советской художественной и научной интеллигенции, расправы над Еврейским антифашистским комитетом».
Злодейства эти Суслов совершал в силу какой-то извращенности характера. «Суслов не был кровожадным человеком, — отмечает, в частности, журналист и писатель Леонид Млечин в своем байопике «Брежнев». — Но понимал, что в тот период можно было выжить и сделать карьеру, только уничтожая других». В общем, как говорил герой одного культового фильма, «не мы такие — жизнь такая». Что, однако, вряд ли можно считать извинительным обстоятельством.
Считается, что Суслов входил в число любимчиков, фаворитов Сталина. Есть даже версия, что «вождь народов» прочил Михаила Андреевича на роль своего преемника. Однако существуют и свидетельства с противоположным знаком: в последние месяцы своей жизни вождь к Суслову якобы сильно охладел.
«В декабре 1952 года чем-то недовольный Сталин резко заметил Суслову: «Если вы не хотите работать, то можете уйти со своего поста», — рассказывает писатель, историк и политик Рой Медведев. — Суслов ответил, что будет работать везде, где найдет это нужным партия. «Посмотрим», — с оттенком угрозы сказал Сталин».
«Этот конфликт не получил развития», — отмечает далее Рой Медведев. Но, возможно, просто не успел получить. Имеется достаточно свидетельств того, что накануне своей смерти Сталин задумался о радикальном обновлении кадров — по модели 1937 года.
Тем не менее за близость к вождю Суслову пришлось поплатиться: после смерти Сталина его исключили из Президиума ЦК. Партийные аксакалы не питали симпатий к бесцветному и бесталанному, как им казалось, выскочке. К примеру, Вячеслав Молотов называл Суслова «провинциалом в политике» и «большим занудой».
Однако Никита Хрущев вскоре вернул Суслова в большую политику: в 1955 году Михаил Андреевич вновь стал членом Президиума ЦК и более уже не покидал партийный ареопаг, пребывал на нем до конца жизни.
После отстранения от власти Никита Сергеевич жалел об этом своем решении. «Конечно, лично он человек честный и преданный коммунистическим идеям, — вспоминал он в своих мемуарах, — но его полицейская ограниченность наносит большой вред. Мне могут сказать: «Чего же ты терпел, находясь в руководстве страны вместе с Сусловым?» Верно, ошибался я...
Просто я считал, что если Суслов будет работать в нашем коллективе, то мы на него сумеем повлиять, и он станет приносить пользу. Поэтому я не ставил вопроса о его замене, хотя ко мне многие люди еще тогда обращались с предупреждениями, что Суслов играет отрицательную роль, интеллигенция к нему относилась плохо».
Хрущев называл Суслова «человеком в футляре» и «главным околоточным», возлагая на него вину за чрезмерно жесткую цензуру. В частности, по версии Хрущева, именно Суслов несет главную ответственность за запрет романа «Доктор Живаго»: «Он сообщил, что данное произведение плохое, не выдержано в советском духе... Сожалею, что это произведение не было напечатано. Нельзя полицейскими методами выносить приговоры творческим людям».
Но, похоже, Никита Сергеевич сильно лукавил, рассказывая о своей несбывшейся надежде на исправление Суслова. «Человек в футляре» нужен был ему именно в том качестве, которое впоследствии вызывало его переходящую в брезгливость неприятие, — в качестве «околоточного», охранителя, идеологического перестраховщика.
Собственно, дальше Хрущев фактически открыто признается в этом: «Решаясь на приход «оттепели» и идя на нее сознательно, руководство СССР, в том числе и я, одновременно побаивались ее: как бы из-за нее не наступило половодье, которое захлестнет нас и с которым нам будет трудно справиться... Мы боялись потерять управление страной, сдерживали рост настроений, неугодных с точки зрения руководства».
Подъем с переворотом
А после свержения Хрущева с оттепелью вообще было покончено. Но не закончилась деятельность «околоточного». Настал, напротив, звездный час Суслова: за ним закрепляется репутация второго человека в партии. Свою роль тут, конечно, сыграл и субъективный фактор. А именно — участие Суслова в октябрьском перевороте 1964 года.
«Брежнев побаивался Суслова, но верил ему, может быть, больше, чем другим, — писал Александр Яковлев. — Когда предварительно решали, кем заменить Хрущева, упоминалась и фамилия Суслова. Но он отказался и поддержал Брежнева. Такое не забывается».
По версии Роя Медведева, роль Суслова в перевороте была решающей: «Весной 1964 года (а может быть, и ранее) именно Суслов стал вести конфиденциальные беседы с некоторыми членами Президиума и влиятельными членами ЦК об отстранении Хрущева от руководства партией и страной. Главными союзниками Суслова были А.Н.Шелепин, не так давно назначенный председателем Комитета партийно-государственного контроля, и Н.Г.Игнатов... возглавивший Бюро ЦК КПСС по РСФСР.
Активную роль в подготовке октябрьского (1964 года) Пленума ЦК играл и председатель КГБ В.Е.Семичастный. Эти люди и оказались главными организаторами Пленума, принявшего решение об освобождении Хрущева. Именно Суслов сделал на Пленуме доклад с перечислением всех прегрешений и ошибок Хрущева».
Некоторые исследователи, правда, придерживаются другой версии: Суслов подключился к заговору на самом последнем этапе. Так считает, например, Леонид Млечин: «Когда с ним завели разговор о снятии Хрущева, он занял осторожно-выжидательную позицию... Но, оценив расстановку сил, быстро сориентировался.
— В смещении Хрущева Суслов никакой роли не сыграл, — говорил мне тогдашний первый секретарь Московского горкома Николай Егорычев. — Ему просто не доверяли».
Но эта версия никак не объясняет особые отношения, установившиеся между Брежневым и Сусловым. Если Брежнев не доверял Суслову в ходе организации переворота, то почему преисполнился доверия к нему, когда дело было сделано?
Тот аргумент, что малограмотному Генеральному не на кого было положиться в вопросах идеологии, кроме как на Суслова, восхищавшего его своей подкованностью в марксистско-ленинской теории, вряд ли можно считать убедительным. Подкованных в коридорах власти было много. Мало было тех, кому можно было полностью доверять, в ком была уверенность, что человек не подсидит, не сдаст тебя с потрохами в кризисный момент.
А такую уверенность можно обрести, только узнав человека в деле, в какой-то по-настоящему трудной ситуации, когда «или-или» — или грудь в крестах, или голова в кустах. Похоже, именно такой опыт, а именно опыт совместного участия в антихрущевском заговоре, стал основой взаимного доверия в тандеме Брежнев — Суслов.
При всем при этом их отношения никак нельзя было назвать дружескими. Пожалуй, не было в высшем партийном руководстве человека более далекого по характеру от Брежнева, чем Суслов. «Перестраховщик, педант, догматик — и в словах, и в поступках, — перечисляет нелестные характеристики Суслова брежневский охранник Владимир Медведев. — К тому же очень упрямый человек».
«К Суслову Брежнев относился с иронией, усмешкой, — вспоминал Александр Бовин (с 1970 по 1982 год — спичрайтер Брежнева). — Как бонвиван к кабинетному сухарю». Это подтверждают и воспоминания брежневского зятя Юрия Чурбанова: «Над Сусловым часто подсмеивались, причем не только у нас дома, но и в кругу членов Политбюро. Суслов, скажем, несколько десятков лет подряд носил одно и то же пальто — и я помню, как в аэропорту, когда мы то ли встречали, то ли провожали Леонида Ильича, он не выдержал и пошутил: «Михаил Андреевич, давай мы в Политбюро сбросимся по червонцу и купим тебе модное пальто...»
Однажды, я помню, кто-то из нас спросил: «Леонид Ильич, Суслов хотя бы раз в жизни ездил на охоту?» Находясь в хорошем расположении духа, Леонид Ильич часто бывал настоящим артистом. Тут он вытянул губы и, пародируя речь Михаила Андреевича, протянул: «Ну что вы, это же о-чень… о-пас-но...». Вот такая легкая была ирония».
Странностей у Суслова действительно было немало. По улице, к примеру, он всегда ходил в галошах: опасался подхватить простуду. Хотя причины у этой фобии были вполне уважительные: в детстве Суслов переболел туберкулезом и очень боялся возвращения болезни. Из-за этого же игнорировал и охоту.
«Однажды приехал в Завидово Суслов — главный идеолог страны, — рассказывает в своих мемуарах Владимир Медведев. — Он вышел из машины в галошах. Понюхал воздух.
— Сыро, — сказал он с ударением на «о», влез обратно в машину и уехал. Даже в охотничий домик к Брежневу не зашел».
Еще одной притчей во языцех была любовь Суслова к небыстрой езде. «Из всех членов Политбюро он был единственным человеком, кто по Москве ездил только со скоростью 40 километров в час, — об этом все знали, но Михаил Андреевич всегда спокойно отвечал, что Суслов и при такой скорости никогда и никуда не опаздывает».
Тем не менее, когда в правительственный аэропорт «Внуково-2» тянулась кавалькада «членовозов» руководителей партии и правительства, никто не решался его обогнать. «Первый секретарь Ленинградского обкома Василий Сергеевич Толстиков, — пишет Леонид Млечин, — говорил в таких случаях:
— Сегодня обгонишь, завтра обгонишь, а послезавтра не на чем будет обгонять».
Именно так: Суслов вызывал одновременно и смех, и трепет. «В аппарате ЦК уже давно прозвали Суслова «серым кардиналом», — пишет Рой Медведев. — Имелись в виду не только масштабы его власти, но и тщательно скрываемые источники влияния, а также стремление формировать и направлять политические события из-за кулис».
Однако Александр Бовин был категорически не согласен с такой оценкой: «Никогда, как иногда пишут, Суслов не играл роль «серого кардинала». Он был главным по «чистоте», и только тут его голос имел решающее значение».
С Бовиным вполне можно согласиться: никакой своей игры, никаких интриг, а именно это предполагает статус «серого кардинала», Суслов за спиной Брежнева не вел. Иначе бы не продержался так долго на позиции второго лица. Брежнев доверял Суслову потому, что знал, что тот не претендовал, не претендует и не будет претендовать на то, чтобы стать лицом №1. Что он вообще не по этой части.
Скорее, Суслова можно назвать «великим инквизитором». Ведь это как раз функции инквизиции — печься о чистоте веры, бороться с ересями, не допускать никаких отклонений от идеологических канонов, ничего, что могло бы пошатнуть установленный в государстве и церкви порядок. Это тоже очень важная роль. Пожалуй, даже более важная, чем «серокардинальская». Об этом говорит хотя бы тот факт, что красное «королевство» пережило не одного «кардинала», но после смерти «инквизитора» протянуло совсем недолго.
Врачебная тайна
В мир иной он ушел 25 января 1982 года. «Смерть Суслова обострила подспудную борьбу внутри политического руководства, — писал в своих мемуарах Михаил Горбачев. — Надо признать, что Михаил Андреевич, никогда не претендовавший на пост Генерального секретаря и абсолютно лояльный к Брежневу, в то же время был способен возразить ему. В составе руководства он играл стабилизирующую роль, в определенной мере нейтрализовывал противостояние различных сил и характеров».
В том же духе высказывался и Александр Яковлев, прямо указывая на главного бенефициара сусловской кончины: «С его смертью равноценного противовеса Андропову не оказалось. Партноменклатура потеряла самого могучего своего защитника. Но для Андропова наступил звездный час. Он медленно, но неуклонно идет к своей цели. В считаные недели становится фактическим хозяином в Политбюро... Чекистское ЦК и большевистское ЧК откровенно ликовали, что наконец-то к ним переходит полный контроль над страной». Напомним, что с 1967-го по май 1982 года Юрий Андропов был председателем КГБ СССР.
По убеждению «архитектора перестройки», именно смерть Суслова открыла Юрию Андропову дорогу на вершину власти: при живом Суслове у Андропова не было бы никаких шансов. «Я лично думаю, что, поживи еще пару лет Суслов, Андропова бы отодвинули от политики, — писал Яковлев. — И Брежнев его опасался, поэтому сразу же после смерти Суслова он убрал Андропова из КГБ и взял под присмотр поближе к себе. А в КГБ назначили преданного Брежневу Федорчука... Маху дал Леонид Ильич: КГБ как был, так и остался под Андроповым».
Короче говоря, не было бы, как говорится, счастья, да несчастье помогло. Впрочем, существует версия, что несчастье было совсем не случайным. Причем в число сомневающихся в официальной версии кончины Суслова входят члены его семьи. «Ушел ли он из жизни сам или по чьей-то злой воле? — писал в своей книге зять Суслова, член-корреспондент РАН Леонид Сумароков. — Скажу прямо, сразу после его смерти мы в семье об этом не думали, подобный вопрос нам даже и в голову не приходил. Позже, анализируя и сопоставляя события того времени, пришлось столкнуться с некоторыми странными обстоятельствами и фактами».
Конечно, на момент смерти Михаил Андреевич был уже далеко не юн: пошел 80-й год. И, соответственно, не так чтобы очень здоров. Идеальное здоровье в таком возрасте — не правило, а редкое исключение. Известно, что у него были диабет, проблема со зрением, ряд других проблем медицинского характера. Но ничего катастрофического. Хотя умер Суслов в больнице (естественно, в кремлевской), лег он туда не для лечения, а для диспансеризации. Ни на что не жаловался.
«Когда днем мы были у него, он чувствовал себя вполне удовлетворительно, — рассказывал начальник Четвертого главного управления при Минздраве СССР академик Евгений Чазов. — Вечером у него внезапно возникло обширное кровоизлияние в мозг. Мы все, кто собрался у постели Суслова, понимали, что дни его сочтены, учитывая не только обширность поражения, но и область мозга, где произошло кровоизлияние. Так и оказалось. Через 3 дня Суслова не стало».
В медицинском заключении причинами смерти Михаила Андреевича названы «острое нарушение кровообращения в сосудах ствола мозга» (проще говоря — инсульт) и также «общий атеросклероз с преимущественным поражением сосудов сердца и головного мозга, развившимися на фоне сахарного диабета».
Однако семья Суслова считала эту историю болезни далеко не полной. «К Чазову у семьи остались невыясненные вопросы, связанные с загадочной смертью Михаила Андреевича», — писал Сумароков. Сам он рисует несколько иную картину событий: «Хорошо помню, Суслов упорно отказывался ложиться на это обследование. Он, да и близкие члены его семьи не видели для этого никаких оснований. Но Чазов проявил большое рвение, и ему удалось настоять на своем, говоря, что это пусть формальный, но необходимый медицинский акт.
Обследование, занявшее несколько дней, прошло на «отлично», о чем и уведомили пациента и его семью. Ожидалось, что Суслов выйдет на работу 22 января. Совершенно неожиданно вечером 21 января Суслову дали крупную дозу какого-то нового, очень сильного лекарства... Вечером он сидел у телевизора вместе с дочерью... Через час после приема лекарства голова Михаила Андреевича неожиданно стала клониться набок. Он еще успел сказать какую-то короткую фразу, чтобы успокоить дочь, и потерял сознание. Больше в сознание не приходил».
По утверждению Сумарокова, роковую таблетку Суслову дал его лечащий врач Лев Кумачев. «Убей меня бог, если поверю, что сам проявил такую личную инициативу, — добавляет Сумароков. — Был этот доктор креатурой КГБ — они все были оттуда... Еще довольно молодой, лет сорока, к нему тоже остались так и не выясненные вопросы, чуть позднее хотели поговорить с ним, уже не успели».
Не успели же — внимание! — потому что вскоре Кумачев скончался при невыясненных обстоятельствах: был обнаружен у себя на даче мертвым. Ну и для полноты картины еще одна информация к размышлению: Чазов входил в круг ближайших доверенных лиц Андропова, был членом его политической команды — об этом академик откровенно сообщал в своих мемуарах. Более того, по словам Чазова, его отношения с шефом КГБ были не просто деловыми, а по-настоящему дружескими.
10 негритят
Нет, ни этой информации, ни того, о чем поведал зять Суслова, разумеется, недостаточно для каких бы то ни было обвинений. Теория вероятности допускает еще и не такие совпадения. Но вполне достаточно для того, чтобы человека, ознакомившего с этим набором фактов, начали терзать смутные сомнения в достоверности официальной версии.
А у людей, хорошо знакомых с нравами, царившими на вершине советской властной вертикали, сомнения перерастали практически в уверенность. «Смерть Суслова была какой-то очень своевременной, — рассуждал, к примеру, Александр Яковлев. — Он очень мешал Андропову, который рвался к власти. Суслов не любил его и никогда бы не допустил избрания Андропова Генеральным секретарем. Так что исключать того, что ему помогли умереть, нельзя».
И эта была далеко не единственная «своевременная» и загадочная смерть в период, названный остряками «пятилеткой пышных похорон». Есть свои загадки и странности и в смерти Брежнева («МК» писал об этом в материале, приуроченном к 40-летию со дня смерти «отца застоя»), и в уходе из жизни Юрия Андропова (9 февраля 1984 года), Константина Черненко (10 марта 1985-го), Дмитрия Устинова (министр обороны СССР, 20 декабря 1984-го), Семена Цвигуна (первый заместитель председателя КГБ, 19 января 1982-го), Николая Щелокова (министр внутренних дел СССР в 1966–1982 годах, 13 декабря 1984-го).
Справедливости ради, череда «своевременных» смертей, вокруг которых ходили нехорошие слухи, началась гораздо раньше. Вот начало этого мартиролога: Андрей Гречко, предшественник Дмитрия Устинова на посту министра обороны (26 апреля 1976-го), Федор Кулаков, член Политбюро (17 июля 1978-го), Петр Машеров, первый секретарь ЦК КП Белоруссии (4 октября 1980-го)...
Руководители партии и правительства один за другим уходили в мир иной, освобождая место новому поколению руководителей. Чем-то это напоминает известную считалку про несчастных юных африканцев: «Десять негритят решили пообедать, один вдруг поперхнулся — и их осталось девять. Девять негритят, поев, клевали носом, один не смог проснуться — и их осталось восемь...»
В известном одноименном детективе Агаты Кристи в конце концов выясняется, что герои стали жертвами отставного судьи, решившего, что их прегрешения заслуживают смерти, и вершившего самосуд. Что же касается наших, советских, «негритят», слухи, похоже, навсегда обречены оставаться слухами.
Впрочем, абсолютно невинными жертвами, и их в любом случае считать невозможно. Они сами создали, выпестовали и как могли охраняли ту систему, при которой сменяемость власти могла происходить не иначе как в соответствии с известным принципом: «Нет человека — нет проблемы».
