– Вы уже писали завещание?
– Нет. Я легко отношусь к вопросу жизни и смерти. Завещание пишут, когда хотят кому-то не додать – из тех, кому что-то положено. У меня шестеро детей, я живу ради них – мне для себя ничего не надо.
– На фронт вы ушли, не попрощавшись с женой, как она реагирует?
– Уже никак. Мама серьезно переживает, и особенно дети, но по сути никто не возражает. Никто из родных меня не отговаривал. Находиться на Донбассе для меня уже естественно, это уже 10-я командировка на фронт.
– До какого звания дослужились и получили ли награды?
– Впервые в народной милиции ДНР я стал служить в 2016 году, рядовым. До спецоперации я уже был младшим сержантом, и продолжаю им оставаться. Никто никогда не скажет, что я какой-то захребетник и что-то там себе получаю, используя депутатские полномочия. В 2015 году, когда служил в районе посёлка Зайцево, получил Георгиевский крест ДНР – свою единственную награду. Я им очень горжусь, а других наград нет, я их не коллекционирую.
– В чем заключается ваша служба в противотанковой артиллерийской батарее?
– В стрельбе из пушки МТ-12 – орудии ближнего боя. Наше максимальное эффективное расстояние – 7 км, это не дальняя артиллерия, не гаубица. А на минимальном при выходе танка у нас есть несколько секунд, чтобы поправить настройки, выстроить прицел и выстрелить в него прямой наводкой. Поскольку пушка находится очень близко, есть ответная реакция врагов, особенно если мы хорошо куда-нибудь попадём, то они начинают лупить по нам из чего только можно.
– Противотанковая пушка МТ-12, она же «Рапира», разработана в 60-х и производилась в конце 70-х. За полвека это орудие не устарело?
– Оно функционально и свою задачу выполняет. В программе координации работы с дронами эта пушка может быть практически снайперским оружием. Естественно, конечно, хочется более новое. Ну, что есть – то есть. У нас ребята работают с пушкой Д-1 образца 1943 года – и ничего, стрелять может – и всё.
– Какие стрессы уже испытали на Донбассе?
– Скажу откровенно, на войне всегда ожидаешь самого худшего.
– Смерти?
– Да. Постоянно испытывать этот стресс – тяжело. Но если тебя не убили и ты не получил тяжёлого ранения, значит, всё хорошо. Первый стресс я испытал, когда на линии соприкосновения в нас прилетел снаряд от гаубицы Д-30.
Кроме своей солдатской работы я ещё помогаю, привожу помощь гуманитарную, раздаю подарки мирным жителям по территории в нашей зоне ответственности. Когда приезжаешь в мирный населённый пункт, где 9 местных жителей всего – а ехать в это село надо буквально под прямым прицелом украинцев – они ничего тебе не могут дать. Но их искренняя реакция бесценна – когда человек обнимает тебя не за коробку с гречкой, что ты привёз, а за то, что понимает – он не брошен.
У них ничего нет: ни воды, ни света, ничего! И ехать к ним очень тяжело и крайне опасно – туда почти никто не доезжает.
У меня была такая история, одна женщина мне сказала «Знаете, я мечтаю съесть мороженое. С зимы, как война началась, я ни разу его не ела – некому привезти, нет ни лавки, даже сохранить его никак – ни света, ни холодильника». Я поехал в магазин, купил этого мороженого, обмотал его в куртку и довёз ей. И она позвала к себе всех соседей есть мороженое – всех восемь односельчан. И у них просто слёзы на глазах были. Это так трогательно. И ради этого я готов это делать снова и снова.
«На войне умирают, это факт»
– Много россиян гибнет?
– Гибнут – не буду скрывать. На войне умирают, это факт. Но меня коробит, что украинцы не забирают своих погибших и раненых.
– А наши забирают?
– Да, конечно. Раненых ценой своей жизни забирают – я видел. Люди погибали при мне, у нас двух «вагнеровцев» убило при эвакуации мирных жителей, которые вообще не являются бойцами – это не их работа, но ценой своей жизни они сохранили жизнь мирным.
– Где и когда вы видели брошенных раненых ВСУ?
– Во время боев, когда наступаем, а украинцы отступают: заходим и видим – раненые лежат, их никто не вытаскивал, не говоря об убитых.
Поверьте, в секторе, где я служу, есть места, куда украинское командование посылает людей, откровенно на смерть. Я не понимаю, что они делают, каким образом, потому что с утра они заходят в эти окопы и к обеду там погибают, и новые заходят, и опять погибают – они же это должны всё видеть. И это не мое предположение, а установленный факт, что, к сожалению, украинское командование использует химические вещества, чтобы притупить чувство страха у солдат. Видели и ампулы с зеленым веществом, которые они используют. Думаю, не только это, но и таблетки.
Это именно методика фашистской Германии. Я видел, как используют такие сильные наркотические вещества, когда человек без конечности ещё час может вести бой. Час. Это значит, боли у него вообще нет. И как на танки бросались с автоматами – не потому, что они герои, а потому, что их сознание отравлено химическими веществами.
– Были ли у вас в части дезертиры и какие-то неуставные отношения?
– В боевом подразделении, которое не в тылу дурью мается, а занимается реальной работой и каждый день сталкивается со смертью, совершенно другие отношения. У нас недавно осколком ранило бойца в живот, он позвонил командиру, тот среди ночи на своем личном автомобиле погнал – медиков не стал дожидаться, сам забрал раненого бойца и притащил его в больницу. Командир не обязан был этого делать. Вот примеров таких неуставных отношений я знаю много.
– На вашем счету уже есть убитые украинцы?
– Есть.
– Знаете их количество?
– Нет. Это не убитые украинцы, это ликвидированный враг. Потому что те, кто там сражаются, даже на украинском и русском языке не говорят, там слышна польская, румынская и т.д. речь. Могу сказать, что подтвержденный у меня есть один расчет «Града» вместе с пусковой установкой.
– Сколько человек составлял этот расчет?
– Как минимум – трое. Это я сделал вместе с «вагнерами», поскольку у них есть четкая разведка, подтверждение цели. А так, знаете, я же не коллекционирую убитых – это глупость было бы с моей стороны коллекционировать смерти сегодня, завтра, вчера. Главное – поставленная командованием задача: есть цель, нам нужно по ней отработать, и нам приходит ответ «цель уничтожена», мы свернулись и отъехали. После всего того, что они сделали под Купянском, у меня остатки жалости к ним пропали.
– Как вы объясняете перегруппировку союзных войск под Херсоном, то, что украинцы называют отступлением?
– С нашей стороны, безусловно, были допущены промахи. Руководство должно делать выводы – любая армия допускает ошибки. Кто виноват – разберемся после, а что мы сделали неправильно – разбираться нужно сейчас.
– Изменилась ли СВО после частичной мобилизации?
– После того, как мы, наконец, юридически воссоединились с нашей землей в Донбассе, безусловно, для меня быть там – уже не некий этически-нравственный долг, а еще и обязанность, как для любого русского человека – неважно, сколько русской крови во мне течёт. Я чувствую себя абсолютно русским и по-другому просто не знаю, что можно делать. Для себя исключаю другой вариант поведения.
Это наша земля, она принадлежит нашим людям, которые на ней живут и находятся в оккупации просто. Потому что люди с идеологией украинства никогда в жизни к этой земле отношения не имели.
«Солдату не нужны эти деньги»
– Из чего состоит ваше финансовое довольствие на СВО?
– Из моей депутатской зарплаты. Деньги контрактника я не получаю.
– Вы утверждали, что многие досрочно закроют ипотеку, если пойдут в армию по контракту – оплата более чем достойная. Какая именно?
– 200 000 рублей, как минимум – это достойная зарплата. Есть больше, можно пойти в ЧВК «Вагнер», там хорошая зарплата.
– Насколько больше зарплата в ЧВК «Вагнер»?
– Не могу сказать точно, я в ведомости не подглядывал. Эта зарплата позволяет многим содержать свои семьи. Это не просто служба за деньги, но это достойная благодарность от родины, чтобы человек, который несет службу, знал, что его близкие находятся в безопасности, о них заботится государство. Ведь солдату не нужны эти деньги – ему некуда тратить их, эти деньги нужны тем, кто остался на родине.
– Есть ли у вас кредиты и распространяются ли на них объявленные каникулы?
– Я какой-то неправильный депутат, потому что у меня есть кредиты. Каникулами я пока пользоваться не собираюсь, потому что они дают возможность делать паузу, а не гасят кредит. Хочу как можно быстрее закрыть все кредиты, чтобы о них больше не думать.
— Вы всегда отстаивали семейные и религиозные ценности в стране. Где молитесь и как на фронте с верой?
— Если хочешь попасть в церковь, то там, безусловно, в нее попадешь. Можно отпроситься в увольнительную, чтобы сходить в церковь, — препятствовать никто не будет. Большинство, кого я встречал, — верующие. На фронте атеистов практически нет, без веры там очень тяжело. Все мировое общество начинает менять стереотипы. Есть вымышленные образы солдат, рейнджеров и хладнокровных убийц. Но это не так. Человек без веры погибнет — это точно. Только вера может помочь ему не чувствовать какого-то отчаяния и укрепляться в своих убеждениях.
— Кого из известных россиян вы встретили на передовой?
— Я по-хорошему горд, что один из руководителей моей партии находится на СВО, не боится. Другие нечасто там бывают, не хочу сказать, что они плохие. Уверен, что был бы жив Владимир Вольфович Жириновский, и он бы старался часто бывать. Не время сейчас красоваться со своим острым раздвоенным язычком. Понимаю, что кроме сторонников нашего президента огромное количество людей пытаются топить за всякие стамбульские варианты и немедленно пойти на мирное соглашение, с договором на уступки Украине, — все они критикуют тех, кто выступает за СВО.
— А вы — противник мирного урегулирования, считаете, переговоров быть уже не может?
— Мирный договор нужно сейчас подписывать в таком же формате, в котором он был подписан в мае 45-го года…
— На позициях ВСУ ваши сослуживцы обнаружили «памятки» с методическими рекомендациями к поведению «при насильственных действиях иностранных военнослужащих». Как оцениваете, что бойцам ВСУ раздают инструкции на случай гомосексуальных домогательств наемников?
— Я не большой специалист в способах предотвращения атаки злобных гомосеков. Но та атмосфера, которая есть в армии Украины, не предполагает какого-либо нетолерантного отношения к меньшинствам, потому что то, что происходит сейчас в армии Украины, могут делать даже не гомосексуалисты, а самые законченные отъявленные негодяи. И европейские ценности, за которые ратует Украина своей обратной стороной, окромя пособий и подачек еще и влекут за собой и особые изменения семейных канонов. Поэтому украинское общество должно понять: то, что кажется им немножечко странным, будет для них теперь абсолютно нормальным. Украинцы уже настолько обязаны Европе, что они уже не смогут отказать европейцам в их маленькой интимной просьбе…
