— Для Жириновского политика была самой жизнью, он был полностью в нее погружен, — говорит Макаркин. — Все видели, как он использовал телевидение, начиная с президентских выборов 91-го года, когда он неожиданно занял третье места и с этого начался его мощный подъем.
Потом был 93-й год — победа на выборах по партийным спискам ЛДПР. Потом были другие достижения, когда Жириновский регулярно приводил партию к успеху на парламентских выборах.
Жириновского можно назвать политическим артистом, шоуменом. Своего рода аналогом Аллы Пугачевой в политике. За три десятилетия многие звезды вспыхивали и исчезали, а Жириновский продолжал быть интересным для своей аудитории.
Но была и другая сторона. Жириновский создал мощную электоральную машину, которая включала в себя и региональную сеть, и отношения с центральной властью. Причем он был в этом отношении очень обязательным человеком: сказано — сделано. Об отношениях с властью говорит то, что он единственный лидер парламентской оппозиции, который являлся полным кавалером ордена «За заслуги перед Отечеством». Последний орден, уже 1-й степени, он получил к 75-летию весной прошлого года.
В 90-е годы избирателем ЛДПР был человек советский — растерянный, дезориентированный. И когда Жириновский выступил с идеей, что надо восстановить великую державу и омыть сапоги в Индийском океане, он стал для такого фрустрированного избирателя чрезвычайно привлекателен.
Общество успокоилось, чрезвычайщина ушла, а Жириновский остался. И это было связано с его хорошей политической интуицией. Например, в 93-м году его взлет был связан не только с «омыванием сапог в Индийском океане», но и с тем, что он не поддержал ни одну из сторон в конфликте, который был тогда в Москве. Таким образом, он выглядел третьей силой для избирателя, который говорил «чума на оба ваших дома».
В то же время, благодаря своей интуиции, он поддержал проект Конституции, который был предложен Ельциным. И это открыло ему дорогу на телевидение, создало ему уже тогда возможность выстраивать отношения с властью. Тогда власть хотела, чтобы коммунисты получили как можно меньше голосов, а вот против Жириновского игры не велось.
Потом, когда ситуация стала успокаиваться, значительной частью электората Жириновского стали работники негосударственного сектора — мелкая буржуазия. И вот эти условные «мелкие лавочники», которых очень хотели видеть на своей стороне и Гайдар, и Чубайс, пошли к Жириновскому. Потому что для них с одной стороны государство — это репрессивный аппарат, инспектора, чиновники, а с другой — они не хотели возврата в Советский Союз, возврата коммунистической власти. Мало ли — вдруг у них магазинчик или парикмахерскую отберут. И Жириновский получил этого избирателя. Интересно, что этот избиратель оказался куда менее либеральным, чем многие полагали.
— Удивительным образом Жириновский давал точные прогнозы. И про то, что Россия будет поделена на семь губерний, и про нынешнюю Украину...
— С некоторой условностью. Конечно, семь федеральных округов — это не семь губерний. События на Украине он, конечно, предсказал. Но он предсказывал их в течение нескольких десятилетий. Когда еще об этом всерьез никто и не думал.
Наверное, здесь есть два момента. Во-первых, иногда через Жириновского осуществлялся зондаж общественного мнения — как люди будут реагировать на те или иные вбросы.
Во-вторых, Жириновский почувствовал вектор еще в начале 90-х годов, сделал на него ставку. Хотя тогда в идеологии доминировал либерализм, почти все говорили о необходимости выстраивать отношения с Западом.
Во многом так произошло благодаря тому, что это было позицией Жириновского еще во времена СССР, и потом, на выборах 91-го года. Отступать ему было некуда. Менять позицию — означало бы терять лицо. И он остался верен имперскому, антизападному вектору. Хотя телевизор тогда говорил прямо противоположные вещи.
Многие не принимали риторику Жириновского всерьез, его резкие слова, его прогнозы, которые во многом носили алармистский характер. Конечно, это была часть борьбы за электорат, его избирателю это нравилось. Он выражал эмоцию этих людей. Но при этом, уже ближе к концу его жизни, его риторика действительно стала государственной политикой. И хотя сам Жириновский был уже тяжело болен и не влиял на решения, процесс перехода государственной политики к ужесточению, к радикальной холодной войне с Западом он увидел.
