В России к истории на высшем уровне обращались в то время, когда Америка только переживала становление как государство. В 1786-м, за год до принятия американской Конституции, Екатерина II пишет пьесы «Из жизни Рюрика» и «Начальное управление Олега». «Колико княжеский престол ни лестен, но окружен всегда многоразличными заботами», — вкладывала Екатерина в уста Олегу свои собственные мысли, изложенные весьма тяжеловесным языком — для государыни нравоучение было важнее стиля.
Сейчас к истории обращается Владимир Путин — причем многократно и нередко безотносительно текущей политики. Украинскую статью можно еще объяснить демонстрацией укорененности геополитических интересов России, стремлением убедить в своей правоте украинский народ поверх политического класса и еще раз предупредить США о красных линиях. Но при чем здесь Северная война, которую Путин назвал Семилетней, что позволило прославиться поправившему его воркутинскому школьнику Никанору Толстых? Или тем более история о том, как скончался митрополит Филипп — был убит Малютой Скуратовым, который не мог действовать без приказа Ивана Грозного, или как-то иначе.
Конечно, связь с политикой есть и здесь — и немалая. Для Путина принципиально важен принцип непрерывности истории, который в прошлом году был закреплен в Конституции, в которой теперь говорится о том, что «Российская Федерация, объединенная тысячелетней историей, сохраняя память предков, передавших нам идеалы и веру в Бога, а также преемственность развития российского государства, признает исторически сложившееся государственное единство». Преемственность заключается в государственничестве, в восприятии строителей державы как положительных исторических деятелей прошлого, а вольных или невольных разрушителей — как отрицательных.
На первый взгляд такой подход является простым продолжением сталинского — напомним, что перед войной и во время нее Сталин подчеркивал преемственность Советского государства с тщательно отобранными персоналиями досоветской истории, где присутствовали Александр Невский и Дмитрий Донской, Минин и Пожарский, Суворов и Кутузов, Ушаков и Нахимов, а из царей — Иван Грозный и Петр Первый (хотя и с некоторыми оговорками — в советской стране орденов в честь монархов быть не могло, а Александр Невский воспринимался как народный герой в исполнении артиста Черкасова). Путин только что открыл сооруженный за несколько месяцев мемориальный комплекс, посвященный тому же Александру Невскому — также как символ не только государственности, но и преемственности (у нескольких персонажей есть портретное сходство с бойцами Шестой роты псковских десантников, погибшими на второй чеченской войне).
Но при более внимательном рассмотрении очевидны и существенные отличия от сталинского подхода. Проблема восприятия фигуры Ивана Грозного для человека, идентифицирующего себя с православием, связана в немалой степени с гибелью митрополита Филиппа, причисленного церковью к лику святых. Для Сталина такой проблемы не было — для него убийство «сторонника боярской реакции» вовсе не являлось грехом. Путин же интересуется альтернативной теорией, обеляющей царя как хотя и сурового правителя, но не пересекшего совсем уж недопустимой для верующего человека грани.
Впрочем, важнее другое. Сталин был человеком революции — и пытался соединить несоединимое, имперскую и революционную традиции, государей и их верных слуг — с крестьянскими и казачьими бунтарями. Суворов в ряду положительных персонажей соседствовал с Пугачевым, Петр Первый — с Булавиным, Минин и Пожарский — с Болотниковым. Пушкин прочно связывался с декабристами, а Ленин считался гением всех времен и народов, сравнимым разве что со Сталиным. Путин — антиреволюционер, поэтому вся революционная традиция отнесена к антигосударственной (достаточно посмотреть современные российские исторические фильмы, снятые под эгидой госканалов — «Союз спасения», «Троцкий», «Демон революции»). Зато очевиден последовательный акцент на совершенно чуждых Сталину образах Столыпина, святого Владимира, а в последнее время — Александра III как символа консервативной политики, технологической модернизации и самодостаточности России (о союзе с республиканской Францией сейчас упоминают нечасто, зато фраза о двух союзниках России — армии и флоте — цитируется многократно). В 2017 и 2021 годах Путин открыл два памятника этому императору — в Ливадии и Гатчине.
Но при всей антиреволюционности Путина в непрерывную историю России включается и советское время. В этом принципиальное отличие российского официального исторического подхода от возобладавшего в Центральной Европе, где советский период истории воспринимается как аномалия. В России тоже были такие попытки, связанные с позиционированием «новой России» как молодой страны, появившейся на свет в 1991 году и воспринявшей лучшие традиции империи. В 1990-е годы была популярна формулировка «возрождение России», подразумевавшая как раз аномальность советского периода.
Однако попытки исключить советский период натолкнулись на системную проблему — главным событием не только российской, но и мировой истории россияне считают Великую Отечественную войну. Путин здесь не исключение — и его подход жестко оппонирует доминирующему в Евросоюзе, где Вторая мировая все более выглядит противостоянием между тоталитаризмом и демократией, а Сталин сближается с Гитлером. В России такое отождествление не просто считается недопустимым, но и противоречит только что принятому закону, а восприятие истории все более конфликтно по отношению к Западу, как, впрочем, и современная политика. Политический разрыв 2014 года предшествовал жесткому размежеванию в исторической сфере.
В российском подходе к истории есть «трудные места». Как относиться к государственнику Сталину, который является корпоративным героем для КПРФ, а на нынешнем государственном уровне воспринимается куда более противоречиво, в том числе и в связи с неприемлемостью «вождя народов» для православной церкви — он уничтожил намного больше святых, чем было канонизировано на Руси ко времени правления Ивана Грозного включительно. Или к Ельцину, который для тех же коммунистов и державников — один из главных разрушителей страны, а для Путина — непосредственный предшественник, передавший ему власть. Очередная — и самая масштабная — попытка вернуть на Лубянку Железного Феликса показала раскол в лоялистском лагере по вопросу отношения не только к Дзержинскому, но и созданной им чекистской системе.
Но главная проблема даже не в конкретных фигурах, а в еще более серьезном процессе, на купирование которого во многом направлена российская политика памяти. В начале нынешнего года организаторы Российского фестиваля кино и интернет-контента «Герои большой страны» совместно с проектом «Мотивирующие цифровые уроки» спросили школьников (всего более 6 тысяч учеников 6—11-х классов) о том, кого они считают своими героями. Выяснилось, что больше четверти опрошенных назвали своих родных, а на втором месте с 10% оказались персонажи зарубежного кино — в том числе Железный человек, Человек-паук и Наруто. Участников Великой Отечественной войны и современных военных назвали лишь чуть больше 5% опрошенных, маршала Жукова — 1%, Зою Космодемьянскую — менее 1%.
Смена поколений ощущается не только в отношении к историческим событиям и персонажам — точнее говоря, в равнодушии к ним. Многие представления, казавшиеся незыблемыми, быстро устаревают, причем не только в исторической, но и в смежных сферах. В конце 2020 года онлайн-сервис по поиску работы SuperJob выяснил, что любимым новогодним фильмом россиян является «Ирония судьбы, или С легким паром!». Разумеется, в этом нет никакой сенсации, но важны цифры. В 2010 году его назвали 42% респондентов, в 2020-м — только 26%. А на втором месте с небольшим отрывом (20%) — «Один дома». Более молодые поколения предпочитают голливудский фильм их детства, казалось бы, вечной советской классике.
Проводя свою политику памяти, Путин противостоит не только Западу, но и падению интереса к истории в самой России, восприятию молодыми поколениями ценностей современного глобального мира, способному привести к размыванию нормативных для него государственных устоев. Поэтому устанавливаются памятники, снимаются фильмы, проводятся другие мероприятия — вплоть до того, что в Москве в октябре состоится первый Всемирный конгресс учителей истории. Идет битва за историю, в которой основное соревнование происходит не столько с Западом, сколько со временем.
