Уроки чеченского
Наш тогдашний позор был ничуть не меньшим, чем теперешний американский. А возможно — даже большим. После подписания Хасавюртовских соглашений (31 августа 1996 года) и последовавшего за этим вывода федеральных войск из Чечни русский солдат «чувствовал себя оплеванным и опозоренным, — писал в своих мемуарах генерал Геннадий Трошев. — Над ним весь мир смеялся. «Крошечная Чечня разгромила великую Россию!» — вот какая молва шла по свету».
Но лучше всего смеется, как известно, тот, кто смеется последним. Начавшаяся через три года вторая чеченская кампания развивалась уже по иному сценарию. И в том, разумеется, что касается военной составляющей. Но главные отличия были в политическом подходе.
«Если кто-то в отношении кого-то что-то делает, то он должен исходить из истории, культуры, философии, в самом широком смысле жизни этих людей», — сказал президент в том самом, процитированном выше выступлении в День знаний. Собственно, этот принцип и был реализован в Чечне, получив с легкой руки политологов и журналистов название «чеченизация конфликта».
«Чеченизация», первым шагом которой следует считать назначение на пост главы администрации Чеченской Республики тогдашнего муфтия Чечни Ахмада Кадырова, была начата, кстати, примерно тогда же, когда американцы занялись Афганистаном, — два десятилетия назад.
И на этом историческом отрезке путинская тактика показала полное превосходство над американской. Факт, который, думается, не требует доказательств. Красноречивей всяких слов об этом говорят кадры ухода американцев из Афганистана. Сравните это с видами сверкающей, «вылизанной» столицы Чечни и, как говорится, почувствуйте разницу.
Но чтобы эта радующая патриотический глаз картинка не казалась совсем уж гладкой, добавим сюда пару заноз. Во-первых, путь, избранный Путиным, обеспечив тактический выигрыш, таит в себе серьезные стратегические риски. А во-вторых, задача, стоявшая перед американцами, была, справедливости ради, намного более сложной.
Сложности связаны не только с логистикой, хотя приуменьшать влияние этого фактора тоже не стоит. Все-таки одно дело, когда усмиряемая территория входит в состав твоей собственной страны и не отделена от основной части державы никакими водными преградами. И совсем другое — когда она лежит в буквальном смысле за тридевять земель, на противоположном конце планеты.
Площадь «замиряемой» земли и численность населения тоже, конечно, имеют значение. Но главное своеобразие Афганистана заключается в его полиэтничности. Доля крупнейшего по численности этноса, пуштунов, составляет менее половины общей численности населения.
Британская энциклопедия оценивает ее — а только оценки здесь и возможны, поскольку последняя перепись населения Афганистана была проведена в 1979 году, — в 42 процента. На втором месте таджики (предположительно, 27 процентов). Далее в порядке убывания: хазарейцы и узбеки (по девять процентов), чараймаки (четыре процента), туркмены (три процента)...
Но и это еще не все. «Население разделено Гиндукушем на две части — национальные меньшинства севера и пуштуны юга, — описывал этническую ситуацию в этой стране крупнейший российский востоковед-афганист Виктор Коргун в своем фундаментальном труде «История Афганистана. XX век». — Пуштуны разделены на две большие группы — дуррани и гильзаев. Есть и другие пуштунские независимые племена. Все народы страны разделены и религией: есть сунниты, есть шииты».
Разновекторность интересов, преследуемых многочисленными элементами этой пестрой мозаики, — и, как следствие, отсутствие национального единства, а по сути, и вообще единой нации — и является, пожалуй, главной пружиной, заставляющей эту страну вечно бродить по замкнутому кругу, не позволяя выбраться на столбовую дорогу цивилизации.
Прав, тысячу раз прав Владимир Владимирович: «навязать извне» действительно никому ничего невозможно. Но попытки автохтонной, внутренней модернизации Афганистана закончились тем же самым, что и преобразования, инициированные по ту сторону границы, — крахом.
Афганский Петр
Самая первая была предпринята Амануллой-ханом — отцом-основателем независимого афганского государства. Независимость была обретена в 1919 году: после третьей по счету афгано-британской войны Лондон счел за благо признать самостоятельность Эмирата Афганистан.
После победного завершения кампании (победного, уточним, в политическом смысле — с чисто военной точки зрения победу одержали скорее англичане) Аманулла приступил к реформам.
«Была задумана глубокая трансформация всей политико-экономической и социальной структуры страны, — повествует Виктор Коргун. — Эмир называл себя «революционером», оставаясь убежденным в том, что он не просто осуществляет простую программу реформ, а «революционизирует традиционный стиль афганской жизни и трансформирует страну в совершенно новый тип сообщества».
И это были не просто громкие слова. Одним из важнейших достижений эмира-реформатора стала утвержденная в 1923 году первая афганская Конституция. По набору провозглашенных прав и свобод она мало отличалась от конституций западных стран того времени: неприкосновенность личности, жилища, свобода слова и вероисповедания, право на образование и на труд, запрет подневольного труда и пыток, равенство подданных перед законом...
Не менее глубокими были экономические реформы. Принятый в 1921 году закон о поощрении развития промышленности предусматривал бесплатное предоставление земельных участков под строительство фабрик, освобождение на 10 лет от налогов импортированного оборудования, госзаказ и правительственные субсидии.
Всячески поощрялось создание ширкетов — акционерных компаний. Строились телефонные и телеграфные линии, развернулось масштабное дорожное строительство, сопровождавшееся стремительным ростом автомобильного парка, появлением автотранспортных компаний, открытием регулярных пассажирских линий.
Началось и создание железной сети. Первая железная дорога — узкоколейка протяженностью семь километров — соединила Кабул и Дар-уль-Аман, строившуюся новую административную столицу Афганистана. Успели, правда, построить всего два дворца — большой, для размещения парламента (он-то, собственно, — точнее, его руины — и известен сегодня как Дар-уль-Аман) и чуть поменьше, Тадж-Бек. Последний известен также как дворец Амина — именно здесь жил афганский лидер, ликвидированный 27 декабря 1979 года советскими спецназовцами в ходе операции «Шторм-333».
«Паровой трамвай», как часто называют этот первый и пока что последний в Афганистане железнодорожный общественный транспорт, функционировал с 1923 по 1929 год, до свержения Амануллы. Подвижной состав — три состава с локомотивами — был закуплен в Германии. Немцы же проектировали и сами дворцы. Что касается парламентского, то происхождение его безошибочно выдает уже внешний облик: здание строилось по образцу и подобию Рейхстага.
Кульминацией бурной реформаторской деятельности Амануллы стало его зарубежное турне, продолжавшееся с декабря 1927 по июль 1928 года. Аманулла посетил Италию, Францию, Германию, Англию, Польшу, Советский Союз, Турцию, Иран... На европейцев прогрессивный восточный монарх — в 1926 году он принял титул короля, падишаха — произвел очень сильное впечатление. Лондонская Times даже сравнила его с Петром I.
Но впечатление, произведенное на «афганского Петра» Европой и европейцами, было намного более сильным. «Во многих отношениях это был изменившийся человек, — полагал Коргун. — Его поездка в Европу, а также посещение Турции и Ирана привели его в состояние пессимизма на грани отчаяния: теперь он понял необъятность задач по модернизации Афганистана. Сопровождавший его в поездке корреспондент газеты Daily Mail писал: «Он заразился вирусом Запада настолько серьезно, что потерял чувство меры».
После возвращения домой Аманулла созвал Лойя-джиргу, высшее собрание представителей племен и духовенства, на которой объявил о новом этапе реформирования страны. Новации касались буквально всех сфер жизни — от высокой политики до одежды. Король, в частности, повелел, чтобы афганцы, проживающие в Кабуле, и гости столицы одевались в европейское платье. Вместо чалмы и традиционной каракулевой шапочки король рекомендовал носить шляпы.
Но больше всего шуму наделали решения, посвященные «женскому вопросу». Аманулла запретил многоженство, разрешил женщинам ходить без чадры и стричь волосы в соответствии с собственными предпочтениями, сообщил о решении посылать на учебу за границу молодых афганок. Кроме того, король высказался за введение бесплатного обязательного образования для детей в возрасте от 6 до 11 — как мальчиков, так и девочек. Причем дети обоего пола, по мысли короля, должны были учиться вместе.
Планы незамедлительно претворялись в жизнь. «В рамках борьбы за эмансипацию женщин Кабул был поделен на районы, в каждом из которых был человек, ответственный за женское образование и вообще за женские права, — пишет Коргун. — Король призвал женщин не следовать указаниям мужей относительно чадры и посещать места публичных развлечений. Он даже в шутку пообещал снабдить их оружием для отстрела тех мужей, которые противятся женской эмансипации».
И дошутился. Корм, как говорится, оказался не в коня: подданные не поняли своего короля. То есть сначала не поняли участники джирги, а потом недовольство передалось социальным слоям и группам, которые они представляли. И пошло-поехало...
Топливом разгорающегося мятежа стали слухи о том, что во время пребывания за границей Аманулла стал католиком. Сомневающимся в качестве подтверждения предъявлялся факт встречи короля с Папой Римским, действительно имевший место, и главное — реформы Амануллы: мол, только кафир, неверный, мог сотворить такое.
Потерпев поражение в разразившейся гражданской войне, в январе 1929 года Аманулла отрекся от престола и покинул Афганистан вместе со всем своим многочисленным семейством. Оставшуюся часть своей жизни — а жил он еще долго, до 1960 года — низложенный король провел в Италии.
С падением Амануллы модернизация Афганистана была остановлена. «Народный вождь» Бача-и Сакао (в переводе — «сын водоноса»), объявивший себя эмиром, и его соратники по своим воззрениям сильно напоминают «ранних» талибов — образца середины 1990-х. Придя к власти, «сын водоноса» первым делом запретил европейские одежды, закрыл все школы для женщин и восстановил многоженство.
Но и положивший конец смуте Надир-шах, основатель новой королевской династии, казнив Бача-и Сакао, не стал отменять антиреформаторские решения предшественника. «Я выступаю за определенный прогресс и культурные реформы западного толка, — заявил новый король, — но я хотел бы проводить реформы не такими быстрыми темпами, как Аманулла».
Шах и мат
Но проправил он недолго. После того как Надир-шах был убит в результате покушения, на трон взошел его 19-летний сын Мухаммед Захир-шах. Он-то и стал вторым и пока что последним в списке самобытных афганских реформаторов.
Поначалу, однако, и он не слишком торопился. Хотя связано это было не столько с желаниями, сколько с возможностями. Первые годы Захир-шах царствовал, но не правил: реальная власть находилась у «опекавших» его трех дядьев. Один из них, Мухаммад Хашим-хан, занял пост премьера и контролировал в этом качестве внутреннюю и внешнюю политику страны.
Полную политическую самостоятельность Захир-шах обрел лишь в 1960-х годах. Хотя определенные шаги по пути прогресса делались и в предыдущий период. В 1941 году открылся первый театр, в 1946-м — первый университет. В 1959-м отменено обязательное ношение женщинами чадры. Женщины все активнее вовлекались в общественную жизнь и в процесс государственного управления. К началу 1960-х в госаппарате трудились около 500 представительниц прекрасного пола.
Но настоящая перестройка началась, когда король затеял конституционную реформу. Принятая в 1964 году новая Конституция Афганистана и сегодня выглядит вполне прогрессивной. Прогрессивней многих. А для того времени — и тем более того региона планеты — ее смело можно назвать революционной. В ряду главных целей государства в ней провозглашалось «установление политической, экономической и социальной демократии».
Важнейшим новшеством было право граждан объединение в партии. Перед политическими организациями ставились лишь два ограничения: 1) их задачи и деятельность не должны были противоречить положениям Конституции; 2) оргструктура и источники должны были быть открытыми.
Существенно расширялись полномочия парламента: члены правительства несли личную и коллективную ответственность перед нижней палатой, Национальным советом. Депутаты могли требовать отчета об их деятельности, могли выносить вотум недоверия. Верхняя палата, Совет старейшин, получила право требовать возбуждения судебного дела против членов правительства.
А через год Конституция была дополнена законом о выборах, в котором впервые в истории страны избирательные права были предоставлены женщинам, и законом о печати, разрешившим свободное издание частных газеты. С принятия закона политические издания стали возникать как грибы после дождя. Ряд из них стали идеологическим и организационным ядром формирующихся партий. Новый политический курс вошел в историю как «демократический эксперимент».
Одной демократией, понятно, сыт не будешь. Но Афганистан достаточно уверенно развивался в эти годы и в экономическом плане. Умело лавируя между сверхдержавами, Захир-шах, что тот ласковый теленок, получал одновременно помощь и от СССР, и от США. Благодаря этим непрерывным подаркам со всех сторон афганская экономика достаточно быстро росла. В стране с нуля были созданы целые отрасли промышленности — авторемонтная, горнодобывающая, химическая, цементная, домостроительная...
Сегодня время правление Захир-шаха часто называют «золотым веком Афганистана». Если глубоко погрузиться в изучение этого периода, то такое определение покажется абсурдным. Эпохой всеобщего благоденствия и справедливости эти десятилетия, конечно же, не были. Бедность, дикость, бесправие, коррупция — все это, что называется, было в ассортименте.
Однако в истории, как и в любой другой области знаний, все познается в сравнении. На фоне проблем, в которые погрузилась страна после свержения Захир-шаха и из которых не вынырнула до сих пор, захиршаховский период со всеми его большими и малыми бедствиями и впрямь кажется золотыми беззаботными деньками.
Но обижаться афганцам, кроме как на себя, не на кого. Мат Захир-шаху и его реформам — точно так же, как и реформатору Аманулле — поставили не какие-то зловредные иноземцы, а свои же. Причем свои до такой степени, что случившееся можно назвать внутрисемейным конфликтом: военный переворот, произошедший в ночь с 16 на 17 июля 1973 года, возглавил двоюродный брат короля Мухаммед Дауд.
Бремя империи
Коварный кузен обвинил короля в коррупции и провале реформ, пообещав народу ввести «реальную и разумную демократию». И разумеется, обманул — устроил личную диктатуру. После этого-то страна и покатилась по наклонной плоскости, пустилась во все тяжкие — переворот за переворотом, война за войной... Ну, точнее, одна непрерывная гражданская война, дополненная двумя интервенциями — советской и американо-натовской.
Понятно, что у Дауда не получилось бы так просто свергнуть брата, если бы у того была хоть какая-то народная поддержка. Но поддержки не было. Может быть, все дело в реформах, которые, как и реформы Амануллы, как говорится, опередили время?
Однако, по мнению Виктора Коргуна, подробно разобравшего причины краха первого афганского модернизатора, дело было вовсе не в покушении Амануллы на традиционные ценности: «Неудача его политики была обусловлена не столько социальными переменами и религиозными реформами, сколько попытками создать сильное централизованное правительство. Это была смертельная угроза для традиционных племенных вождей и мулл...
Такого рода конфликт был характерен для фрагментарной природы власти и возник бы независимо от того, была ли реализована программа модернизации или нет. Вообще-то с этим сталкивались все афганские эмиры. И схема повторяется: появляется сильный харизматический лидер, подчиняющий племена и правящий до тех пор, пока по тем или иным причинам его власть не слабеет и не происходит взрыв».
Судя по всему, это и есть та хроническая национальная болезнь, которая перманентно ввергает Афганистан в хаос и одичание. И если так, то путинский совет «исходить из истории, культуры, философии» применим здесь лишь в том смысле, что лучше вообще не соваться сюда с какой бы то ни было цивилизаторской миссией. До тех пор, пока эта бурлящая протоплазма не превратится во что-то более целостное и устойчивое, из чего ни исходи, что ни делай — толку не будет.
Далеко не факт, впрочем, что это ноу-хау можно рекомендовать и в случаях, аналогичных чеченским, — по крайней мере в нашем собственном его исполнении, в варианте «чеченизации». Этот эксперимент еще продолжается и чем закончится — бог весть.
Совсем не очевидно, что стабильность системы Россия–Чечня сохранится при какой-либо замене в паре Путин–Кадыров. Не говоря уже о возникновении совершенно иной пары на ее месте.
Есть и риск другого сорта — еще более «долгоиграющий», но тоже вполне реальный. Несколько перефразируя Владимира Ильича, можно сказать, что всякая империя лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет расширяться. Расширяться, уточним, необязательно в физическом смысле — куда важнее ментальная, ценностная экспансия.
Если же метрополия перестает навязывать свои ценности и подстраивается под «философию» периферии (ну, или просто отдает все на откуп туземным вождям — чем бы, мол, ни тешились, лишь бы клялись в вечной преданности), то рано или поздно начинается обратный процесс — варваризация государства. Через это, к примеру, прошла Римская империя, и этот опыт никак нельзя назвать вдохновляющим.
