Имело ли место в последующие месяцы предательство идеалов августа 1991-го? Или эти идеалы изначально являлись иллюзиями?
В те три дня в августе в глазах огромного количества людей по всей тогда еще единой (или относительно единой) стране точно не являлись. После второй осады Белого дома два с небольшим года спустя Иван Макушок станет известен как крупный деятель российского левого движения, имиджмейкер Геннадия Зюганова и критик ельцинской администрации. Но в последний месяц лета 1991 года он был совсем на другой стороне.
«У меня была абсолютная уверенность, что у Белого дома прольется кровь, — рассказал мне Иван Макушок о своих приключениях в те дни. — Я вспомнил, что закончил мединститут. Мама дала мне и моему товарищу бинты. И мы отправились на Краснопресненскую набережную. В сам Белый дом было просто так не войти.
Но вдруг мне сильно стукнули ящиком по ногам. «Что такое?» — спросил я. Мне ответили: «Это противогазы в восьмой подъезд». Я начал кричать: «Пропустите противогазы в восьмой подъезд!» Толпа защитников Белого дома решила, что я главный по противогазам, и расступилась.
Так я оказался внутри здания — у радиорубки, откуда вещали мои друзья из гремевшей тогда программы «Взгляд» и куда постоянно заходили «первые лица сопротивления». Помню, например, Руслана Хасбулатова — с трубкой, в строгом деловом костюме и белых носках.
Через некоторое время там появился знаменитый виолончелист Мстислав Ростропович, в котором я нашел себе абсолютного единомышленника — пофигиста, которому было смешно и весело. Узнав, что у меня с собой бутылка водки (я взял его с собой для того, чтобы обеззараживать раны), он воскликнул: «Это же великолепно!»
Во время нашего совместного распития этой бутылки знаменитый музыкант начинал настаивать, чтобы я называл его на «ты». Я этого сделать не мог. Тогда он потребовал, чтобы я послал его на три буквы. Мол, таким образом будут сняты психологические барьеры. Помню еще его рассказ о том, что он сбежал в Белый дом тайком от жены — не менее знаменитой Галины Вишневской: «Не знаю, что теперь будет! Боюсь ее безумно. Она меня убьет!»
В отличие от Ивана Макушка, не всем в августе 1991 года повезло распить в Белом доме бутылку водки с самим Ростроповичем. Но вот его общие впечатления о тех днях — «чувство, что ты в кино», абсолютно карнавальная атмосфера, которая иногда сменялась уверенностью, что сейчас произойдет нечто ужасное, эйфория, когда это ужасное не происходило, общее ощущение хаоса — характерны для очень и очень многих.
Но вот таким ли уж хаотичным было происходившее в те дни в столице Советского Союза и по всей стране? В воспоминаниях занимавшего в тот момент пост председателя КГБ Украины Николая Голушко я натолкнулся на очень точную метафору: «Я расцениваю августовские события, образование ГКЧП как вулканический взрыв, разрушивший за три дня Союз и разбросавший осколки в форме независимых республик».
Извержение вулкана — это всегда хаос. Но хаос, вызванный совершенно закономерными причинами — накоплением в жерле вулкана разрушительной энергии, которая лишь ждала удобного момента для того, чтобы во всей своей мощи вырваться наружу.
Лава начала вытекать из жерла вулкана еще как минимум за три года до описываемых событий. В августе 1991 года имел место лишь апофеоз извержения. Приведу фрагмент из воспоминаний еще одного высокопоставленного офицера советских спецслужб — тогдашнего заместителя председателя КГБ Эстонской ССР Владимира Пооля об обстоятельствах принятия местным Верховным советом декларации о государственном суверенитете Эстонии в ноябре 1988 года.
«С докладом выступил председатель Президиума ВС ЭССР Арнольд Рюйтель. Он разъяснил депутатам, почему предлагаемые Москвой дополнения и изменения Конституции неприемлемы для Эстонии.
Депутатский корпус Верховного совета ЭССР состоял из 285 народных избранников, в зале присутствовали 264. Для принятия декларации надо было набрать 143 голоса. Все тревожно ждали результатов голосования. В поддержку декларации первыми подняли руку глава Народного фронта Эдгар Сависаар, его единомышленники. Сразу же поднялась рука (первого секретаря ЦК Компартии Эстонии) Вайно Вялеса. Это был сигнал для коммунистов, которых среди депутатов было 202 человека (70,8%). Проголосовал «за» и второй секретарь ЦК КПЭ Георгий Алешин — это был сигнал для русскоязычных депутатов, всего их было 99 человек, но не все присутствовали в зале.
Был еще один фактор, который оказал сильную моральную поддержку сомневающимся депутатам. В зале сидел депутат Вениамин Ефимович Порывкин — отставной генерал-майор, бывший первый заместитель председателя КГБ Эстонии, только два месяца назад уволенный со службы. Взоры депутатов были направлены в его сторону. Все ждали, как проголосует седой генерал из пока еще грозного ведомства (большинство депутатов еще не знали, что он уже на пенсии).
Когда Порывкин поднял руку, зал выдохнул: если КГБ — «за», то зачем нам, земным, бояться! Результат голосования превзошел все ожидания. Из присутствовавших в зале 264 депутатов за декларацию о суверенитете Эстонской ССР проголосовали 258».
О чем свидетельствует этот рассказ? О двух тенденциях, ставших магистральными в советской политической жизни эпохи медленного, сначала почти незаметного заката перестройки: о бунте республиканских политических элит против Москвы и вялой, апатичной реакции союзного центра на этот вызов. Первый шаг к отделению Эстонии от Советского Союза сделали не какие-то там «антисоветчики и диссиденты», а опытные партийные аппаратчики, выдвинутые на первые роли в политической жизни республики еще во времена Хрущева и Брежнева.
Понять психологическую мотивацию Вайно Вялеса и Арнольда Рюйтеля можно с легкостью. Когда два этих номенклатурщика чувствовали, что «любой шаг в сторону означает расстрел», они старательно изображали из себя верных солдат партии. Но когда у них появилось ощущение, что «расстрела» не будет, Вялес и Рюйтель «вспомнили», что они прежде всего эстонцы, жаждущие по-максимуму освободиться от верховенства Москвы.
А вот с психологической мотивацией Георгия Алешина и Вениамина Порывкина все гораздо сложнее. Не верю, что эти выходцы из соответственно Новосибирской и Томской областей мечтали о восстановлении государственной независимости Эстонии. Скорее всего, не получив четких сигналов от «начальников своих начальников» в Москве, они ориентировались на тех первых лиц, кто у них на глазах исправно поднял руки в зале.
На этом месте сторонники персоналистского взгляда на историю должны радостно захлопать в ладоши и провозгласить что-то вроде: «Мы же вам говорили, что Горбачев целенаправленно хотел все развалить?! Вот вам доказательство!»
Доказательство, действительно, налицо. Но вот чего именно? С моей точки зрения, вовсе не того, что Михаил Сергеевич хотел уничтожить властную пирамиду, на вершине которой он же и восседал. Наоборот, стремление любой ценой остаться на властной вершине было главным мотивирующим фактором Горбачева.
Но последний генеральный секретарь ЦК КПСС столкнулся с неразрешимым противоречием. Курс на демократизацию разрушал и всю советскую управленческую систему и даже подрывал основы существования СССР как единого государства. Повернуть вспять эти тенденции можно было только с помощью массированного применения силы. Но это, в свою очередь, означало бы смертный приговор для всей политики перестройки и автора этой политики.
С аналогичной дилеммой в те годы столкнулся и Китай. Сейчас об этом уже мало кто помнит, но во второй половине 80-х в Пекине был и «свой Горбачев» и даже «свой август 1991 года».
В январе 1987 года новым генеральным секретарем ЦК Коммунистической партии Китая был избран впервые вошедший в политбюро еще при Мао действующий премьер страны Чжао Цзыян. Новый генсек достаточно быстро взял курс на либерализацию политической жизни: предложил разделить роли партии и государства и резко ослабил цензуру.
Как и в СССР, такая политика привела к валу критики с двух сторон одновременно. Консерваторы упрекали Чжао Цзыяна в подрыве основ и стремлении разрушить государство, а сторонники политических реформ — в робости и нерешительности. Развязка наступила на стыке весны и лета 1989 года. Смерть занимавшего пост генерального секретаря ЦК КПК перед Чжао Цзыяном Ху Яобана стала для настроенных критически по отношению к власти студентов предлогом для того, чтобы разбить палаточный лагерь на главной площади Пекина Тяньаньмэнь.
Лозунгов у протестующих было много. Но главным среди них было «ускорение демократических преобразований». Чжао Цзыян этот лозунг фактически поддержал. Генеральный секретарь ЦК партии выдвинул несколько инициатив по реформированию СМИ и системы образования, распорядился о «полном и объективном» освещении событий на главной площади Пекина в прессе и даже вступил с протестующими в опосредованные переговоры.
Но в июне 1989 года консерваторы сказали «баста». С благословения ушедшего на пенсию со всех официальных постов, но сохраняющего роль верховного лидера Китая Дэн Сяопина Чжао Цзыяна сместили с должности генсека и до самой его смерти в 2005 году поместили под домашний арест. Ну а протестующих перемололи танками. Погибло, по неофициальным данным, до десяти тысяч человек. А лозунги «ускорения демократических преобразований» до сих пор остаются в Китае вне закона.
По злой иронии судьбы Горбачев стал сначала свидетелем драматических событий на площади Тяньаньмэнь — именно в те дни он находился в Пекине с официальным визитом, — а потом главным героем драмы советского эквивалента Тяньаньмэнь. Сравнение кажется несколько натянутым? Это потому, что из членов ГКЧП получилась лишь бледная имитация Дэн Сяопина с его железной волей. Как и их отвергнутый шеф Горбачев, в те три дня августа они попытались все сделать наполовину и в результате закономерно остались у разбитого корыта.
Вот поразительный — и, на мой взгляд, совершенно необъяснимый — отрывок из книги Николая Голушко, ставшего после распада СССР одним из первых лиц Министерства безопасности РФ: «Командир спецназа КГБ СССР «Альфа», Герой Советского Союза Виктор Федорович Карпухин делился со мной, что ему поступили команды готовить операцию по штурму Белого дома и возможному задержанию Ельцина на его даче в Архангельском... В начале шестого утра сотрудники спецназа оцепили место жительства Ельцина и российского руководства в Архангельском, выставили наблюдателей. Но команды на интернирование Ельцина не поступило».
Странное решение тех, кто мог бы отдать такую команду, но почему-то ее не отдал. Люди моего поколения с детства знают, как осуществляются перевороты. Как писал Ленин в своих «Советах постороннего»: «Чтобы непременно были заняты: а) телеграф, б) телефон в) железнодорожные станции». Политики, способные выступить в роли организаторов и вдохновителей сопротивления, были в тот момент важнее всех, вместе взятых, «железнодорожных станций». Оставляя их на свободе, ГКЧП лишал себя политической инициативы.
Вечером того же дня члены ГКЧП, правда, опомнились и отдали приказ о штурме Белого дома. Но этот приказ натолкнулся на не менее знаменитую фразу из времен революции 1917 года: «Караул устал». По свидетельству Николая Голушко, руководители спецподразделений заявили, что попытка выполнения приказа приведет к масштабному кровопролитию, и самоустранились.
Получается, что политические инстинкты Ивана Макушка — его уверенность в том, что в Белый дом надо взять бинты для перевязки раненых — оказались абсолютно верными. Чего никто не смог просчитать, так это безынициативности и неталантливости членов ГКЧП как заговорщиков. Оказавшись в от одном шаге от «китайского сценария», они этот шаг сделать так и не смогли.
А между тем их шансы победить — пусть ценой океана крови — были вполне реальными. В те дни августа 1991 года я, шестнадцатилетний подросток, был на каникулах у бабушки в Алма-Ате. Отчетливо помню первое выступление Нурсултана Назарбаева по радио 19 августа. Из него было совершенно невозможно понять, поддерживает ли президент Казахстана ГКЧП или нет. Как опытный политик, Назарбаев оставил себе максимально возможное поле для маневра.
Аналогичную выжидательную позицию заняли в те дни руководители большинства республик СССР. Но на момент утра 19 августа это была выжидательность с уклоном к ГКЧП. Решив, что дело пахнет керосином, большинство осмелевших в период политической «оттепели» республиканских руководителей были морально готовы засунуть свою смелость куда подальше и вновь «встать в строй». Но время шло. ГКЧП демонстрировал безволие и все больше дискредитировал себя. Республиканские начальники сделали вид, что у них не было никакого момента слабости и колебаний, и окончательно ощутили себя «королями вселенной». Советский Союз де-факто приказал долго жить.
Задам вопрос, который казался абсолютно крамольным и даже неприличным в те дни, тридцать лет назад, но представляется абсолютно естественным сейчас: было бы лучше, если бы события в нашей стране пошли по китайскому сценарию?
Вместо ответа позволю себе обратить внимание на разницу между Советским Союзом и Китаем. В Китае тоже есть проблема регионов с сепаратистскими устремлениями. Но население таких регионов — прежде всего Тибета и Синьцзянь-Уйгурского автономного района — является очень незначительным на фоне всего населения КНР. Китай — это фактически моноэтническое государство. Советский Союз моноэтническим государством не был.
К лету 1991 года союзный центр фактически превратился в надстройку, парящую в воздухе. Становой хребет Союза — Российская Федерация — потерял интерес к роли «метрополии». Возглавляемая Ельциным РСФСР выступила в роли одного из застрельщиков процесса всеобщей «суверенизации».
Получается, что это «Ельцин целенаправленно хотел все развалить»? Тоже не получается. В российском депутатском корпусе, от которого прямо зависело политическое выживание Ельцина как председателя Верховного совета РСФСР в 1990–1991 годах, доминировали представители традиционной политической элиты. Списать на нацеленный на фактический самороспуск СССР политический курс на Ельцина, Бурбулиса и еще нескольких таких же отщепенцев не получится. Но вот что для меня до сих пор остается загадкой: насколько осознанным для массы российской политической элиты был этот курс? Отдавали ли они себе отчет в последствиях своих действий или просто плыли по течению?
Ход истории не является жестко детерминированным. Очень часто все сводится к наличию или отсутствию политической воли. У Горбачева политической воли уже к началу 1991 года не осталась почти ни грамма. Вот как Анатолий Черняев — самый близкий и самый верный (он остался с бывшим президентом СССР до самой своей смерти в 2017 году) помощник Горбачева — оценил в своем дневнике в январе 1991 года выступление своего любимого шефа на Верховном совете: «Жалкая, косноязычная, с бессмысленными отступлениями речь. И нет политики.
Тошно-фарисейское виляние. Нет ответа на главный вопрос. Речь недостойна ни прошлого Горбачева, ни нынешнего момента, когда решается судьба всего его пятилетнего великого дела. Стыдно и жалко было все это слушать».
У членов ГКЧП волевых качеств тоже не оказалось. В итоге власть свалилась на того, у кого волевые качества были в избытке — Бориса Ельцина. Остальное — это уже история. История, которую уже совершенно невозможно переписать.
