— Олег Джериханович, как для вас началась «августовская война»?
— 7 августа где-то в половине двенадцатого ночи позвонила мне из Цхинвала Мадина Плиева (участница боевых действий в Южной Осетии начала 90-х. — М.П.). Говорит: «Джериханович, по-моему, нам хана». Я отвечаю: «Да ладно, нам хана давно уже». — «Нет, такого еще не было. Вот послушай». И я в телефонную трубку услышал грохот артобстрела. Говорю ей: «Все понятно. Выезжаю». По дороге подхватил двоих наших ребят в полевой форме. Они тоже хотели попасть в Цхинвал, чтобы помочь защитить его от агрессоров… У одного из них не оказалось при себе паспорта, и его не пропустили через границу. Дальше мы поехали вдвоем.
— Что вы увидели на юго-осетинской территории?
— Проехали Джаву, там еще тихо-спокойно. Начали подниматься от Гуфтинского моста на Зарскую дорогу. В районе водораздела мы увидели три установки «Град». Они принадлежали Южной Осетии. Один из них прямо при нас произвел пристрелочный залп. У них там где-то в районе Хетагурово корректировщик сидел. И буквально через 10 минут связь с корректировщиком пропала. После этого они уже ничего не могли делать: не знали, куда стрелять, чтобы не попасть по своим.
Мимо нас в сторону Джавы проскочила колонна дорогих джипов. Позже мы узнали, что в ней находился президент Эдуард Кокойты со своим окружением.
— Это во сколько было?
— Наверно, около двух часов. Но точно сказать не могу. В памяти многое осталось, но на часы не смотрел.
— Бывший командующий 58-й армией генерал Анатолий Хрулев в одном из интервью утверждал, что перед ним стояла задача «захватить Гуфтинский мост», отбросить от него грузин. Но ведь мост не был занят грузинами?
— Не был. Грузин в районе моста не было. Но вскоре мы услышали шум от вращающихся вертолетных лопастей. Наших вертолетов там не должно было быть. Мы поняли, что это грузинские вертолеты. В это время нам навстречу со стороны Зара выехала машина. Водитель сообщил, что дорога на Цхинвал перекрыта. И лучше нам и не пытаться туда прорываться окольными путями, потому что так мы можем попасть под огонь своих. Мы повернули назад, к мосту. И уже за последним поворотом увидели в тумане (а туман был очень густой в ту ночь, он полностью окутывал вершины гор) поднимающиеся армейские бээмпэшки. Я спрашиваю у ребят: «Спутник?» Они отвечают: «Да». Спутник — это поселок во Владикавказе, где располагается воинская часть. Говорю: «Молодцы, успели! ПЗРК у вас есть?» Нет, отвечают, ПЗРК нет. «Тогда осторожней: в воздухе грузинские вертолеты». Миновали мост. Навстречу движутся российские армейские «Грады». Там на Транскаме есть место, где продают пироги, воду, пиво. Вот вся эта площадка была занята «Градами», которые, правда, при нас не произвели ни одного залпа. Увидев это, я успокоился. Если русские вошли, думаю, они не дадут грузинам нас уничтожить.
— А это во сколько было?
— Около 4 утра, уже светало.
— Так вы и не попали в ту ночь в Цхинвал?
— Я созвонился с нашими во Владикавказе. Они говорят: приезжай, надо что-то делать, формировать ополчение! А осетинские добровольцы и так уже ехали в Цхинвал. Мы их тоже по дороге встретили. Хотя я не считаю их добровольцами. И себя добровольцем не считаю. Это обязанность каждого осетина — защищать свою землю.
— Но как-то вы все же в событиях поучаствовали?
— Мы помогали чем могли, используя свои возможности в Южной Осетии. Например, с корректировкой огня. Есть у меня один знакомый, который до сих пор работает там в «органах». Он мне звонил и говорил: «У нас есть информация, что в таком-то месте сосредоточена грузинская техника, но мы не знаем, кому передать». Я передавал эту информацию военным. А проблема была в том, что российской военной разведке до начала войны было запрещено работать в Южной Осетии. Это звучит как какой-то бред, но это было так. То есть никакой грамотной подготовки к войне не было. Если бы к войне готовились заранее, то там на каждом участке уже сидел бы корректировщик, который давал бы координаты для артиллерии. Но у россиян не было таких корректировщиков. А вот этот кагэбэшник давал четко координаты, вплоть до целеуказания «по улитке».
— Но ведь по тому, как разворачивались события, можно было догадаться, что скоро начнется война?
— Да, к нам поступила информация, что война однозначно начнется. Поэтому было принято решение вывезти детей, стариков, больных… К чести руководителей Северной Осетии, они выделили для этого большое количество микроавтобусов, которые сделали несколько сотен рейсов.
— Почему грузинам не удалось занять Цхинвал? Что сыграло решающую роль?
— Я настаиваю, что грузин из Цхинвала выбили местные пацаны, по большей части молодые ребята. Осетинские ополченцы. Они сделали самое главное: не дали грузинской армии закрепиться в городе. Если противник уже закрепился, то его можно выбить только ценой больших потерь. А местные хорошо знают город. Они действовали маленькими группами. И как только грузины куда-то входили, тут же их выбивали. Российская армия входила в уже очищенный от противника город. Оружия у населения было много. Только не было гранатометов. Накануне войны Кокойты распорядился отобрать все гранатометы, у кого найдутся.
— А юго-осетинские вооруженные силы чем занимались, пока пацаны воевали?
— Конечно, и многие подразделения армии Южной Осетии свои позиции не оставили. Например, 6-й батальон под командованием Теймураза Цховребова. У них 10 августа лица были коричневые. Потому что все это время они не спали. Нельзя не вспомнить опять и о героическом поведении главы Совбеза Анатолия Баранкевича, который лично из гранатомета подбил грузинский танк. Танк взорвался, башня улетела, воткнулась в крыльцо здания Дома профсоюзов. Она и сейчас там — ее решили оставить как памятник. Но фактически Баранкевич подбил два танка. Второй, который шел за тем, который подбил Баранкевич, сдетонировал от первого. Потом он собрал вокруг себя небольшую группу, и они пошли выбивать танки из города. Надо отдать должное грузинам, они не вступали в перестрелки, сразу отходили. 9–10-го числа я сам видел в городе брошенные берцы и грузинскую полевую форму. То есть они переодевались в гражданскую одежду и уходили. Им, конечно, помогали мирные жители — грузины, давали им одежду. У нас к местным грузинам ожесточения не было. Ехали как-то через Тамарашени с ребятами, видим, горит грузинский дом. Хозяин его поливает, а он все горит и горит. У него вода закончилась, он сел и плачет. А тут техника мимо идет, камни летят из-под колес. Ребята подошли и говорят: «Отойди скорей куда-нибудь, спрячься».
— Почему помощь со стороны России пришла так поздно?
— Думаю, задержка с вводом войск была связана с общей неразберихой, отсутствием оперативной связи, адекватной оценки обстановки. Начались события. Из Цхинвала звонят в Москву. Там не отвечают. Звонят в Ростов. Оттуда тоже звонят в Москву. И из Владикавказа звонят в Москву. А Москва молчит. Причем грузины выбрали момент, когда оперативный отдел Минобороны переезжал из одного здания в другое. И командующий 58-й армией генерал Хрулев взял на себя ответственность за решение о вводе войск. Я точно знаю, что он действовал на свой страх и риск. Государственная машина зашевелилась только 8-го числа, ближе к вечеру.
— Почему военной разведке запрещали работать в Южной Осетии?
— Не знаю. Зато я очень хорошо знаю ситуацию 1991–1993 годов. В этот период мы сумели выстоять не благодаря, а вопреки желанию многих в Москве…
— Вы же не из Южной Осетии. Как вы вообще попали в эту историю?
— В 1991 году ко мне обратились кударцы (южные осетины), живущие в Пригородном районе Северной Осетии еще со времен первого геноцида 1920 года. Они сказали, что у них намечается война с соседями: «Мы знаем о твоих возможностях, достань технику». Я пригнал в Алагир 20 БТР из Семипалатинска. Во время разгрузки к платформе, куда выгружалась техника, подъехало несколько машин. Выходит целая делегация южных осетин во главе со Знауром Гассиевым — он потом был председателем парламента Южной Осетии. Они говорят: «У них еще ничего не началось, а нас уже убивают. Нам эта техника нужнее». А я не знал тогда, что происходит в Южной Осетии. Говорю: «Ребята, давайте отдадим половину им. В качестве подарка кударцам юга от кударцев севера». Северяне согласились. Но ночью южане все ЗИПы (запчасти) перетащили из северных машин в свои. Так чуть ли не пошли они стенка на стенку, пришлось по броне стрелять, чтобы их утихомирить.
— И после этого вы направились в Цхинвал?
— Не сразу. Я уехал за рубеж, через три месяца вернулся во Владикавказ. И буквально на следующую ночь звонок в дверь: заходят пять человек, южане. «Нам надо создавать свою армию. Тебя приглашаем на должность командующего». — «Оружие у вас есть?» — спрашиваю. «Нет». — «А что у вас есть?» — «Ничего». Наутро я уже был в Цхинвале. Там собрали заседание Верховного Совета Южной Осетии и назначили меня командующим вооруженными силами.
— Какая там была в то время обстановка?
— В каждом районе имелась своя вооруженная группа, «отряд самообороны», во главе с полевым командиром. И часто они между собой не ладили. Криминал тоже присутствовал. Я начал с того, что всех собрал и сказал, что хочу сформировать ОМОН. Предложил всем вступить, пообещал оружие. Тут один вскакивает с места и заявляет: «Я в менты не пойду».
— Да, по законам блатного мира это «западло». Как взаимодействовали с криминалом?
— С ним мы боролись. Был случай, когда я сказал командиру ОМОНа Вадиму Газзаеву: «Надо арестовать пять человек. Это бандиты. Сделай вид, что везешь их во Владикавказ, а по дороге расстреляй». Он не согласился. И в итоге после войны сам погиб от их рук. К сожалению, для некоторых в Южной Осетии бандиты и сегодня являются идеалом. Вы, конечно, видели в Цхинвале улицу Алана Джиоева?
— Да.
— Джиоев, он же Парпат, был одним из натуральных бандитов. Но его именем названа улица, а не именем Газзаева, например. И это Парпат был тем человеком, который при нашей первой встрече заявил, что в менты не пойдет.
— А где вы доставали оружие?
— У ингушей. А тем продавали его чеченцы. Ведь Ельцин оставил чеченцам вооружение Советской армии, которое находилось на территории Чечено-Ингушской АССР. Правда, он договорился с ними поделить его 50 на 50%. Но фактически все осталось у них. Надо сказать, что перед отъездом на юг я был очень богатым человеком. А уехал я из Южной Осетии очень бедным человеком. Но я ни о чем не жалею. Территория теперь все-таки наша. Хотя эту территорию и сдавали грузинам Ельцин и компания. 23 марта 1991 года на совещании в Казбеги ведь было принято решение о разоружении «незаконных юго-осетинских формирований». Там был Ельцин, Гамсахурдиа (президент Грузии) и Галазов (глава Северной Осетии).
— Но потом в Сочи 24 июня 1992 года были подписаны Дагомысские соглашения, которые положили конец войне и по которым в зону конфликта вошли миротворцы.
— Дагомысские соглашения мы принудили подписать путем шантажа.
— В чем состоял шантаж?
— «9-й километр». Это воинская часть под Владикавказом, из которой мы забрали 14 «КамАЗов» с прицепами боеприпасов и 12 САУ (самоходных артиллерийских установок). Как могут 17 человек (именно столько нас и было) штурмовать воинскую часть, где находится 300 человек, и забрать оружие? Конечно, часть офицеров была посвящена в нашу ситуацию. И мы были готовы на все, а они умирать не были готовы. То, что мы там взяли, принципиально ничего не решало. Потому что в это время Грузии были переданы Ахалцихский и Ахалкалакский укрепрайоны. А там — танки, «Грады», САУ, самолеты и вертолеты! Любое вооружение в огромных количествах. Это было начало 1992 года, когда к власти в Грузии пришел Шеварднадзе, которого Москва считала «своим». И нам ничего не оставалось делать, кроме как, действуя методом шантажа, принудить Ельцина и Шеварднадзе к сочинским встречам. И через несколько дней после этого Ельцин и Шеварднадзе в Сочи при участии глав Северной и Южной Осетии подписали мирное соглашение. Ельцин подошел ко мне: «Ну, ты доволен?» Он уже был нетрезв. Потом говорит Руцкому: «Сядь с ним и зафиксируй, что нужно Южной Осетии». Короче, написали мы список. Танки, автоматы, боеприпасы, берцы и камуфляж. Ржавого гвоздя не получили из этого списка.
— Почему вы покинули Южную Осетию?
— Там было много нюансов. После подписания Дагомысского соглашения туда начали поступать деньги. При мне 20 миллионов должны были прийти. Но до нас они не дошли. Потом я в конце 1993-го оказался в «Матросской Тишине», где пробыл 6 месяцев.
— За что?
— За «9-й километр». В мае 1994-го дело было прекращено. В связи с тем, что мое преступление предотвращало преступление гораздо более серьезное. Я уже говорил, что ни о чем не жалею. Могу сказать, что в моей жизни было два самых счастливых дня. Первый — это день подписания Сочинских соглашений, которые остановили войну. И второй — это когда я увидел многокилометровую колонну российских танков, идущую по Транскаму на помощь Южной Осетии.
Читайте материал: "Эксперт рассказал, как Россия помешает Грузии вступить в НАТО"
