«Власть есть порочный прочный круг, такую формулу я для себя вывел», — говорит мой собеседник.
«Порочный?» — недоуменно переспросила я.
«Не в смысле извращенный или испорченный, — тут же поправляется Шаймиев. — Но власть никогда не даст добровольно расстаться с ней».
— Но, Минтимер Шарипович, почти два года назад, в январе
— Что вы говорите, уйти из власти невозможно! Человек не может отречься от нее на генном уровне. Если ты оказался в этой системе, ты ее уже не покинешь. Сколько людей вокруг, сколько историй, искушений, преступлений ради того, чтобы получить власть, — но никто никогда не разрывает этот круг сам.
— А как же римский император Диоклетиан, который уехал в деревню сажать капусту? А Ельцин, сказавший накануне
— Это единичные случаи, и то не без создавшихся обстоятельств. Остаться хотят все, но по разным причинам не у всех получается. И с этим тоже надо смириться. Из исключений меня всегда поражала личность президента Чехословакии Вацлава Гавела. Он пришел к управлению в смутное время. Его страна распадалась. Но ему хватило такта и дипломатии провести этот процесс мирно. В результате образовались два дружественных государства. Обратный пример — Югославия. Для журналистов, понятно, более интересно, когда идут революции, перевороты и есть о чем писать. Мирный процесс в Чехословакии был менее заметен. Как и фигура ее лидера, который просто блестяще делал свое дело. Десять лет президент Гавел вел народ к демократии. Он создал условия для дальнейших свободных выборов, ни на йоту не побоялся, что бразды правления уйдут из его рук. С точки зрения нравственности власти я считаю его идеальным примером.
— Так чем же так сладка власть, что все ее хотят?
— В этом плане я плохой эксперт, так как мне не с чем сравнивать. Мне неведомо состояние без власти. Судьба распорядилась так, что я с молодых лет был при должностях. То директором, то министром, то председателем правительства, затем председателем Верховного Совета и в конечном итоге президентом республики лет на двадцать. Я тянул свой воз. Другой жизни у меня просто не было. Все происходило как бы само по себе. У меня даже свободного времени не было, чтобы подумать об этом. Бойтесь политиков, у которых этого времени много! Когда начались первые выборы губернаторов, еще при Б. Н. Ельцине, я сталкивался с такими — с отдельными молодыми ребятами, хорошо образованными, с подвешенными языками. Прилетаешь в Москву на несколько часов, встречи, совещания, ты — обреченный на дела человек. А они приезжают с женами и никуда не торопятся. Я уже, бывало, третий раз в Москву еду, а они еще с первого совещания не вернулись. Это были совершенно лишние, не знающие дело, случайные люди во власти. Но ведь население не может жить без управления. Есть те, которые рождены править, это дано свыше. А есть те, кому легче подчиняться, ничего не решая и не неся ответственность. Власть — это еще и отдушина в каком-то смысле, чтобы нам было кого ругать за плохую жизнь.
— То есть хорошей власть априори не должна быть — иначе и ругать в своих бедах будет некого? Не себя же!
— Это вам судить. Но надо быть готовым к тому, что тебя не будут любить. Знаете, как иной раз люди ждали от меня красивых обещаний? Я иногда стискивал зубы, чтобы не вырвались... Но никогда не обнадеживал их, а ведь так порой хотелось... Самое сложное во власти — это суметь промолчать, когда от тебя ждут чуда. Быть успешным много лет можно только в том случае, если говоришь людям пусть горькую, но правду, и обязательно делаешь то, что обещал. Вообще-то, думаю, что я человек искренний. Я люблю людей, и люди это знают. Власть предержащим всегда надо помнить о том, что, находясь во власти, мы не делаем народу одолжения, мы всегда в долгу перед людьми, мы в эту власть стремились сами.
— Между тем вы по-прежнему остаетесь рекордсменом по времени пребывания на своем посту. 6862 дня президентства, как подсчитано в Интернете! Вас называют «отцом всех татар», «бабаем», «мудрецом». Даже Лужков и Рахимов, глава Башкортостана, бывшие политические долгожители, остались позади. Легко ли было перестроить свою жизнь после ухода?
— Какой об этом может быть разговор?! Если бы не возраст, вопрос об уходе, скажу честно, вообще бы не возник. Но, представьте себе, мне семьдесят с лишним лет, и я всю жизнь только и делал, что работал. Даже не мог себе позволить завести собаку, хотя мечтал о ней. Но для меня казалось предательством взять животное, чтобы за ним постоянно ухаживал кто-то другой. Возраст — это другое состояние... Сказать, что я изменился и отрекся от всего, — было бы неправильно и резко. Но то, что новым главой республики стал человек, с которым я проработал бок о бок последние одиннадцать лет, мой ближайший соратник, талантливый руководитель, премьер-министр Рустам Минниханов и то, что в Московском Кремле его кандидатуру признали как наиболее достойную — это, я вам скажу, по душе татарстанцам и мне в том числе. Главное для политика не просто уйти, а еще и сделать правильный выбор относительно будущего. Я считаю, что нам это удалось. Первые месяцы в отставке я не мог находиться дома по выходным. Приезжал на работу. Сейчас уже не так. Учусь отдыхать. Ложусь поздно, много читаю. Иногда не могу книгу выпустить из рук, пока не переверну последнюю страницу. У меня такого давно не было. И с огромным сожалением думаю, как ничтожно коротка человеческая жизнь... Видите, на столе лежат целые стопы литературы — может вы не поверите, но в них находятся ответы почти на все вопросы, которые задает себе человек. Непрерывному чтению и изучению еще способствует моя работа в качестве председателя попечительского совета Республиканского фонда возрождения памятников истории и культуры Республики Татарстан, который мы создали для восстановления острова-града Свияжск (XVI век) и древнего города Болгар (X век). Я открыл для себя новый мир: история, архитектура, реставрация, консервация, часто и строительство... Сейчас, когда занялся этим делом, я вдруг понял, что, возможно, именно к этому возрождению я и шел все годы.
Свинцовые тучи Свияжска
Первый раз в Великий Болгар, Болгарский государственный историко-архитектурный заповедник, я попала в начале лета
Светило солнце. Катился большой и шумный праздник. Тысячи мусульман со всех концов России съехались сюда, в Спасский район Республики Татарстан, чтобы отметить 1122 года принятия ислама волжскими булгарами.
Районный центр Болгар с непременными атрибутами цивилизации, магазинчиками, сельсоветом, избами, ровным накатанным асфальтом... Неужели именно здесь тысячелетие назад и находилась та самая легендарная и загадочная столица Волжской Булгарии?
Средоточие жизни целой нации, что одной из первых поучаствовала в «великом переселении народов»?
«Я татарин» — майки, как флаги, были развешаны в тот день вдоль всего берега. Вдоль винтовых лестниц недавно отреставрированных минаретов, над затылками правоверных, совершающих намаз.
В толпе я увидела очень старую женщину в разноцветном национальном костюме. Она была в морщинах, но какая-то вся светлая, будто морщины ее — от не сходящей с лица улыбки. Я спросила ее: «Кто вы такая?» Она ответила, что она — татарская поэтесса.
Она прочитала мне свои стихи на родном языке и вдруг заплакала. Я спросила ее: «Почему вы плачете?» Она ответила, что это слезы радости. От того, что она нежно любит свою родину и именно ей посвящает эти строки. И берег Волги, и этот радужный июньский день, и вкусный чак-чак вприкуску с конской колбасой, и энергетика места — все было теплым, ладным и каким-то очень правильным.
Именно благодаря этому празднику, кстати, я встретилась и познакомилась с Минтимером Шаймиевым, который в нем участвовал: открывал памятник сподвижникам пророка Мухаммада, дошедшим до булгарской земли.
Тогда же мы договорились с ним об интервью...
Но не случилось — произошла «Булгария».
...Во второй раз в Татарстан я приехала уже в конце октября, накануне дня всех репрессированных.
В православный Свияжск.
Тот самый, ставший прототипом острова Буяна у Пушкина в его «Сказке о царе Салтане». «Море синее кругом/Дуб зеленый под холмом...» «С многоглавными церквами, теремами и садами...»
Иван Грозный два раза попытался взять Казань, но только в третий раз — после сооружения опорной крепости на острове Свияжск — ему удалось добиться цели.
Сразу после революции пламенный революционер Лев Троцкий привез сюда памятник Иуде Искариоту, черт его знает, зачем, но он решил установить его именно в центре Свияжска, в окружении церквей.
Островок, к которому ведет единственная дорога с суши, и сегодня выплывает золотыми куполами из-за свинцовых, нависших над ним туч.
Из церквей Свияжска сделали тюрьму. Не вырваться. Потом — во времена оттепели — тюрьму преобразовали в психушку.
Реабилитированные зэки разъехались по своим покинутым домам, находившиеся здесь по доброй воле охранники, понятное дело, никуда не делись, ассимилировались, обзавелись хозяйством, устроились санитарами в сумасшедший дом. Работа-то, что ни говори, знакомая, с людьми.
Больные выходили из монастыря-психушки на волю и тоже, за неимением другого, оставались жить на проклятом «святом острове». Бывшие палачи и бывшие жертвы, им не было из кого выбирать, кроме как друг из друга...
Потомки этих несчастных людей, их отталкивающий симбиоз и до сих пор еще бродят тут. Старики с уродливыми лицами, будто сошедшие с картин Гойи, они выглядят сморщенными совсем другими морщинами, нежели улыбающаяся татарская бабушка из Болгара, им неведомо, что такое радоваться жизни, — они просто родились без веры и радости, как иные рождаются без рук и ног.
— Не смей улыбаться в церкви, — накричала на меня надзирательница, когда я зашла в разрушенный Успенский собор Свияжска, это произошло на экскурсии несколько лет назад. — Здесь место, чтобы страдать и молиться, а не радоваться жизни, — старуха шипела и выталкивала меня вон. И не было сил сопротивляться ее профессиональной, железной хватке.
— Не трогай вещь, если покупать не собираешься, — чуть не вырвал у меня рекламный проспект продававший его мужчина на пристани. Я положила книгу на место, приобретать мне ее расхотелось, и он тут же прихлопнул ее сверху кирпичом, выдернутым, очевидно, из разрушенной монастырской стены.
Нет, верно, на земле двух больше непохожих мест, так близко расположенных друг к другу, чем Болгар и Свияжск...
И именно их — одновременно — решил восстанавливать Шаймиев. Сегодня благодаря ему оба этих исторических памятника внесены в лист ожидания ЮНЕСКО, чтобы быть признанными Всемирным наследием человечества.
«Люди целовали мне руки!»
— Скажу честно, Минтимер Шарипович, Свияжск — неприятное зрелище. Я понимаю, что это вопрос политкорректности, но ни за что не поверю, что вы можете одинаково относиться к этому страшному острову и к Болгару.
— Свияжск, да, производит энергетически тяжелое впечатление. Великий Болгар — это все же тысяча лет назад, и то, что там случилось, — это тоже поворот истории со своими радостями и лишениями... Но нас всегда беспокоило то, что не удается взять на восстановление эти два отражающих судьбу народа исторических памятника. И лично я чувствовал свою вину. Я думаю, что просто время тогда не наступило. При разговоре на эту тему я всегда переживал в душе, но руки не доходили.
— 20 лет проработали президентом и не доходили руки?
— Такой вопрос справедлив, и, когда мне его не задают, я думаю, что журналисты лукавят. Меня это всегда беспокоило. Но надо было созреть. Эти памятники, каждый по-своему, несут свою историческую нагрузку. Они — наше историко-культурное наследие, любой другой подход, например, как только к объектам религиозного культа, был бы неполон. Безусловно, основополагающей идеей восстановления Болгара является то, что именно здесь впервые на территории нынешней России ислам был добровольно принят на государственном уровне, я подчеркиваю — добровольно. Это произошло даже раньше, чем принятие православия в Киевской Руси. Свияжск же — одна из самых трагических страниц нашей истории.
— А что вам ближе?
— Я не имею права относиться упрощенно — ближе, дальше... Если исходить из моего собственного вероисповедания, то ближе, конечно, Болгар. Судьба Свияжска — это еще и живое отражение новой российской истории. Тут и революция, коллективизация, репрессии и ГУЛАГ, Великая Отечественная война, восстановление страны, затем перестройка. Мы иногда говорим, мол, вот, живем плохо, но ведь сегодня хлеб на столе есть у каждого и крыша не течет. А те несчастные люди, которые были заперты в Свияжске столько лет и не имели возможности уехать, ютились в остатках братских корпусов, никогда в жизни не пользовались элементарными благами цивилизации. Когда мы приехали к ним впервые и сказали, что переселим их в новое жилье — они мне не поверили. Решили, что у них пытаются отнять последнее. Они жили в разрухе — и боялись ее потерять. Мы построили им новые двухэтажные дома со всеми условиями, вручили ключи... И тут они бросились целовать мне руки. Скажу честно, мне стало не по себе. Сколько ключей я раздал новоселам за свою жизнь — но соучастником столь жалкого и одновременно трогательного зрелища мне не доводилось быть никогда... Я понимал, что эти люди не виноваты в том, что не умеют иначе выражать свои чувства и благодарность. Ну а потом, когда они все-таки переехали и немного успокоились, то постепенно начали предъявлять претензии — то дом нужен побольше, то дайте жилплощадь живущим отдельно детям. Конечно, они быстро поняли, что со мной этот номер не пройдет. Я очень мил в отношениях, но давить не стоит. Хотя это нормально, на самом-то деле нужно поступать по справедливости, я так считаю. Кого еще проверять на прочность, как не власть?!
— А как насчет знаменитого памятника Иуде? Нашли его во время реставрации? Известно, что он пропал вскоре после того, как Троцкий его с помпой поставил.
— А он так и исчез. Говорят, его утопили местные. Когда Троцкий его привез, люди молчали, не роптали. А затем ночью тайно утопили. Не стали терпеть. Право на вероисповедание было под запретом. Все боялись. Но чем больше ошибок допускала власть, тем больше люди тайно верили. Я думаю, это было единственным спасением. Такова природа человеческой души. Сейчас мы поставили на острове памятник всем узникам, которые прошли через Свияжск. Рука заключенного через решетку отпускает на волю птицу...
— Есть некая генетическая память российского народа — память страха. Но сильнее ее — память голода. Поэтому, наверное, что бы ни делала власть, заставить людей сегодня выйти на улицу с протестами, пока в холодильнике лежит колбаса, невозможно. Отсюда и знаменитое терпение наше, и «что бы ни случилось, лишь бы не было войны!»
— Сейчас изобилие. Чего только нет. Многие жалуются, что молоко не переносят или еще что. А мы в своем детстве все переносили — было бы что поесть. У матери моей, у которой нас было десятеро детей, была одна забота: как наполнить наши животы. Лебеду ели, крапиву. Лебеду надо было с мукой обязательно смешивать, если муки нет, тесто не получится. Чем больше муки, тем сытнее лепешки. А еще мама делала кисломолочный продукт — катык, который не портится ни в жару, ни в холод, и набивала им наши желудки. Пока желудок полный, носишься. И сейчас помню эти выпяченные детские животы, эти ноги с остатками рахита, у всех вместе — и у татар, и у русских...
— Каково ваше отношение к усилению национализма разных форм и к призывам называть всех русскими?
— Мне нравится слово «русский», но я не русский. Попытка использовать понятие «русский» в отношении людей не русской национальности, о чем последнее время заявляют безответственные политики, по моему мнению, безнравственна, прежде всего в отношении людей русской национальности. Нельзя без конца разменивать «русскую карту». Неоднозначные процессы последних лет и дней, такие как проведение «Русского марша», выступления Жириновского, отчасти и Зюганова, пронизаны национализмом большинства в многонациональной стране. Не так сложно понять, что все это приводит к консолидации центробежных сил национальных меньшинств. Мы живем в Российской Федерации. Но мне дано быть татарином. Кому-то дано быть чувашом, аварцем, евреем и т. д. Тем, кто пытается навязать иные понятия, власть должна честно и осознанно давать отпор. Если мы любим свой народ и хотим сохранить его в едином пространстве.
— Да называйте как хотите, я думаю, народ все стерпит...
— Это не терпение даже. Это сострадание! Наше общее сострадание. Столько всего мы вместе видели, через столько прошли. Состояние духовности не в последнюю очередь идет от пережитого. А еще — от потенциала прощения. Вот мы восстанавливаем сегодня эти памятники, а наши люди вносят в фонд «Возрождение» пожертвования: кто-то дает миллион, кто-то — десять рублей. И мы всех благотворителей заносим в вечную Книгу благотворителей. Такие поступки для татарстанцев становятся массовыми. Мы пришли к этой форме работы еще тогда, когда реставрировали Казанский кремль. Каждый чувствовал свою сопричастность к большому, благородному делу.
— Ближний Восток сегодня сотрясают революции, в результате которых многие государства приходят к крайним формам ислама. В мире всплеск пассионарности, столь любимой любимым вами Львом Гумилевым, — особенно в среде мусульманской молодежи. Египет, Сирия, Ливия. Возможны ли такие выступления среди молодых мусульман России?
— Безусловно, жизнь сейчас меняется интенсивно, информационное пространство не знает границ, охватывая всех и вся. Люди в этих странах исконно жили по своим традициям. Вдруг их пытаются сделать другими, в одночасье. Разумно и в этих условиях проявить терпение и дать возможность этим странам постепенно приобщаться к цивилизованному развитию.
Мы же в нашей многонациональной стране, не упрощая проблемы, обязаны вести продуманную национальную политику. Нельзя насаждать православие или ислам любыми путями. По Конституции страны, Россия — светское государство. Толерантное общество должно быть умеренным. Умеренный ислам. Умеренное православие. Я это знаю не понаслышке. Межнациональные и конфессиональные отношения — материя тонкая, тут все очень чувствительно. Поэтому и Свияжск, и Болгар восстанавливаем только одновременно. К примеру, в центре Казани, наряду с мечетью и православным храмом, сегодня соседствуют и католические, и староверческие церкви, и синагога — мы ее, кстати, в начале перестройки передали иудеям первыми в России. Раньше там был институт усовершенствования учителей.
— Но не сочтут ли политика слабым, если он будет действовать популистскими методами? Пытаться потрафить и тем и другим?
— А просто так толерантность не приходит. Особенно в меняющемся мире. Почему в Татарстане кто-то должен быть ущемлен, какой бы национальности и вероисповедания он ни был. Хотя Московский Патриархат не вполне воспринимает некоторые наши решения. Открытие староверческого или католического храмов, например. Мы стараемся быть терпимыми и терпеливыми. Но по отношению ко мне так поступают не всегда. Не забуду, как несколько лет назад покойному Папе Римскому не разрешили лично передать Казанской епархии список знаменитой иконы Казанской Божией Матери, которая хранилась в Ватикане. Он хотел лично прибыть на место, где произошло явление иконы, и передать ее. Нет — ответили. Тогда Папа высказал пожелание передать ее хотя бы с борта самолета. Он обещал не сходить с самолета на землю. Но даже это ему не разрешили. Как так можно? Икона — это же православная, христианская реликвия. Одна из главных! Но нашлись силы против... Иоанн Павел Второй все равно сумел вернуть эту икону при своей жизни, но, увы, не из рук в руки, как хотел. Исходя же из того, что сегодня творится в мире, слава богу, Аллага шокер, у нас подобного в Татарстане нет. Нет разрушительных противоречий между православными и мусульманами. Не случайно год назад Владимир Владимирович Путин в одном из своих высказываний подтвердил, что православие и ислам в евразийском пространстве пронизаны духом друг друга даже больше, замечу я вам, чем отдельные ветви христианства. Это не только мой личный вывод. Это глубокий анализ ученых-историков.
* * *
— Минтимер Шарипович, вы уже год как государственный советник Татарстана, после работы президентом, наверное, это отдых. А что с собакой-то — исполнилась заветная мечта?
— Мечта сбылась! Я завел западносибирскую лайку. Назвал Махмай. Возвращаюсь вечером домой с работы, а он несется навстречу, радуется, круги по вольеру нарезает... Я только берусь за поводок, он уже чувствует, что гулять идем. И ему приятно, и мне. Вы даже не представляете, какое это счастье — все-таки я смог ее себе наконец позволить.
Казань—Болгар—Свияжск—Москва.
