Если отбросить частности, спор идет между теми, кто полагает, что советская система нуждалась лишь в обновлении, на худой конец — капитальном ремонте. И теми, кто полагает, что советская система изначально была экономически неэффективна, а политически и нравственно гибельна для России.
Часто звучит: “Если бы Горбачева не пустили к власти, социализм можно было спасти”. Но “ересь” началась до Горбачева. Надо было в таком случае останавливать Косыгина с его экономической реформой, а заодно и склонного к некоторому либерализму Брежнева... Так ведь все началось еще раньше — с хрущевской оттепели. Вот если бы остановить Хрущева... Тогда был бы Берия. Нынче Лаврентия Павловича полуиронически-полусерьезно именуют первым перестройщиком. Его реформы 1953 года, испугавшие коллег по партийному руководству, были попыткой самоспасения режима.
Но ни одна из реформ реального социализма в нашей стране не увенчалась успехом! Упирались в догмы социалистической экономики, останавливались и отступали, оставляя наследникам груз нерешенных проблем.
В 1976 году, при Косыгине, плановые задания уменьшили, чтобы дать руководителям возможность эффективно использовать имеющиеся ресурсы. Что произошло? Рост производства сократился. В реальном социализме предприятия работают только из-под палки. Когда при Горбачеве давление на предприятия сверху прекратилось, производство просто рухнуло.
А как же Китай? Социалистическое государство, где единолично правит компартия, демонстрирует фантастические успехи. Надо было идти китайским путем... Так ведь Горбачев с этого и начинал! Его первые шаги — попытка наладить экономику в рамках существовавшей системы.
Но Россия — не Китай.
— Если бы я мог родиться снова, — сказал отец китайского экономического чуда Дэн Сяопин после поездки в Америку, — в Китае уже существовала бы рыночная экономика.
Увидев, что рыночная экономика способна накормить людей и сделать страну процветающей, Дэн безжалостно отбросил социалистические догмы. И китайский партаппарат пошел за ним. А советские чиновники до последнего противостояли любым радикальным переменам в экономике. Семьдесят лет советской власти отучили людей от самостоятельности. Все хотели перемен, но надеялись, что они произойдут сами по себе.
Михаил Сергеевич, как и его предшественники, мог отступить и переложить все заботы на плечи наследников. Но считал, что отступать дальше невозможно: происходит необратимый упадок страны. Он решил, что дело в бюрократическом аппарате, который всему мешает. Начались политические реформы, партийный аппарат и госбезопасность утратили контроль над обществом. Система казалась совершенно непоколебимой, несокрушимой. Но она была таковой только до того момента, пока оставалась цельной. Стоило изъять один элемент — насилие! — как все стало рушиться.
В нашей стране правящая элита не позволяет самых необходимых перемен. В какой-то момент перемены все-таки начинаются и тут же превращаются в неконтролируемую стихию, которая все сносит.
Приходит новая власть — и опять все пытается заморозить. Так было при царе и кончилось кровавой Гражданской войной, так было при советской власти — и кончилось распадом государства. Вертикаль власти по определению имеет столь малую опору, что при сильных волнениях просто не может удержаться.
Но разве виноват тот властитель, который дает свободу и пытается исправить ошибки прошлого, а не тот, кто, не сознавая своего долга, держит страну в железном корсете и мешает ей развиваться?
Недовольство копится, и первая же попытка смягчить режим, сбить обручи приводит к тому, что заряженная порохом бочка взрывается. Горбачев мог отложить эту катастрофу. Но не избежать. Слишком поздно! В конце двадцатых, до коллективизации и раскулачивания, Россия могла еще с минимальными потерями вернуться на естественную колею развития. Сложившаяся в сталинские десятилетия административно-командная система реформированию не поддавалась.
“Горбачев, — сочувственно говорил президент Франции Франсуа Миттеран, — напоминает мне человека, решившего закрасить грязное пятно на стене своего дома. Но, начав зачищать стену, увидел, что шатается один из кирпичей. Попробовал его заменить, и тут обрушилась вся стена. А принявшись ее восстанавливать, обнаружил, что сгнил весь фундамент дома”.
Добрых слов Горбачеву достается даже меньше, чем Ельцину. Потому что есть влиятельнейшие люди, которые своими высокими должностями и огромным богатством обязаны Борису Николаевичу. Наши властители не забывали облагодетельствовать свое окружение. Брежнев, как-то расслабившись, сказал:
— Я сейчас вроде как царь. Только вот царь мог деревеньку пожаловать. Я деревеньку пожаловать не могу, зато могу дать орден.
Горбачев и орденов не раздавал. Но оставшиеся верными ему интеллектуалы искренне ценят Михаила Сергеевича за то, что он сделал для страны и мира, — несмотря на его ошибки, промахи, неудачи.
Горбачев впервые после февраля семнадцатого избавил народ от страха перед властью. Вернул людям то, что принадлежит им по праву, — свободу. Вернул в общество религию и церковь. Вернул России историю и национальное самосознание.
Разве этого мало?
И еще он закончил холодную войну. Продажа нефти принесла стране миллиарды долларов, а в магазинах полки пустовали, в городах вводили талоны и очереди стояли за самым необходимым. Внешняя политика, которую проводил Горбачев, перевернула всю картину мира. Если США и НАТО не собираются нападать, если Запад не враг, а друг, то зачем пугать страну неминуемой войной и призывать людей затягивать пояса? Думаю, правы те, кто перестройку и окончание холодной войны называют самым счастливым мгновением в нашей истории, — не считая, конечно, Дня Победы.
Отчего же на родине Михаилу Сергеевичу достались в основном проклятия?
Как ни печально это звучит, но самые выдающиеся политики ХХ столетия были безжалостно выброшены из политической жизни, едва выяснилось, что общество в них больше не нуждается. Это судьба Уинстона Черчилля и Шарля де Голля, Маргарет Тэтчер и Михаила Горбачева. При всей колоссальной разнице в происхождении их судьбы очень похожи. Эти политики начинали свою политическую карьеру под аплодисменты, а закончили почти под проклятья. За границей ими восхищаются больше, чем дома.
Горбачев — трагическая и выдающая фигура, честный человек и одаренный политик, который, принимая решения, не ставил во главу угла собственное политическое выживание. Если бы он думал о себе, то в любой момент мог сменить курс и пустить в ход силу. И по сей день оставался бы генеральным секретарем ЦК КПСС — здоровьем бог не обидел.
На одном из пленумов ЦК Горбачев обратился к сидящим в зале:
— А что, наверное, вы все думаете, не пора ли, наконец, генсеку проявить характер?
И стукнул кулаком по столу. Зал зааплодировал. Ведь перестройка стала праздником избавления от надоевшей и опротивевшей всем власти. Начальники, которых никто не выбирал, которые сами себя назначали на высокие должности, обнаружили, что их ненавидят и презирают.
— Вот, оказывается, чего вы хотите... — разочарованно произнес Горбачев. — Только в кулак и верите.
Нет, он не слабый и не слабонервный. Но он не желал принуждения, пытался избежать разделения общества, раскола, разрыва. Добровольно отказался от самовластья, от диктатуры. Хотел, чтобы в обществе привыкли договариваться, а не насиловать друг друга.
Но есть задачи превыше человеческих сил. Не изменишь в одночасье то, что закладывалось десятилетиями, если не столетиями. История нашей страны развивается по спирали.
Горбачев — человек без комплексов, без внутренней обиды на весь мир. Он не видел в оппоненте врага, которого следует немедленно уничтожить. В этом его отличие от советской традиции, да и от политической жизни в сегодняшней России.
Михаила Сергеевича отличает нежелание ломать людей через колено. Если вдуматься, именно за это его и упрекают.
“Забывчивые мы люди, — с горечью писал в годы перестройки один из лучших знатоков русской литературы Игорь Дедков. — Самовластья хочется, кнута. Потом дешевого пряника. И опять самовластья. И так без конца”.
