У Даньки Санникова плохое настроение. Это потому, что он недавно проснулся. Принесенные мною яблоки и мандарины “пришлись не ко двору”. “Не ем”, — дуется Даня. “Да как же не ешь? Ешь!” — возражает бабушка. “Не ем!” — стоит на своем мальчуган. Вид у него еще сонный, на русой макушке торчит смешной вихор.
С 19 декабря по 29 января Даник жил с бабушкой и дедушкой. Люцина Юрьевна и Владимир Трофимович, родители Ирины Халип, переехали в квартиру дочери и зятя. Хотя “переехали” — это не совсем точно. Переодеваться ездили домой. “Не могу я свои вещи здесь повесить, понимаете? Тут же одежда Иры и Андрея висит!” — эмоционально произносит Люцина Юрьевна. Перевозить внука к себе бабушка и дедушка не пожелали: “Не хотели его травмировать еще и переменой обстановки”.
Я навещала родителей Халип за несколько дней до того, как их дочь выпустили из СИЗО и посадили под домашний арест. Тогда еще было неизвестно, когда Ира окажется дома. Да и окажется ли вообще. Если бы я находилась в Минске сейчас, мне не удалось бы пообщаться с Люциной Юрьевной и Владимиром Трофимовичем. На днях КГБ запретил им давать интервью.
Все эти полтора месяца Даня думал, что мама с папой уехали. Только когда вырастет, он узнает, что родители были арестованы в ночь после выборов президента. Что органы опеки пытались отобрать его, чтобы отдать в приемную семью. “А мы бы все равно Даню никому не отдали”, — ожесточенно произносит Алла Санникова, вторая бабушка малыша.
Я не знаю, расскажут ли когда-нибудь ребенку, как жестоко был избит его отец на площади Независимости 19 декабря. “Омоновцы повалили Андрея, накрыли щитом и прыгали на нем. Если бы сына кто-то не закрыл собой, его бы убили”, — убеждена Алла Санникова. Возможно, когда-нибудь она поведает Даньке, каково это — знать, что твой сын находится всего в сотне шагов от тебя, но эта несчастная сотня оказывается гигантским расстоянием, как от Земли до Луны. Дело в том, что Алла Владимировна живет по адресу: проспект Независимости, 13. А КГБ, в СИЗО которого до сих пор сидит Андрей Санников, находится на проспекте Независимости, 17.
Возможно, когда вырастет большим, Даня спросит у папы, стоило ли оно того — принять участие в избирательной кампании, чтобы потом быть жестоко избитым и оказаться за решеткой. А пока я спрашиваю у бабушек и дедушки Даньки: стоило ли оно того? Они долго молчат. “На этот вопрос Ира и Андрей должны ответить сами”, — наконец произносит Алла Санникова. Я спрашиваю, пыталась ли она отговорить сына от выдвижения кандидатуры. “Мы были против его участия в выборах, — признается женщина. — Говорили: “Зачем тебе это надо?” Но Санников ответил: “Кто-то же должен это сделать”. Люцина Халип однажды поинтересовалась у дочери, готов ли Андрей к тому, что его могут арестовать. Ира ответила, что готов. “Но мы даже не думали, что арестовать могут и саму Иру!” Вернее, если бы Ирину, талантливую журналистку, приговорили к административному наказанию — дали бы, например, 10—15 суток, никто бы особо не удивился. Обычные методы Батьки. Но чтобы уголовка... А Санников, кстати, когда-то работал в команде Батьки, занимал пост замминистра иностранных дел. Но когда президент Белоруссии затеял референдум, чтобы изменить Конституцию и открыть себе путь на тогда еще третий срок, Санников в знак протеста оставил пост. Алла Владимировна вспоминает: “Я была в трансе. Боялась, что с сыном что-нибудь сделают”. Но тогда все обошлось...
Все это время к арестованным не пускали не только близких, но и адвокатов. Защитник Санникова, например, видел подопечного лишь дважды — в первый раз, когда тому предъявляли обвинение, второй — когда водили на допрос. Обычные встречи адвокатов с “политическими” подзащитными — так сказать, тет-а-тет — в Белоруссии запрещены. После второго свидания адвокат Санникова принес хоть одну хорошую новость: нога, которую кандидату сильно повредили омоновцы на площади и на которую Санников при первой встрече с защитником не мог даже ступать, заживает. А после первой встречи адвокат сказал: очень сильно Андрея Олеговича подкосила информация, что арестована была и его жена...
Данька не знает, как его “уехавшей” маме родные неделю пытались передать зубную щетку. Как сейчас пытаются передать папе смену чистого белья. Это огромная проблема. Ей-богу, Алле Владимировне в ее совсем не юные годы легче стать балериной. Ну, представьте: чтобы передать белье чистое и забрать грязное, нужно, чтобы арестованный и его родные написали заявление, непременно датированное одним числом. И вот Алла Владимировна пишет эту важную бумагу, приходит в СИЗО, а ей говорят, что от сына подобного заявления нет. А на “нет” и смены белья нет. Да, Данька всего этого не знает, он вроде бы смотрит мультики, но, оказывается, слушает наш разговор. “А что вы передаете?” — вдруг спрашивает у бабушки малыш. Что ему сказать?
Сухари, хлеб, вода
Через некоторое время после событий 19 декабря в СИЗО КГБ сменился начальник. И родные политзаключенных сразу почувствовали это на себе. “Если сначала можно было передавать шоколад, печенье, сало, то потом все изменилось. В списке разрешенных продуктов значились: сухари, хлеб, вода…” — говорит Ольга Некляева, жена экс-кандидата Владимира Некляева. Его выпустили в тот же день, что и Ирину Халип, тоже посадили под домашний арест. И они с женой теперь делят двухкомнатную квартиру с двумя же соглядатаями. Белорусскому поэту Некляеву даже запрещено подходить к окну — это может быть расценено как общение со СМИ.
Конечно, для Ольги и это уже счастье — пусть муж отпущен на жестких условиях, но по крайней мере рядом. В тот же момент, когда к Некляевой приезжала я, информации о супруге у нее не было месяц.
“Извините за мой замученный вид. Я в эту ночь не могла заснуть”, — маленькая, худенькая женщина проводит меня в скромно обставленную квартиру. По ходу разговора признается: с момента ареста мужа практически не спала вообще. Она вспоминает, как на ее глазах Некляева, избитого до бессознательного состояния за несколько часов до событий перед Домом правительства и отвезенного в больницу, неизвестные выволакивали прямо из реанимации. Из-под капельницы. Владимир Прокофьевич к тому моменту пришел в сознание, но ходить не мог. Как и Алла Санникова в отношении своего сына, Некляева убеждена: люди, бившие ее супруга, хотели его убить. “На нем была во-от такой толщины теплая шапка, она его и спасла. Если бы не шапка, мужа бы уже не было”. Конечно, никто никогда не узнает, был ли приказ на ликвидацию Некляева. Но факт остается фактом: если даже при наличии толстенной шапки человек получил сильную черепно-мозговую травму, то страшно представить, что могло бы быть, если б на мужчине был менее надежный головной убор.
В СИЗО КГБ Некляев перенес четыре гипертонических криза. И сейчас испытывает проблемы со здоровьем — как говорит его дочь Ева, отец в разговоре иногда забывает имена…
Родных и близких политзаключенных белорусские власти стыдливо прячут от других граждан. Когда приносишь передачи, стоять в очереди в “предбаннике” СИЗО нельзя. Но нельзя и на улице — все ж таки самый центр Минска. Поэтому родственников “политических” накапливают в клубе КГБ. Он носит славное имя Дзержинского. И оттуда, из клуба, они выходят со своими передачками по одному.
Я спрашиваю у Ольги, как она отнеслась к тому, что муж решил принять участие в выборах, не боялась ли за него. И ловлю себя на мысли, что в любой другой европейской стране этот вопрос звучал бы дико. “Я высказывала опасения. Но максимум, что я могла представить, — давление после выборов, мелкие административные дела. То, что произошло на самом деле, не могло присниться в страшном сне”.
Задаю тот же вопрос, что и родным Санникова: “Стоило оно того?” “Мне, как жене, трудно ответить”. Ольга замолкает. И — через несколько секунд: “В конечном итоге, наверное, стоило. Несмотря на то, что это страшно, что их избили, что страдаем мы. Они высказали свое мнение и показали, что за ними стоит не две тысячи человек”.
После ареста мужа Ольга осталась без средств. Вообще она историк по образованию, но давно уже бросила попытки найти работу. От фамилии Некляева потенциальные работодатели шарахаются как черт от ладана. У Ольги с мужем большая разница в возрасте. Не менее двадцати лет. Но Некляева категорически не желает говорить о личном. Я еле-еле упрашиваю рассказать, на что она эти полтора месяца жила. “Родители помогали, друзья, знакомые. В чем-чем, а в продуктах точно недостатка не было. Меня нашли даже люди, с которыми мы не виделись лет двадцать. Говорят: “Мы и не знали, что ты жена Некляева”. Одним словом, никто не отвернулся. Ну, разве что пара-тройка знакомых мужа перестали звонить”.
А был ли план?
Почему наиболее жестоко избили Некляева и Санникова — понятно. Они были самыми популярными среди кандидатов от оппозиции. Но до сих пор нет ясности относительно событий 19 декабря. Пока очевидны два факта. Никакого насильственного захвата Дома правительства оппозиция не планировала. Так называемый штурм, о котором трубят белорусские власти, был хорошо спланированной провокацией.
А дальше — сплошные вопросы. Почему не удалось провокации избежать? Почему кандидаты не выставили оцепление возле стеклянных дверей правительственной резиденции — с тем чтоб не дать никому возможности начать погром? Ведь было две атаки на здание. В первый раз несколько погромщиков — наверняка провокаторы — разбили два стекла, но не нашли поддержки в толпе. Следующее “нашествие”, в котором участвовали не только подосланные люди, но и просто разгоряченные граждане, началось минимум через двадцать минут. Ведь можно было за это время защитить здание от погромщиков!
Но вместо этого часть кандидатов подошла к двери в абсолютно темный Дом правительства, чтобы начать мифические переговоры с властью. Благодаря этому Лукашенко получил картинку, которая “подтверждала” версию о спланированной попытке захвата и оправдывала жестокие действия ОМОНа. Этой версии не поверили в мире. Но поверили многие в стране...
Находясь в Минске, я поговорила с несколькими людьми, которые находились тогда на площади. Конечно, восстановить картину полностью не удалось. Но все же всплыли весьма любопытные вещи. Впрочем, обо всем по порядку.
У оппозиционных кандидатов не было единого “плана Площади”. Конкретный план действий существовал у Владимира Некляева (вероятно, был план и у Санникова, возможно, даже совместный с Некляевым — во всяком случае публичные акции во время предвыборной кампании они часто проводили вместе. Но ключевые фигуры из окружения Санникова сидят в СИЗО, а те, кто на свободе, категорически отказываются говорить). Экс-руководитель штаба Некляева Андрей Дмитриев (является обвиняемым по уголовному делу о массовых беспорядках, выпущен под подписку о невыезде) частично рассказал суть плана. Частично — потому что разговаривать абсолютно откровенно на эту тему сегодня опасно.
По словам Дмитриева, план содержал три варианта действий — в зависимости от того, сколько людей выйдет на улицу. До 10 тысяч — ограничиться митингом на Октябрьской площади, объявив о начале “серьезной политической кампании”, затем распустить людей с призывом собраться на следующий день. От 10 до 50 тысяч — после митинга на Октябрьской провести мирное шествие, опять же призвав людей собраться на следующий день. От 50 тысяч — митинг, шествие, призыв к власти пойти на переговоры. Говорить о плане более детально Андрей отказывается, однако один из оппозиционеров на условиях анонимности поведал, что второй и третий варианты предполагали: активисты останутся на улице, выставят сцену. Таким образом, для граждан определялось бы постоянное место сбора. Сами же оппозиционеры должны были оставаться там до тех пор, пока протестные действия тем или иным образом не завершатся. Ни один из этих вариантов не предусматривал похода на площадь перед Домом правительства! “Мы продумывали и реакцию на возможные провокации, — утверждает Дмитриев. — Но для меня “план Некляева” закончился в тот момент, когда Некляев попал в больницу”.
Будучи в Минске я услышала мнение: поэта не случайно избили до начала митинга. Если бы кандидат добрался до площади, акцию, возможно, удалось бы провести по другому сценарию. Как знать... Что касается большинства других оппозиционеров, то своих планов у них не было, а в “план Некляева” их не посвятили. Единственное, о чем знала вся оппозиция, — это о том, что следует собраться в восемь вечера на Октябрьской и провести там митинг.
Кубарем с лестницы
И вот собрались, провели. В какой-то момент, рассказывает экс-кандидат Виталий Рымашевский (сейчас обвиняемый по уголовному делу, выпущен под подписку), кандидат Николай Статкевич (находится в СИЗО) призвал людей идти к резиденции Лукашенко. “Нашим условием было — мы идем, но возле резиденции выставляем цепь людей, никого не подпускаем к зданию и не приближаемся сами”, — говорит Рымашевский. Однако хвост толпы неожиданно двинулся в другую сторону — к Дому правительства. “Кто повел туда людей — я не знаю. Но это точно были не кандидаты”, — утверждает Рымашевский. Отец Ирины Халип, который тоже видел этот момент, считает, что кандидатам не оставалось ничего другого, кроме как двинуться следом за толпой. Остановить людей оппоненты Батьки не могли, у них не было звукоусиливающей аппаратуры. Ее должны были принести на Октябрьскую люди Некляева, но когда кандидата избивали, то отобрали и технику.
Так митингующие оказались перед Домом правительства. Теперь — почему не выставили оцепление, чтобы уберечь стеклянные двери в здание. Безусловно, кто-то один должен был взять на себя руководство действиями. В теории это мог сделать Санников — он был самым популярным из пришедших на площадь кандидатов, с ним было много своих людей, наконец, его бы послушались граждане из толпы. “Но Санников растерялся, — считает один из оппозиционных деятелей. — Я, например, предлагал выставить оцепление. Мне ответил отказом кандидат Статкевич”. Остальные оппозиционеры взять на себя ответственность либо побоялись, либо не смогли. Далее — самоубийственный поход кандидатов к дверям Дома правительства “на переговоры с властью”. Никто толком не помнит, кто именно к этому призвал — то ли Статкевич, то ли Санников. Люди выстроились в живую цепь, через которую кандидаты пошли. “После этого кто-то в мегафон закричал: “Подойдите к Дому правительства ближе!” — вспоминает экс-кандидат Романчук (я, кстати, тоже хорошо помню этот призыв, поскольку была на площади 19 декабря. — Н.Г.). Подход кандидатов совпал с началом битья стекол”. Рымашевский подтверждает: “К дверям пошли потому, что нужно было логическое завершение “площади”. Но как только мы приблизились, раздался звон стекла”. Некоторые пытались пробраться ближе к погромщикам, чтобы их остановить. Однако тут начали происходить странности. “Как вы можете объяснить тот факт, что, когда я пробивался к дверям, чтобы попытаться остановить битье стекол, люди кое-кого из кандидатов не пускали меня и даже крыли матом? — на условиях анонимности рассказывает один оппозиционер. — В 2001 году по окончании выборов оппозиция захватила в Минске Дом профсоюзов. Просидели там ночь и под утро разошлись. Возможно, у кого-то было мнение, что нечто подобное можно устроить и сейчас”. Еще раз повторю: я далека от мысли, что оппозиционные кандидаты — или даже кто-то один из них — вынашивали планы захватить Дом правительства. Но, похоже, с чьей-то стороны была попытка воспользоваться обстоятельствами.
В целом 19 декабря сошлось сразу несколько факторов — отсутствие единой стратегии у оппозиции, отсутствие общего лидера, растерянность. Все это вместе взятое не позволило адекватно оценить обстановку — и то, что внутри Дома правительства находится ОМОН (его было прекрасно видно из-за стеклянных дверей), а значит, здание намеревались серьезно защищать; и то, что на площади не было ни одного милиционера, которые, по идее, должны были бы следить за порядком. В мышеловку положили сыр, и когда появились “клиенты”, она захлопнулась.
Экс-глава штаба Некляева Дмитриев оценил происшедшее образно: “Представьте ситуацию: человек кубарем катится с лестницы. Упал. А люди, стоящие внизу, говорят ему: “Надо было цепляться там-то и тогда-то”. Но человек, который катится, в тот момент мыслит иначе, нежели люди, которые стоят. Так вот мы в тот день катились кубарем с лестницы. До того как начали бить стекла, мы побеждали. А после — оказались в полной ж... Там мы находимся и сейчас”.
Продолжение читайте в одном из следующих номеров “МК” — как КГБ Белоруссии давит на арестованных, как участников митинга перед Домом правительства увольняют с работы, кто на самом деле выиграл от жестокого разгона оппозиции.
