C “креста” меня сняли в половине шестого утра. В воскресенье, 13 числа мая месяца. В поднадзорной палате в психушке было тихо и уже светло, где-то капала вода — тоненько-тоненько, действуя на нервы. Значит, скоро подъем. Обычно краны здесь перекрывают на ночь, чтобы неуправляемые больные, пока персонал спит, вдруг не устроили всемирный потоп.
Медсестры подошли и развязали на мне веревки. С правой ноги и с двух рук. А потом стащили простыню с плеч, свернутую толстой удавкой, которой я была “прибита” к своей кровати, почти распластана, распята. На 33-м году жизни.
К счастью, без гвоздей.
Я — пациентка психиатрической больницы, без имени и фамилии, не осознающая себя, накачанная транквилизаторами. В перерывах между сном и бредом вспоминающая о том, что когда-то работала в “МК”. Вчера, позавчера, вечность назад. Спецкором Екатериной Сажневой.
За день до случившегося, 11 мая 2007 года
Дописав очередную заметку, в половине второго ночи я вышла из редакции, чтобы поймать машину и поехать домой.
Махнула рукой, и почти сразу тормознула белая “Газель”.
— Прокатимся, девушка? Поздновато вы что-то с работы…
Шофер — темноволосый, лет 37, в красной толстовке, челка сползает почти на лоб. Он сует в руку бумажный стаканчик с крепким кофе. Я пью и совершенно не замечаю странного клофелинистого вкуса.
“Устал-и-и-и?” — морда водителя расплывается, сливается с серым автомобильным салоном и с темнотой извне. “О-о-о-очень!”
Дальнейшее помню плохо…
Куда-то вез, душил, вытряхивал из сумки вещи и деньги — почти всю мою месячную зарплату, бил головой о бортик машины и обещал убить.
…Ой, не садитесь, девки, в чужие тачки так поздно. Смайлик.
Было больно. Очень. Даже не унизительно. Не-вы-но-си-мо. И еще ощущение, будто все это происходит не со мной. Дешевый сериал. Ситком по телевизору. Но сейчас раздастся команда “Мотор”.
И дубля два режиссер уже не потребует.
Я очень хотела выжить. Правда. Но никто не шел на крик SОS. Мы долго оставались вдвоем. Я и мой потенциальный убийца.
Я так и не поняла, почему он меня тогда не прикончил... Побоялся? Пожалел...
Очнулась через 12 часов в состоянии острого психоза на улице Ладожской, дом 9/8, неподалеку от станции метро “Бауманская”. Как попала туда — не знаю.
Я то почти не могла говорить, то орала как оглашенная, сидя в прострации на заборе.
А московские прохожие безучастно проходили мимо. Мало ли сумасшедших сидят на заборах вокруг? Я была как безумный бомж — истыканный сигаретами французский плащ, порванные колготки, разодранная майка, спутанные волосы, синяки и шишки на руках и ногах. И еще колотун до мозга костей.
Рядом остановилась беременная женщина. Открыла сумочку, достала мобильный телефон, набрала “02”. А потом еще и “03” в придачу.
Так я попала в психушку.
Неподвижная шизофреничка Оля
Снова воскресенье, 13-е.
Лежу на кушетке, свернувшись калачиком. Жива? Нет? Уже полдень.Наверное, все-таки умерла, думаю я себе, и все вокруг тоже взяли и умерли. И это чистилище, зачем-то притворяющееся психдомом. И совсем скоро я стану овощем, как все вокруг.
Трясущие головами бабушки на инвалидных колясках. Их сдали сюда родные дети. Шоб не мешали им жить свободно и счастливо. А отъявленных девочек-наркоманок отправили в психушку родные родители. За тем же самым.
Есть и почти нормальные пациенты. Например, 48-летняя Яна лет пятнадцать назад развелась с мужем и впала в жуткую депрессию. Начала ассоциировать себя с “просто Марией” из одноименного сериала, приставать к прохожим и читать на улице вслух стихи Ахматовой. Бывший муж, не подозревая о ее состоянии, а вернее, наплевав на него, завел себе породистого кота перса, новую жену и новехонького ребенка.
Яна тоже нашла на помойке облезлого котенка и принесла его домой. Назвав Луисом Альберто. Она надеялась, что однажды все устаканится, что они с бывшим мужем еще обязательно будут дружить котами, а потом он вернется. К ней. Но как-то не срасталось. И в один прекрасный вечер Яна просто напилась разных таблеток — синеньких, красненьких, зеленых, чтобы ничего и никогда больше не чувствовать.
Она проснулась уже здесь.
Таня из Рязани на шестом месяце беременности зачем-то поперлась в Индию, подцепила там страшную инфекцию и потеряла ребенка. После этого ее бросил муж. И от совокупности всего она тронулась рассудком.
Таня не больная — просто здесь ей лучше, чем на воле. Можно ни о чем не думать, не размышлять. Плыть по течению.
А кто засунул сюда меня? И зачем? За что?
Еще немножечко галопередола и аминозина. И я перестану задаваться этими глупыми вопросами. Тоже сольюсь с окружающей средой. Это и есть современная мягкая психиатрия.
Когда никто никого ни к чему не принуждает. Просто распинают на противошоковом простынном “кресте” и несут наполненный галопередолом шприц. “Подпишите бумажку, что вы не против всего, что мы сделаем для вашего полного выздоровления”.
Больные мелькают в моих глазах белыми мушками. Вперемешку со здешним персоналом. “Не хочу лечиться, не хочу быть как все!”
На соседней кровати уже которую неделю лежит и не встает девочка Оля. Не ест. Не пьет. Беспрерывно мечется в полубреду. Очень молоденькая. Лет 20, не больше. У нее обычная шизофрения.
Два раза в неделю Олю навещает родная сестра, которую она не узнает. Больше у Оли нет никого в целом свете.
…Не могу подняться. Поза зародыша. Голова как кирпич.
“Пить!” — шепчу я окружающим людям. Но меня никто не слышит. Медсестры обсуждают огородные посадки, детей, мужей, врачей, соседок и последние сериальные новости.
Больные после инъекций кайфуют каждый сам в себе.
А за окном май и уже вовсю расцвела сирень. И как я ее раньше не замечала, эту несусветную московскую красоту. Все работа, работа. Теперь вот любуюсь — сквозь решетку. Мамочка, я не выдержу здесь больше…
“Пить!” — шизофреничка Оля поворачивает ко мне коротко стриженную голову и на мгновение перестает быть больной. Тень сочувствия мелькает в ее лице.
“Воды, — пронзительно шепчу я ей. — Пожалуйста, п-р-и-н-е-с-и мне во-о-о-о-ды!” Я прошу, я требую, я, наконец, умоляю.
И Оля тихонько поднимается с постели, надевает тапочки и бредет со стаканом в туалет.
“Чудо!” — шепчут медсестры, хором глядя ей вслед.
А я не понимаю, что здесь такого уж удивительного, что обреченные на психическую неподвижность больные не встают со своего ложа, чтобы сходить за водой для идиотки журналистки, по собственной глупости вляпавшейся в дерьмо.
Грустный смайлик.
Как так получилось, что Оле стало лучше? Виновата ли в этом я, увидевшая в ней не изнуренную душевной болезнью несчастную девочку, а человека, способного помочь? Хочешь спасти себя, помоги тому, кому хуже. Оля мне помогла.
Потому что мне было гораздо хуже, чем ей.
Медсестра со стаканом подбегает к кровати, с силой разжимает мне рот и по каплям вливает туда прозрачную чистую жидкость.
На щеках остаются синяки.
…К вечеру снова возвращаются глюки. Чтобы не думать о том, что произошло на самом деле, я представляю себе, что идет программа “Розыгрыш”. И что меня снимает скрытая камера. Сейчас откуда ни возьмись выскочит Валдис Пельш или даже Андрей Малахов. И они дадут мне самый главный приз.
Я пою себе громкие песни. “Ой, цветет калина!” — одна из них. И снова требую повышенного внимания.
Но в доме призрения нет места для инакомыслия. Врачи не понимают моего энтузиазма. Ведешь себя не как все — значит, точно сдвинутая. Значит, срочно нужно лечить.
— Только попробуйте подойти ко мне со шприцем. Пожалеете! Я — журналистка. В глазах у персонала появился испуг. “Журналистка? Не врешь?!”
Оказывается, в моей сумке не нашли никаких документов. Они все куда-то разом потерялись. В том числе и редакционное удостоверение. И мобильный телефон, и фотоаппарат, и флэшка с последними статьями. Все это осталось, наверное, у того маньяка. Как и мой кошелек, кстати. Поэтому слова о работе в газете и не производили на окружающих никакого впечатления. “Наполеонам” и “Сталиным” здесь давно не удивляются.
Наконец-то я хоть что-то могу объяснить. Отчетливо назвать свое ФИО. И телефоны родных.
— Я Сажнева Екатерина Викторовна, 1975 года рождения.
После коротких объяснений кроватный “крест” на ночь отменяется. Я почти свободна. Они ушли звонить моим родным.
Лежу себе и пою. Вплоть до отбоя. А шизофреничка Оля, сняв свои тапочки, кушает переспелый банан и тонюсенько подвывает мне вслед.
Цыганка Галя и слепая Жанна Аркадьевна
Интересно, сколько времени мне понадобилось бы здесь, чтобы стать полным растением? Окончательно деградировать во времени и пространстве. Начинается день второй. 14 мая. Понедельник. Утром отказалась от очередной дозы лекарств. И от завтрака, между прочим, тоже. Мало ли какого брому туда ненароком нальют.
Тошно.
Медперсонал запретил мне ходить по коридору дальше, чем на три метра. Там на линолеуме отчерчена белая линия. Вот за нее уже нельзя.
— Иначе очень плохо будет, — грозят медсестры пальцем.
Три метра вперед. Три метра назад. И так в течение трех часов. От однообразных движений затекла шея и отказываются слушаться ноги. Чтобы не завизжать во весь голос, начинаю петь про себя. Раз-два-три. В ритме вальса.
Туда иду с левой ноги. Обратно возвращаюсь с правой. Яркая смена впечатлений. А время будто застыло.
— А что еще мне можно, девочки?
— Еще? — переглядываются они. — Еще можно скушать таблеточку, принять горячую ванночку или лечь баиньки, Катюша.
Спасибо, я не хочу. В прокуренном и грязном туалете ко мне подходит одна из больных. Ее зовут Галя. Чернявая цыганка. “Молодец, журналисточка. Не сдавайся. Пей воду из-под крана, будешь пить, пока всю грязь из себя не выведешь. Пей и блюй. Пей и блюй. Главное, чтобы ОНИ, — кивок в сторону персонала, — ни о чем не догадывались. Только не сходи с ума, пожалуйста. Как все тут”.
Она вдруг отскакивает от меня, и страшно хохочет, и грозит мне пальцем. Потом дверь в туалет открывается, и входит еще одна наша соседка, хромоногая Жанна Аркадьевна. То ли ее дразнят в честь героини известного сериала, то ли и на самом деле так зовут.
Жанна страдает паранойей. И еще она слепая. Страшный коктейль. Зато ее исключительность в том, как говорят все вокруг, что Жанна отчетливо видит человеческие ауры. И может с ходу назвать их цвет.
У хорошего чела аура зеленая. У плохого — черная. По словам Жанны, у меня ауры нет вообще — одна гигантская воронка над головой. Черная конусовидная дыра. Прям как у положительной ведьмы Светланы из “Ночного дозора”.
Врачи слепую Жанну Аркадьевну жалеют и балуют. А цыганка Галя, что подошла ко мне в туалете, ненавидит. И все время над ней издевается. Тем более что их кровати в поднадзорке стоят рядом. “Дура Жанна, надела панталоны кверх тормашкой, ну-ка быстро сними!” — то и дело бросается на нее с кулаками.
“Пей воду и блюй, отказывайся ото всех лекарств, только попробуй среди нас сойти с ума по-настоящему”, — шипит мне вслед Галя и тоже замахивается кулаком. Пью и блюю. Блюю и пью. А что еще остается?
Принцесса Алиса с туманности Андромеды
— Привет, а ты с какой планеты? — сверху вниз на меня взирает молодая черноволосая женщина. Подошла к кровати и смотрит. Даже немного улыбается.
— Вот я, например, Алиса, — спокойно продолжает незнакомка. — Принцесса с Арены, планеты М31, это в туманности Андромеды. На моей родине произошла страшная техногенная катастрофа, и мои подданные переправили меня сюда. Давно той девочке, в которую меня подсадили, едва исполнилось 15 лет. Прежняя хозяйка этого тела все равно умерла бы от приступа эпилепсии, и это был единственный выход, чтобы ее спасти.
Подсадить в нее мою душу. Знаешь, сколько энергии затратили “наши” на этот процесс. А когда умерла ты? — спрашивает она спокойно.
— В ночь на 11 мая. Меня пытался убить шофер попутки, которую я поймала.
— А, все понятно, только тебя убили не почти, а совсем, — вздыхает Алиса. — Я так и думала. В ночь на 10-е мировые уфологи и астрономы зафиксировали страшные волнения в отдаленной галактике. Очередной взрыв сверхновой — и целой цивилизации как не бывало. Значит, ты как раз оттуда. Я же вижу, что ты не из этих, земных. Между прочим, на каждые 12 землян сегодня приходится один инопланетянин. А ты, наверное, настоящая королева — раз тебя решили спасти.
— Наверное…
— Главное, не тушуйся, — Алиса ласково гладит меня по голове и вытирает слезы. — Первые несколько лет будет очень трудно и непривычно. По себе знаю. Очень тянет домой. А некуда. Я же привыкла там к царской жизни. А здесь пенсия по психинвалидности в три тысячи рублей и никакого просвета. Одни антидепрессанты. Ты на каких колесах сидишь?
— Я отказываюсь их принимать. Я — журналистка. Я попала сюда совершенно случайно.
— Здорово. Я тоже случайно. Главное, смотри вечером в небо — и, может быть, где-то далеко ты увидишь свою родную звезду. Только не плачь, когда глядишь на нее. И не грусти о прошлом. Ведь если тебя оставили в живых, значит, ты кому-то здесь очень нужна, королева…
…Вечером я смотрю на темное небо. Звезд почти не видно. Сплошные облака.
Я вдыхаю ночную Москву. Бензиновый дым от машин, едва распустившуюся сирень, влажную горечь вчерашнего дождя.
Когда мозг работает на полную катушку, запахи остры, их ощущаешь тактильно и раскладываешь на составляющие. Так же, как звуки.
Но долго так жить нельзя. Слишком больно. Это как раскаленная лампочка, которая загорается на полную силу, ярче, чем раньше, прежде чем погаснуть совсем. Вот и я почти погасла.
Остается забыть про прошлое и начать новую жизнь. После почти смерти.
— Ты хочешь увидеть своих родных? — спросила принцесса Алиса, подойдя ко мне снова утром третьего дня.
Она протянула мне ручку и листок бумаги. — Пиши телефоны, я быстренько вызову их на телепатическую связь.
Ведь они тебя ищут. И я написала. Все знакомые номера, которые помнила моя изнуренная голова.
И очень скоро, буквально через пять минут, открылась входная дверь. А за ней стояли мама и папа. Они держали в руках новый мобильный телефон, который говорил голосом моей четырехлетней дочери. И как я только могла о ней забыть? “Привет, мама, ты где? Наверное, в очередной командировке? Приезжай поскорее и с подарками”, — весело щебетал мой ребенок, не давая вставить и слова. Счастливая…
А потом позвонили из родной газеты, где меня тоже тщетно искали. Все эти три дня.
…Отходняк наступил внезапно. Дома. Утром 16-го. Когда вдруг я начала понимать, что все произошедшее случилось со мной не зря, все оно — результат прежней счастливой беспечности. И хорошо, что получилось так — а не иначе. И надо что-то срочно менять в себе самой, чтобы ночной кошмар не повторился снова.
Иначе зачем меня оставили в живых? Для чего?
В ту ночь в Тамбове, в городе моего детства, погибла подруга моей родной сестры, Аня Б.
Я узнаю об этом гораздо позже, уже в реабилитационном центре, где буду лечиться от посттравматического синдрома. От трех до шести месяцев дают врачи на полное восстановление, знаете ли.
Она была гораздо красивее меня и на десять лет моложе.
22 года, последний курс универа, любофф.
Но поругавшись со своим парнем, в 12 часов ночи села на улице в машину к неизвестному мужчине и уехала в неизвестном направлении. Почти точно так же, как я. Но уже навсегда.
Он был рецидивист, ее убийца, трижды отсидевший за изнасилование. Выпущенный всего пару месяцев назад условно-досрочно. За примерное поведение. Он долго мучил ее, прежде чем задушить. Она сопротивлялась до последнего.
И потом он издевался над ней уже над мертвой.
А я — осталась в живых. Почему я, а не она? Чем я лучше? Наверное, даже перед самой собой я никогда не смогу ответить на этот вопрос.
Если только не принимать во внимание версию рокировки с инопланетной королевой…
Очень веселый смайлик.
