Продолжение. Читать предыдущую часть
Арестованные вели себя по-разному. Разделились, условно говоря, на две группы.
Морозов, Мирзаянц и Сорока придерживались одной линии: ничего об убийстве Холодова не знаем.
А вот Поповских, Капунцов и Барковский начали “колоться”.
Первым “спрыгнул с подножки” — заложил своих подельников и еще немало народу — экс-глава разведотдела штаба ВДВ Павел Яковлевич Поповских.
Человек, названный в газете “Завтра” “воином, перед которым каждый истинный патриот России благодарно склоняет голову”.
Следователи называли его по-другому — “настоящим подарком”. Поповских начал выдавать информацию в огромных количествах. На здоровье он, кстати, тогда не жаловался. И об операции не просил.
С обвиняемым Капунцовым тоже оказалось легко работать. Как рассказал в суде один из оперработников, обвиняемый “просил приносить больше бумаги — будет писать о Поповских все, что знает, так как он, Капунцов, здесь по его вине”.
Константин Барковский вымаливал гарантии, что его не осудят на длительный срок — впрочем, и без гарантий он сдал своих друзей с потрохами.
Каждый, как водится в преступных группах, старался преуменьшить свою вину и переложить ее на других, в каких-то эпизодах запутать следствие. Но в целом картина получилась понятная.
Показания несвятой троицы, подкрепленные другими свидетельствами, следственными экспериментами, прослушкой, экспертизами, — стали очень важной частью обвинительного заключения.
Кстати, многие адвокаты, вступившие было в дело, отказывались потом защищать обвиняемых. Уж не знаю, что стало причиной. Но не исключаю: они испугались собственных подопечных...
О событиях, связанных с последними годами жизни Дмитрия Холодова, я уже рассказала “с внешней стороны”.
Посмотрим теперь на другую сторону — ту, которая высветилась на последнем этапе следствия.
Павел Поповских: “Однажды, в середине декабря 93-го года, я доложил Грачеву информацию по итогам выборов в Госдуму военнослужащих, а он неожиданно разразился тирадой против “МК”, сказал, что Холодов его достал или достает. Грачев мне дословно сказал: “Обломайте ноги и заткните глотку”. Для меня это было неожиданно. Зазвонил телефон, и Грачев меня отпустил”. (При этом, по словам Поповских, был его зам — г-н Кравчук.)
“Вскоре меня пригласил командующий ВДВ Подколзин и сказал, что по требованию Грачева нужно разобраться с некоторыми журналистами, которые нападают на Грачева.
На другой день после разговора с Подколзиным у меня состоялся разговор с Пикаускасом”. (Тот самый разговор, после которого в записной книжке полковника появились строчки: “М.б. не бить, но прекратить публикации против”. Подкинуть, мол, журналистам дезу.)
К слову — о дезе. Из показаний Александра Капунцова: “Поповских имел связи с журналистами, в том числе и с Холодовым, с которым контактируют, встречаются с ним, передают информацию “с изюминкой”, и на основе этого печатаются статьи...
Поповских общался с журналистами, закладывая в тайники информацию. Иногда использовал камеры хранения”.
Поповских: “В конце мая — начале июня меня пригласил к себе в кабинет Зуев. Сказал, что Грачев недоволен тем, что я не занимаюсь Холодовым, а тот Павла Сергеевича достал и надо разобраться. Я понял, что речь идет о физическом устранении Холодова”.
Фигура заместителя командующего ВДВ по тылу, генерала Зуева, не раз встречается в показаниях Поповских. Остановимся на ней поподробнее.
Зуев был одним из ближайших приятелей министра обороны Грачева (познакомились еще в середине семидесятых). И его серым кардиналом в воздушно-десантных войсках.
“О том, что Зуев мог решить с министром обороны любой вопрос, было известно главе ВДВ Подколзину, всем его замам, всем офицерам штаба ВДВ и командованию 45-го полка. Зуев был напрямую вхож к Грачеву”, — объяснял Поповских.
Пал Сергеич постоянно брал своего верного товарища в загранкомандировки (хотя зачем, казалось бы, десантному тыловику вникать в международные военные отношения). А верный товарищ пособлял Пал Сергеичу с ремонтом квартиры и дачи — эта-то сфера тыловику была как раз очень знакома. И ресурсы под рукой имелись: цветную плиточку там достать, сантехнику...
В общем, друзья — не разлей вода.
Павел Поповских: “Весной 94-го года, после разговора с Подколзиным и Зуевым я сказал Морозову, что Грачев требует, чтобы мы занялись Холодовым. И сказал Морозову, что нужно поколотить Диму, чтобы он пришел в редакцию с фингалом (синяком), и чтобы газета об этом написала. Хотел таким образом остановить Грачева в его замыслах по отношению к Холодову. Публикация в газете про избиение остановила бы более серьезные намерения Грачева по устранению Холодова. Холодову должны были дать понять при избиении, что это по поручению Грачева.
Но в разговоре с Морозовым я обозначил, что у Грачева по поводу Холодова более серьезные намерения.
Морозов с Холодовым не был знаком, он ничего не ответил, а только выслушал. Поставленная мною задача Морозовым не была выполнена, он мне о выполнении не докладывал.
О том, что я ставил Морозову задачу, я говорил старшему офицеру разведки ВДВ Иванову Петру. Он курировал 45-й полк от разведотдела и вплотную занимался особым отрядом. Ему я тоже ставил задачу, что Морозов должен поколотить Холодова, но для каких целей — не сообщал, а сказал только, что это было требование Грачева. Иванов промолчал, я понял, что он задачу принял к исполнению”.
Заметьте, как хитро признается Павел Поповских: “давал задание просто поколотить”. Но при этом рассказал Морозову о “более серьезных намерениях” Грачева.
А если Морозов что не так понял — это, мол, личная проблема Морозова...
В самом конце июня Дима пропал — после обширной статьи о коррупции в ЗГВ. Зная, что он собирался к десантникам в Кубинку, мы начали его искать.
Поповских: “Когда Холодова искали, в том числе и через штаб ВДВ, и через меня, я нашел Морозова и спросил, не они ли устроили исчезновение Холодова, Морозов сказал — нет. Тогда я еще раз ему сказал, что ни в коем случае Холодова устранять не надо, максимум что нужно — чтобы Холодов пришел в редакцию с синяком. Сказал, что самому Морозову заниматься этим не надо, а лучше найти хулиганов. Морозов промолчал”.
“Кремень”-Морозов на следствии все-таки давал иногда небольшую слабину. Эту часть показаний полковника он подтвердил: “Как-то летом 94-го года, наверное, дежурный по 45-му полку позвонил дежурному особого отряда из Кубинки в Сокольники. По словам того дежурного или одного из зам. командира 45-го полка, в штаб полка, что на Кубинке, позвонили из штаба ВДВ и сообщили, что исчез Холодов, и спросили, не убили ли мы Холодова или не сделали ли с ним что-нибудь”.
Риторический вопрос: с какой стати звонят именно Морозову — не Петрову, не Сидорову?
Поповских: “Летом 94-го года я доложил своему непосредственному начальнику, главе штаба ВДВ генерал-лейтенанту Беляеву, о требованиях Подколзина и Зуева в смысле физического устранения Холодова. Беляев сказал, что он ничего не знает, что это мои проблемы. Этими разговорами я делился со своим заместителем Кравчуком”.
“В сентябре Зуев вызвал меня в кабинет и встретил меня вопросом: “Вы когда уберете Холодова?” Сказал, что Грачев требует, чтобы мы занялись Холодовым, его убрали, а иначе Грачев разгонит 45-й полк. Я возражал.
После угрозы Грачева расформировать 45-й полк я снова повторил Морозову последний с ним разговор о Холодове. На этот раз я сказал Морозову, что Грачев хочет крови, если мы не займемся Холодовым. Еще раз сказал Холодова поколотить, желательно чужими руками”.
В показаниях Александра Капунцова — ракурс другой. Роль Поповских выглядит самой мрачной. Из слов Капунцова становится понятно: именно начальник разведки ВДВ дал задание своим доверенным людям следить за Холодовым. Сначала — следить. А потом — и передать ему “дипломат”.
“Осенью один раз я выезжал к редакции “МК”, чтобы выявить контакты Холодова с каким-то военнослужащим.
Мне позвонил заместитель Поповских Кравчук и попросил дать на время мою машину для служащих особого отряда. Я отказался давать машину, но тогда Кравчук сослался, что это просьба Поповских, и я согласился повозить ребят на своей машине сам.
Взял ребят в Сокольниках и поехал с ними к редакции газеты “МК”. Целью этой поездки было выявить контакт какого-то военнослужащего с каким-то гражданским лицом, как оказалось потом, это был Холодов. Надо было разобраться, что за контакт, какой контакт, кто в этой информации заинтересован и какой вред она может нанести службе. Она могла нанести вред обороноспособности.
Точно помню, что около редакции были я, Барковский, еще кто-то. Чуть позже к редакции подъехали Морозов и Демин (член особого отряда. — Авт.).
Когда Морозов и Барковский увидели встречу какого-то военнослужащего и гражданского, кто-то из них попросил меня подойти к этим двоим и задержать их на несколько секунд, чтобы можно было сфотографировать военнослужащего. Я сделал это, подошел к ним, о чем-то спросил и ушел...”
Дмитрий Демин, офицер особого отряда спецназа 45-го полка, допрошенный позже, об этом эпизоде не вспомнил. Но вспомнил о другом. Из признания Демина на следствии можно сделать вывод: слежка за Холодовым шла очень плотно. По всем правилам спецопераций... И одним из главных действующих лиц на этом этапе был Владимир Морозов.
“Летом 94-го года, во время проведения с военнослужащими особого отряда занятий по агентурной подготовке, Морозов поставил задачу проследить за корреспондентом Холодовым от места его работы до его дома или до места следования, провести за ним скрытое наблюдение, обследовать местность около редакции газеты “МК”. Морозов представил эту задачу как отработку учебного задания.
На машине отряда приехали в район станции метро “Улица 1905 года”. Были еще прапорщики Петин и Черных, их, по-моему, дал Морозов.
По времени приехали приблизительно к концу рабочего дня, точного времени, когда Холодов должен был выйти из редакции, не знали.
Через некоторое время я увидел Холодова. Когда Холодов пошел по направлению к метро, показал его Петину и Черных и поставил им задачу проводить корреспондента до того места, куда он поедет. После этого они пошли следом за Холодовым, а сам я уехал в расположение части.
На следующий день Петин и Черных доложили, что поехали за Холодовым на метро, затем на электричке в какой-то подмосковный город, довели его до дома и установили его точный адрес, который назвали. О выполнении задачи я доложил Морозову, который отреагировал обычно — типа, провели занятие, и ладно”.
Вспомним морозовскую “схему по подготовке и исполнению акции против Холодова Дмитрия”. Первый этап — выявить связи, изучить маршруты...
О ведущей роли Павла Поповских и Владимира Морозова в разработке акции следователям поведал и Константин Барковский. Он тоже признался в слежке за Холодовым.
Барковский: “В конце сентября 94-го года я обратился к начальнику разведки ВДВ полковнику Поповских с просьбой о моем трудоустройстве — к тому времени я оказался безработным. В то время мы часто общались, обсуждали ситуацию в армии, тот вред, который, по его, Поповских, мнению, наносили статьи негативной направленности в СМИ, в “МК”. Поповских намекал мне, что разведывательный отдел ВДВ, и он в частности, ведут некоторую работу по дискредитации СМИ.
Что же касается моей просьбы, то через некоторое время Поповских предложил мне работу в должности замгендиректора предприятия по огранке алмазов “Орнамент-трейдинг Д”...
После этого разговора Поповских сказал, что у него ко мне будут несколько небольших просьб о встречных услугах, которые я легко смогу выполнить.
Поповских попросил меня некоторое время осуществлять наблюдение за Холодовым — автором ряда негативных статей об армии — с целью выявить источник утечки информации о Вооруженных силах и по возможности выяснить какие-либо негативные факты об образе жизни Холодова. Эта просьба Поповских была изложена мне как продолжение наших с ним бесед о вреде статей таких корреспондентов, как Холодов, для имиджа армии. Целью этого наблюдения Поповских назвал последующую дискредитацию газеты “МК” и корреспондента Холодова как личности.
В ходе разговора Поповских показал мне фотографию Холодова. Она была изготовлена на улице, то есть в условиях города, а не в помещении.
На следующий день, в самых первых числах октября, мы с Морозовым подъехали на его машине к зданию редакции “МК”, где Морозов показал мне Холодова.
В течение 10—12 дней я периодически осуществлял за Холодовым скрытое наблюдение, время для моих действий мне говорил Поповских, которому я сообщал о результатах.
Иногда при наблюдении мне помогал Александр Капунцов”.
В одной из предыдущих глав я рассказала, что сотрудник ЦОС ФСК Владимир Мурашкин во время встречи с Димой заметил следящего за ними мужчину.
Следователи вызвали Мурашкина на опознание. Среди семи статистов он опознал Барковского. “Это тот самый человек”, — однозначно сказал потом Мурашкин в суде.
“Осуществляя наблюдение”, Барковский не забывал и о коммерческой карьере. Для того чтобы оформиться в алмазную фирму, ему срочно понадобился общегражданский паспорт. Военным он не положен, и, хотя Барковский уже уволился из армии, ему все было недосуг переделать документы.
Чтобы убыстрить процесс в военкомате, Барковский решил попросить содействия Поповских. За несколько дней до взрыва поехал к нему на работу, в Сокольники.
И тут Барковский, как вытекает из его слов, стал свидетелем еще одного этапа операции “Холодов” — сборки взрывного “дипломата”.
“Когда я приехал, Поповских еще не было на месте, и я решил зайти в особый отряд к Морозову. В кабинете у Морозова я увидел, как он монтирует взрывное устройство — чемодан-“дипломат”.
У меня состоялся короткий разговор с Морозовым, в ходе которого он объяснил мне, что само взрывное устройство изготовил Александр Сорока, а он, Морозов, пытается сделать из чемодана и взрывного устройства мину-ловушку.
На вопрос, почему он не использует мину-сюрприз заводского изготовления, Морозов дал понять мне, что “заказ левый”.
Я не стал ему мешать, поняв, что он занят, и пошел ждать Поповских в штаб части”.
Барковский Маркелову не друг, но истина дороже: их показания совпадают. Показания Барковского о деталях взрывного устройства, которые он видел, совпали и с результатами экспертиз.
Про финальную часть операции следователям рассказали и Константин Барковский, и Александр Капунцов. Из их признаний следует: именно Поповских велел положить “дипломат” для Холодова в камеру хранения, и “дипломат” этот любезно предоставил Морозов.
Барковский: “У Поповских была ко мне еще одна просьба — положить какие-то документы в камеру хранения на Казанском вокзале утром 17 октября 94-го года.
Он сказал, что эти документы — дезинформация для “МК”, после публикации которой и последующего разоблачения люди поймут некомпетентность и лживость этих газетчиков в военных вопросах.
Поповских также сказал, что мне домой должен позвонить Морозов и договориться о деталях передачи мне документов.
В последующие дни, 15 или 16 октября, у меня состоялся телефонный разговор с Морозовым, в ходе которого мы обговорили время и место нашей встречи (7 или 8 часов утра 17 октября у входа в метро в здании Казанского вокзала).
Утром 17 октября я подъехал к вокзалу, где встретился с Морозовым. Он был один и передал мне во время разговора “дипломат”, как он заявил, с документами (“компроматы” для “МК”). Я почувствовал по весу, что “дипломат” не пустой, в нем что-то находилось.
Морозов сказал, что меня издалека будут подстраховывать. Я положил “дипломат” в камеру хранения Казанского вокзала, вернулся к Морозову и отдал ему жетон. Видел, что вместе с Морозовым к зданию вокзала на автомашине подъезжал Мирзаянц.
После этого я сел на такси, и уехал в Рязань, в военкомат”.
“Услышав, что произошло в “МК”, я понял, что меня против моей воли использовали в подготовке и совершении преступления.
Делать явку с повинной в правоохранительные органы я не мог, так как опасался за свою жизнь и за безопасность моей семьи”, — завершил Барковский собственноручно написанное заявление на имя генпрокурора Скуратова.
По словам Капунцова, Поповских объяснил ему необходимость передачи “дипломата” другими причинами. Если Барковскому полковник, как значится в материалах дела, говорил о “дезинформации для “МК”, то сотруднику охранного агентства “Р.О.С.С.” — уже об “имитации покушения”...
Но никакой имитации не произошло — прогремел взрыв, унесший жизнь журналиста.
Александр Капунцов: “Поповских признался мне в больших проблемах. Мол, он симпатизирует журналисту Холодову, а тому грозит опасность непосредственно от начальников Поповских, кого-то из штаба ВДВ. Назвал “человека с птичьей фамилией”, очевидно, Грачева.
Поповских разработал некий план, как уберечь Холодова от опасности. Устроить имитацию покушения.
Информацию для Холодова Поповских якобы собирался заложить в некий контейнер, который мог быть “дипломатом”, чемоданом, сумкой — в моем понимании, его идея заключалась в том, что при вскрытии находившаяся внутри информация должна была уничтожиться, не нанося окружающим никакого вреда, а образовать шумовой эффект, какой-либо дым и так далее.
Вроде бы он все это поручил Морозову. Позднее говорил мне, что “дипломат” должен был сделать Морозов. Поповских подключил к осуществлению этого плана Барковского...”
Поповских, по словам Капунцова, дал ему жетон от камеры хранения на Казанском вокзале и поручил передать его Холодову. Кто и как договорился о встрече с журналистом — Капунцов не ведал...
Капунцов: “Выполняя просьбу Поповских, я взял у него жетон и прибыл к зданию Казанского вокзала. Это было ранним утром.
Со слов Поповских, после получения жетона Холодова должны были охранять подчиненные Поповских. Я заметил нескольких человек из особого отряда — часть этих лиц должна была последовать за Холодовым.
Заметил Морозова и Барковского и посчитал, что они меня подстраховывают”.
Тут показания Капунцова не совпадают с показаниями Барковского. Барковский утверждал, что, положив “дипломат” в камеру хранения и отдав жетон Морозову, он уехал в Рязань.
Но ни один из рязанских свидетелей ни на следствии, ни в суде не подтвердил, что Барковский именно утром и днем 17 октября был в этом городе... А некоторые так прямо и говорили: не был, не видели. Хотя Барковский, пытаясь подтвердить алиби, на этих людей ссылался.
Капунцов: “Когда я приблизился к Холодову, то понял, что он передумал брать “дипломат”.
Чем мог быть вызван отказ Димы? Мы не знаем. По одной из версий, для подтверждения стопроцентной надежности ему должны были еще раз перезвонить. Но не дозвонились (была же запись в журнале звонков “МК” от некоего “Андрея”). И Дима остерегся.
По другой — его насторожил Капунцов, человек, Диме не представленный.
Но это всего лишь версии...
Александр Капунцов: “Холодов пошел к подземному переходу, а я позвонил Поповских. Он сказал, что Холодов должен был сразу забрать дипломат. Я понял со слов Поповских, что произошел какой-то “срыв” и что Холодов должен приехать на рабочее место. Тогда я предложил, что направлюсь в ИПК (Издательско-промышленный комплекс “Московская правда”, в чьем здании находится “МК”. — Авт.) и выясню, что случилось, а когда выясню все обстоятельства действий Холодова, то ему позвоню.
Поповских сказал, что там будут ребята, то есть Морозов и Барковский. Как я понял, они должны были направиться с Казанского вокзала”.
Здесь Капунцов снова опровергает слова Поповских и Барковского об их “неведении”: полковник контролировал операцию от начала до конца, и Барковский ему помогал самым активным образом.
Вернувшись на работу, как известно из материалов дела, Дима все-таки получил жетон. Скорее всего от человека, которого, в отличие от Капунцова, он знал лично. И скорее всего перед этим Диме кто-то позвонил, подтвердив на сей раз стопроцентную надежность контакта.
Вспомните — один из свидетелей видел Диму на улице с неким “темноволосым качком-шкафом”.
Под это лаконичное описание в принципе больше всех фигурантов подходит Константин Мирзаянц...
У Мирзаянца, как вы уже поняли, было немало друзей в спецслужбах. А Маркелову, например, он говорил: “Я много лет являюсь сотрудником ФСК”. Мирзаянц вполне мог представляться Холодову “крутым ФСКшником”. Быть тем самым источником, на который Дима возлагал большие надежды.
И познакомить их вполне мог Павел Поповских.
Но прямых подтверждений всего этого в деле, увы, нет.
Поэтому человека, передавшего Диме жетон, обвинители в конце концов назвали просто: “один из членов преступной группы”.
Кстати, в существовании жетона судья Сердюков, как мы поняли из приговора, вообще усомнился! Не поверил свидетелю Вадиму Поэгли — Диминому начальнику. Почему не поверил — судья не объяснил.
А ведь Холодов показал жетон Вадиму. Ведь Поэгли сразу же рассказал об этом следователям.
И опознал потом похожий номерок. Который следователи взяли из камеры хранения на Казанском вокзале.
Той самой камеры, кладовщик которой признал: 17 октября молодой человек получал у него “дипломат”...
Капунцов, согласно его показаниям, подъехал к редакции уже в тот момент, когда Дима снова собрался ехать на Казанский вокзал.
“Когда Холодов вышел из здания комплекса и пошел к машине, я догнал его со спины. Когда я вышел из своей машины, не помню, находились ли там Морозов и Барковский.
Разговор у нас с Холодовым был короткий, мне показалось, что Холодов как бы отмахнулся от меня, как от надоедливой мухи, — типа, сам все сделаю, без посторонней помощи.
Тогда я сказал, чтобы он меня подождал, я поеду за ним на своем автомобиле для обеспечения его безопасности.
После этого Холодов пошел к своей машине, а я — к своей. Но она не заводилась, аккумулятор сел.
Из опыта свой работы в охранной фирме я знал, что наиболее часто нападения на людей происходят во время их входа-выхода с работы или из дома. Предположив, что по пути следования Холодова на Казанский вокзал и обратно с ним ничего не произойдет, я решил, что наиболее опасное для Холодова место будет около входа в редакцию. Решил дожидаться там”.
Дима доехал до Казанского на редакционной “дежурке”. Обратно вернулся на метро...
Александр Капунцов: “Я точно помню момент, как Холодов идет ко входу ИПК с дипломатом в руках. В этот момент в моей машине находился только Барковский. Я сказал ему, что пойду, встречу Холодова.
Он шел быстрым шагом со стороны метро. Я увидел, что за ним следуют три незнакомых человека, которые интуитивно показались мне чем-то подозрительны, я вышел из свой машины и быстро пошел навстречу Холодову. Проходя мимо него, я спросил: “Все ли нормально?”, он ответил, что да, и, не глядя на меня, не оглядываясь, прошел дальше ко входу.
Эти трое людей прошли мимо входа в комплекс, и после этого они потеряли для меня интерес. Холодов к тому времени уже зашел в здание. Я вернулся в машину, Барковского там уже не было, замки были открыты. Я сел в машину и стал ждать Барковского и Морозова.
Через некоторое время они оба сели ко мне в машину. О том, где находились, мне не сказали”.
Димка поднялся в “МК” — в последний раз. Сказал Поэгли о полученных документах. И пошел по редакционному коридору в кабинет, где через несколько мгновений прогремел взрыв.
Капунцов: “То ли Морозов, то ли Барковский сказал, что Холодов должен был перекопировать какую-то информацию, после чего появиться в окне и дать сигнал о том, что все нормально.
Морозов или Барковский отсчитали по стене какое-то окно на здании. Попросили меня посмотреть и сказать, появился ли Холодов в этом окне. Но так никто и не появился.
Вдруг сверху раздался звон разбивающегося стекла. Я резко посмотрел вверх и увидел, что на меня летят осколки.
Я от неожиданности отскочил, помню, что при этом задел какую-то женщину, она мне что-то сказала по этому поводу. Я даже подумал, что она может заподозрить меня в причастности к разбитию этих стекол. После этого я резко побежал к машине, где сидели Морозов и Барковский.
Морозов еще спросил, почему я побежал, на что я ответил, что вместо появления Холодова в окне на меня полетели стекла. Морозов сказал, что это не повод для того, чтобы бежать. Он был абсолютно спокоен.
Я сел за руль. Морозов сказал: “Давай, езжай”. Когда мы отъехали от того места, где стояли, Морозов сказал, что Барковский пойдет, разберется, что произошло. Барковский вышел из машины и пошел ко входу в здание.
Морозов сказал мне уезжать, сам проехал со мной немного, метров 30—50, и вышел из машины.
Я уехал в офис фирмы “Р.О.С.С.”. Позвонил Поповских, стал ему рассказывать о том, что произошло, но он меня прервал, сказал, чтобы я подъехал к нему, что я и сделал”.
После этого Капунцов, по его словам, зашел в кабинет, где собрались Поповских, командир особого отряда Морозов, Барковский и некоторые другие офицеры особого отряда.
Капунцов показал: “Они сидели на стульях и молчали. Поповских попросил меня рассказать при всех обо всех моих действиях... После того как я все рассказал, он сказал, что я могу быть свободным”.
А Павел Поповских на следствии между тем продолжал придерживаться своей версии: во всем виноват лишь Владимир Морозов.
Поповских: “О том, что в редакции “МК” произошел взрыв и погиб Дмитрий Холодов, я услышал по радио в своем кабинете. Это известие явилось для меня неожиданностью.
Не веря тому, что это сделали наши, я сходил к Подколзину, затем к Беляеву и Зуеву. И каждому поочередно доложил, что я таких приказаний убивать Холодова никому не давал, мои подчиненные к этому взрыву не причастны.
Каждый из них отнесся к моему сообщению спокойно. По реакции же Беляева я понял, что он мне не поверил.
Примерно через час ко мне в кабинет зашел Кравчук. Я спросил его, не наши ли подчиненные устроили взрыв в редакции газеты “МК”.
На мой вопрос он коротко ответил: “Наши”. Я попросил Кравчука привести Морозова ко мне...
Вместе с Кравчуком вышел на улицу. У крыльца штаба стоял Морозов — у него пропуска в штаб ВДВ не имелось. Я спустился с лестницы и отошел с ним в сторону. Не помню, ходил ли с нами туда Кравчук.
Я спросил Морозова, кто взорвал Холодова. Морозов ответил, что он. Коротко ответил: “Я”. Пытался мне объяснить, что все сделано чисто. По своему тогдашнему состоянию я не мог его дальше слушать и сказал ему, чтобы он уходил. Работать я не мог в силу переживаний, как и сейчас переживаю тот день. И никому не желаю таких переживаний...”
Павел Яковлевич в “силу переживаний” решил, по его словам, держаться скромно.
“Понимая, что я и мои подчиненные попали в большую беду, что мое признание может стоить мне жизни, что жаловаться некому, так как Грачев находится на вершине власти, я решил скрывать все и всех. Спустя неделю Зуев тайком привез меня в комнату отдыха министра обороны в здание Генерального штаба, где я доложил Грачеву, что задачи убивать Холодова не ставил и не знаю, кто это сделал. Я дал ему понять, что буду молчать, чтобы никто об этом не узнал...
Я понимал, что и Подколзин, и Зуев, и Беляев, и сам Грачев знают действительное положение дел и понимают мое отрицание как намерение все скрыть”.
Снова — очень хитрые признания. В “большую беду”, по словам Поповских, он попал неожиданно для себя.
Вот странно — давал указание Морозову только побить Холодова, но объяснил, что при этом начальство жаждет крови... Вот странно: Морозов после этого почему-то решился на убийство... Вот странно: Поповских решил “скрывать всех и вся”...
Где логика?
Повторю: каждый член преступной группы на следствии всегда путает следы и преуменьшает свою роль в преступлении...
Дальше Поповских поведал следователям, что его вместе с 45-м полком отправили под Новый год в первую чеченскую командировку. Там он рассказал Грачеву, что за территорией полка следит наружка. После этого, как я уже писала, Грачев попросил министра внутренних дел Ерина оставить Поповских и 45-й полк в покое.
Предполагаю, что Пал Сергеича известие о наружке могло сильно взволновать...
А потом особый отряд начал попадать в очень опасные ситуации. На войне, конечно, как на войне, но...
Павел Поповских: “31 декабря 94-го года я получил задачу высадиться на пяти вертолетах МИ-8 с небольшим отрядом (60 человек) почти в центре Грозного на стадионе завода “Красный молот”, но по объективным условиям и в связи с поздним временем высадки вертолетчики отказались вылетать.
Если бы вылет состоялся, шансов выжить у всего отряда во главе со мной не было никаких. Задачу своему отряду мог поставить только сам министр обороны”.
Чуть позже на колонну особого отряда сбросил бомбы свой же, российский “штурмовик”. Об этом Владимир Морозов рассказал в суде: “Были потери — в масштабах страны небольшие, а для нас очень серьезные. Шесть процентов убитыми и ранеными...”
Во вторую чеченскую командировку ни Поповских, ни Морозов не поехали — а поехал Маркелов.
Павел Поповских: “Сложившуюся ситуацию, когда руководство знало истинного виновника гибели Холодова, я стал эксплуатировать в интересах возглавляемой мной службы. В 95—96-м годах мне удалось в условиях всеобщего сокращения армии и ВДВ, отсутствия средств и вооружения сформировать и вооружить отряд беспилотных самолетов-разведчиков, отдельных разведывательных батальонов в ВД дивизиях”.
Браво, Павел Яковлевич, защитник земли русской! Не абы для чего “использовал ситуацию” — для укрепления обороноспособности...
Поповских: “Все это время Зуев и Подколзин постоянно интересовались ходом расследования по делу об убийстве Холодова, а я регулярно докладывал им о том, что мне становилось известно, по возможности скрывая от следствия известные мне факты.
Таким образом, я все глубже и глубже увязал во лжи и подставлял себя под подозрение. Я уже давно сожалею об этом, но решимости признаться у меня не хватало, кроме того, я очень любил свое дело и своих подчиненных, которых в то же время втягивал в процесс сокрытия этого преступления. Я рассчитывал, что в крайнем случае сумею признаться последним.
В то время в России была другая внутренняя и политическая обстановка, и я не считал необходимым еще более ее дестабилизировать, оглашая известные мне факты по делу Холодова. Министерство обороны — это тоже государственный орган. Я считал своим долгом защищать интересы МО. А сейчас — другое дело. Я не государственный человек, а пенсионер”.
И правда: кому, как не государственному человеку Поповских, было защищать интересы России и Минобороны — пусть даже довольно извилистым путем.
