Продолжение. Читать предыдущую часть
Единственное из ряда громких политических убийств — убийство, подобных которому в России не было, — расследовали. Дело направили в суд 4 февраля 2000 года.
Судья Сердюков знакомился с поступившими к нему материалами ни много ни мало девять месяцев...
Пока он “работал с документами”, в Администрацию Президента пришло письмо.
Его подписали экс-министр обороны Павел Грачев, два бывших командующих ВДВ — Евгений Подколзин и Владислав Ачалов, один из крупных чинов МЧС, а также “ряд Героев России и депутатов Госдумы”.
Все эти уважаемые люди попросили президента Путина освободить из-под стражи до суда обвиняемых в убийстве Дмитрия Холодова.
“Дело Холодова носит заказной и политический характер, — писали уважаемые люди. — По одному из лучших подразделений ВДВ — особому отряду спецназа 45-го полка, нанесен спланированный удар. Десантники, имеющие очевидные заслуги перед государством, находятся в тюремных камерах более двух лет...”
Холодов “обгаживал армию” — и прокуратура, посмевшая направить дело в суд, обгаживает...
Администрация Президента приняла письмо к сведению. Но промолчала.
Зато не молчали профессиональные патриоты — друзья подсудимых из СМИ.
Вызванный в суд свидетелем, главный редактор газеты “Завтра” Проханов заявил: “Как только мы узнали об аресте десантников, сразу начали формировать общественное мнение”.
Формировала его не только газета “патриотов”. Формировал и большой друг подсудимых, телеведущий Леонтьев.
“В течение всего следствия так и не найден мотив, зачем было десантникам взрывать Холодова. Но напомню, что был персонаж, в отношении которого пресса писала о мотивах. Который раньше всех знал, кто во всем виноват. Он еще до того обо всем знал. И кричать начал, как резаный, буквально сразу после взрыва. Это Павел Николаевич Гусев, главный редактор “Московского комсомольца”...”
Все поняли? Выгоднее всего Холодова взорвать было “МК”. “МК” себе рекламу на этом делал...
Когда Димин отец в последний раз выступал в суде, сидящий на последнем ряду Леонтьев (прессу на финал заседания допустили) громко сказал: “Ну и свинья этот Холодов, ну и скотина...”
О свиньях и скотах из средств массовой информации я больше говорить не буду.
В октябре 2000-го судья Сердюков изучил все материалы дела. Изучив — мог принять разные решения. Мог отправить дело на доследование — если бы посчитал, что доказательств собрано недостаточно. Мог освободить подсудимых из-под стражи.
Не освободил.
Процесс начался. Хотя он был объявлен открытым, вели его в “Матросской Тишине”. Изоляторе, куда, как вы понимаете, простой любопытствующий с улицы не пройдет...
Первое, что мы увидели, подходя к дверям изолятора, — группу людей с плакатом: “Советским офицерам не нужны журналисты “МК” — ни живые, ни мертвые”.
Родители Димы, Зоя Александровна и Юрий Викторович Холодовы, юридически назывались сухим словом: потерпевшие.
Все полтора года процесса они ездили на судебные заседания. Из Климовска — в Москву.
Проходили через железную вертушку, паспортный контроль и металлоискатель в темный казенный коридор. Но по меркам “Матросской Тишины” он считался парадным. За коридором — тоже “парадный” зал, с плюшевыми занавесями, откидными стульями и киноэкраном.
Обычно СИЗО устраивало там культмероприятия.
В этом зале — из второго ряда слева — Зоя Александровна и Юрий Викторович видели и слышали то, что вынести нечеловечески трудно. День за днем Дима снова и снова в последний раз проходил по коридору “МК” в новой зеленой куртке, с начиненным взрывчаткой “дипломатом” в руке. И снова и снова говорит свои последние слова:
“Переверни меня на спину, я не могу дышать... Так не должно было быть. Обидно!” И умирал — снова и снова...
День за днем мы смотрели в лица людей, которых обвиняли в убийстве Димы.
Эти люди сидели на сцене, в железной клетке. Закусывали из пакетиков, курили. Иногда сильно веселились. Наиболее удачные шутки их адвокаты встречали аплодисментами...
“Зачем вы ездите на суд, мучаете себя? Ведь Диму не вернешь”, — жалели Юрия Викторовича и Зою Александровну друзья.
“Что ты делаешь на процессе — ведь писать все равно ничего нельзя?” — спрашивали меня знакомые.
Мы ходили в “Матросскую Тишину” для того, чтобы понять истину. Какой бы она ни была.
Поэтому мы участвовали в допросах, заявляли ходатайства, вникали в тома дела... В этом нам помогали адвокаты Диминых родителей, Елена Андрианова и Александр Мачин.
А потом, когда понимание пришло, — мы стали бороться за то, чтобы преступление не осталось безнаказанным. Ведь безнаказанность одних преступников вселяет уверенность в других.
И появляются новые жертвы.
С 94-го года счет заказным убийствам пошел на сотни. Убийцы и заказчики НЕ БОЯТСЯ. И граждане относятся к этому спокойно. Притерпелись.
“Меня не трогают, и ладно”.
А если тронут и никого за это не накажут — большинство точно так же промолчит.
Дима Холодов хотел хоть что-то изменить. И за это был взорван на своем журналистском посту.
Обвинительное заключение представители прокуратуры зачитывали несколько дней. На нем стоял гриф “Совершенно секретно”.
Вот его суть — без секретных подробностей.
Министр обороны Грачев в декабре 93-го года поставил начальнику разведотдела штаба ВДВ Поповских задачу воздействовать на журналистов, “негативно пишущих об армии”, и в первую очередь на Холодова.
После этого командующий ВДВ Подколзин, его замы Зуев и Пикаускас не раз напоминали Поповских о поручении министра.
Сначала глава разведки ВДВ попытался взять работу Холодова под свой контроль. Но Холодов воспитанию не поддавался.
Поповских получил очередные упреки Зуева и угрозу министра обороны расформировать 45-й полк, если задача в отношении Холодова не будет выполнена.
Тогда полковник, не желая идти на конфликт с министром, а также из карьерных побуждений, в августе 94-го года поручил Морозову организовать слежку за Холодовым, выявить контакты журналиста и воздействовать на него. К слежке были привлечены другие военнослужащие особого отряда.
В тот же период Поповских стало известно, что Холодов, находясь в командировках в Чеченской Республике Ичкерия, получил информацию о готовящейся на ее территории военной акции по наведению конституционного порядка, а также поставках оружия и военной техники сторонникам Дудаева и антидудаевской оппозиции. Публикация этих сведений могла иметь нежелательный резонанс в обществе.
(“Чеченский" след в деле, к сожалению, доказан плохо. Вот если бы чучковский был расследован как надо... Но чучковскую версию следователи не вытянули до конца. И поэтому в обвинительном заключении о ней умолчали.)
Поповских принял решение убить Холодова.
В начале октября в свой преступный план он посвятил Морозова, Капунцова и лейтенанта запаса Барковского. Для совершения задуманного преступления Поповских и Морозов привлекли еще и заместителей командира особого отряда капитанов Мирзаянца, Сороку и других не установленных следствием лиц.
(По “не установленным следствием лицам” — сослуживцам Поповских и Морозова — уголовное дело было выделено в отдельное производство. Его продолжили расследовать в тот период, когда суд уже начался. Оно не закрыто и сейчас.)
Поповских учитывал свои особо доверительные отношения с Капунцовым, специальные навыки Морозова и служащих его отряда: многие из них прошли специальную разведывательно-диверсионную подготовку в ГРУ, они умели вести наружное наблюдение, работать с тайниками, изготавливать мины-ловушки, оказывать психическое и физическое воздействие на противника...
Поповских распределил роли каждого. Барковскому поручил следить за Холодовым, все действия согласовывать с Морозовым и выполнять его указания.
Морозову поставил задачу собрать самодельное взрывное устройство, а затем осуществить взрыв в редакции “МК”. Для этого Морозов, Сорока и Мирзаянц по указанию Поповских похитили взрывчатые вещества и боеприпасы в 45-м полку.
(Эпизод с хищением — и не одной тротиловой шашки, а очень большого количества взрывчатки — настолько длинен, сложен и запутан, что перескажу бегло. В особом отряде были запланированы учения по минно-подрывному делу. По неправильно оформленным документам офицеры получили взрывчатые вещества и другие материалы. На самом деле учения не проводились — считают следователи, основываясь на показаниях свидетелей. А полученное было списано — и акт списания оказался подложным. Половина подписей в нем — поддельная.
Увы, следователи не установили, куда делся основной объем похищенных материалов. Да и ущерба формально нет — все ведь списано...)
Морозов и Сорока изготовили самодельное взрывное устройство, закамуфлированное под портфель-“дипломат”.
17 октября 1994-го Морозов вместе с Мирзаянцем доставили “дипломат” на вокзал. Там Морозов передал его Барковскому. Он положил “дипломат” в камеру хранения Казанского вокзала, а жетон вручил Морозову.
Потом жетон был отдан Поповских. Полковник же отдал — Капунцову.
Примерно в 8 часов 35 минут на вокзале Барковский, Морозов и Капунцов зафиксировали прибытие Холодова и взяли его под наблюдение, а затем Капунцов попытался вручить жетон Холодову.
Журналист брать его отказался и уехал в редакцию. Капунцов вынужден был позвонить Поповских о срыве задания и возвратить ему жетон.
В это время Барковский и Морозов выехали к “МК”, где контролировали действия Холодова и развитие дальнейших событий. Туда же позднее подъехал и Капунцов.
(В приговоре судья сказал про то, что не могли подсудимые разработать столь сложную и запутанную операцию.
Богатый опыт подсудимых в спецвопросах им бы такого сделать не позволил.
По сути, Сердюков повторил слова бывшего министра обороны Павла Грачева на процессе: “Это не убийство, а гибель. Это выполнено не профессионально — целая цепь — один передал, другой положил, третий...”
Но давайте вспомним “примерную схему ликвидации Дмитрия Холодова”, которую изложил следователю Владимир Морозов. Все сходится!
Уж кто-кто, а служащие особого отряда следы путать умели...)
Исходя из новых обстоятельств, Поповских поставил задачу неустановленному члену преступной группы встретиться с Холодовым и передать ему жетон от камеры хранения. (Сначала обвинители утверждали, что этот человек — Мирзаянц, но позже, поскольку этот эпизод по Мирзаянцу тоже не был доказан “железно”, применили другую формулировку.)
Журналиста о новой встрече предупредили по телефону.
Днем Холодов, взяв в камере хранения портфель-“дипломат”, привез его на работу.
Через несколько минут прогремел взрыв...
После “совершенно секретной” части процесс был объявлен открытым. Таким он, собственно, и оставался все полтора года — формально. Фактически же судья Сердюков после нескольких заседаний постановил: прессу из зала удалить.
Ходатайство об этом подали адвокаты Павла Поповских. Многие их соратники — поддержали.
Произошло это сразу после того, как “МК” и “Коммерсантъ” опубликовали репортажи с рассказом о признательных показаниях полковника — их огласили в суде.
“Удалите тенденциозных журналистов!” — кричали некоторые подсудимые. Оставить в зале, по их мнению, надо было только “объективную прессу”. Ту, которая называла сидевших в клетке априори невиновными.
Договорились до того, что “МК”... специально добивается закрытого процесса. Владимир Морозов заявил: “Они пытаются скрыть свои грязные делишки, свое участие в убийстве Холодова. Все, каюк этой газете, и кто не успеет из нее убежать — будет весь в дерьме”.
Вообще, часто у нас было впечатление, что судят не десантников, а Диму Холодова и “Московский комсомолец”. Холодов, по словам подсудимых, “писал непрофессиональные статьи и бросал этим тень на армию”. Совался куда не надо... “МК” — уничтожал вещдоки, сделал все, чтобы Дима после взрыва не выжил... Журналисты устроили из смерти коллеги “рекламную вакханалию”, тираж газете повышали...
Нас обливали чудовищной грязью. Но загрязнили лишь самих себя.
Судья пошел подсудимым навстречу: пресса была удалена. С очень хитрой формулировкой: мол, свидетели, которых еще не допросили, почитав газеты и посмотрев ТВ, смогут скорректировать свои показания.
Конечно, корректировать их, общаясь, например, с адвокатами подсудимых, свидетелям, как мы поняли позже, никто не мешал. Но — судья решил, и точка.
А ко мне, как к единственной журналистке, оставшейся на процессе (я ведь еще и потерпевшая по делу), господин Сердюков обратился персонально: помогайте суду, не надо афишировать то, что происходит в зале.
Еще одно замечание — и меня могли тоже удалить.
Поэтому о деле Холодова до недавних пор мы писали так скупо. В стиле информагентств...
Судья запретил не только прессе — всем участникам процесса вести аудио- и видеозапись заседаний.
Потом, когда мы слушали приговор, то обнаружили: некоторые показания свидетелей в суде откровенно перевраны.
Единственная официальная фиксация судебного слушания — это протокол, который вели сотрудники суда. Записывая по ходу... от руки.
На основании этого протокола судебное следствие будет оценивать следующая инстанция, которая должна утвердить или отменить приговор.
Что записано в протоколе — мы не знаем. Скоро будем с ним знакомиться. И если найдем ошибки — заявим о них. У нас ведь, несмотря на массу запретов, весь ход суда зафиксирован. Самым точным образом.
