Голос Ганапольского всегда жизнеутверждающ. Его “бомондная” внешность в бейсбольной кепочке когда-то вызывала точно такие же чувства. Когда-то, но не сейчас. Ганапольский — актер и режиссер своей жизни. И человек разумный. Этим и интересен.
— Вы на “Эхе Москвы” до пенсии работать собираетесь?
— А чем плохо работать на одном месте до пенсии?.. Тем более на таком, как “Эхо Москвы”. Лица не видно, слышно только голос. Если все будет в порядке, то он потускнеет. А если все-таки потускнеет, будет такая интеллигентная надтреснутость. Радио — хорошая вещь для работы.
— Но многие ваши коллеги намерены уйти с “Эха” на радио “Арсенал”. У вас таких планов нет?
— Я написал такое заявление. Стопка заявлений, в том числе и мое, лежит на столе у главного редактора Венедиктова. Потому что мы никогда не хотели работать на государственной радиостанции. “Эхо Москвы” — первая негосударственная станция во всем бывшем Союзе, ее организовал Сергей Корзун, и мы очень ценим нашу независимость. Понимаете, степень свободы определяет желание работать. И то, что мы находимся в такой абсолютно привилегированной ситуации, мы ценим и согласны жертвовать чем угодно, чтобы это сохранить. “Арсенал” появился вынужденно, как альтернатива “Эху”, которое у нас просто выдергивали из рук. Делается это просто: либо спор хозяйствующих субъектов, либо просто приходят люди, которые предлагают большие деньги. У нас ситуация такая, что мы, к счастью, финансово независимы. Когда Венедиктова спросили, что для нас новая радиостанция — бизнес или свобода слова, — он сказал: это бизнес. И добавил: “Наш бизнес — свобода слова”. Мы с радостью идем на работу и с радостью работаем. И в отличие от других коллективов, которые переживали различные сложные моменты, все знают: нас расколоть не удалось. Поэтому, если с “Эхом” сложится самая неприятная ситуация и оно станет государственным радио, мы уйдем на “Арсенал”. И будущие владельцы “Эха” получат пустые микрофоны.
— Ваше амплуа — грустный клоун?
— Это красивое определение. Возможно, раньше у меня было такое амплуа. И в этом нет ничего обидного. Но сейчас времена меняются — я веду самые разные эфиры. Я никогда не хотел вести эфиры с политиками: мне это было скучно. Ничего нового они сказать не могут, а их деяния видны в нашей жизни. Но в последнее время мне это неожиданно стало интересно. Потому что пришли другие политики. Со многими из них мне приятно разговаривать в эфире и искать истину. Эти люди вызывают у меня симпатию. Поэтому, слава богу, мне кажется, я вышел из определенного амплуа. В силу возраста, в силу того, что я долго и на радио, и на телевидении. Мне кажется, я попал уже в категорию ведущих, которые вполне могут вести любую программу. Это, с одной стороны, моя заслуга, а с другой — просто заслуга времени. И если долго занимаешься каким-то делом, тебе начинают верить. И я ощущаю это доверие, я, если можно так сказать, уже делегирован радиослушателями.
— Многие политики, с которыми вы говорите в эфире, младше вас. Теперь вы еще на канале ТВС, в музыкальной молодежной программе “Земля—воздух”. И там некоторые товарищи прямо намекали вам на ваш возраст. Вас это напрягает?
— Конечно же, я отношусь к этому с юмором. Это было два раза и было сказано людьми, которые меня плохо знают. А моим друзьям известно, что у меня есть свои музыкальные пристрастия: джаз, джаз-рок — там я как рыба в воде. А что касается возраста... Каждый хочет иметь какую-то свою вотчину и туда никого не пускать. Меня это абсолютно не смущает. Ведь, во-первых, их ждет то же самое, а во-вторых, судить надо по гамбургскому счету. Я ведь не сам в эту передачу напросился — значит, зачем-то пригласили. А пригласят ли их, когда они в моем возрасте будут, — это вопрос.
— Когда вы вели “Бомонд” в начале 90-х, вы не случайно надевали кепочку? Для чего она требовалась вам?
— Я надевал ее по технической причине. Студия была маленькая, пот заливал глаза. Я нашел бейсбольную кепку, проложил ее поролоном... А потом обратил внимание, что она дает мне свободу. И я ее оставил. Кстати, многие меня склоняли к тому, что я в ней должен быть по жизни, какую бы передачу ни вел. Но я принял жесткое решение: от нее отказаться. Потому что это смешно. Я недавно вел открытие и закрытие Юношеских спортивных игр — там ведь трудно представить меня в этой кепке. Кепка — помощник в имидже. Я сейчас возобновляю “Бомонд” — немного изменится формат, но там я опять буду в кепке. Это удачная деталь одежды. Она говорит, что человек, который перед вами, может себе позволить больше, чем информведущий.
— Зачем вы сменили фамилию?
— Дело в том, что у меня было много юношеских документов, где в моей фамилии было бесконечное количество ошибок. И для того, чтобы все это разом убрать, взял фамилию жены. У меня была фамилия — Марголис. Это фамилия покойного отца. Ее можно написать в нескольких вариантах. Ганапольский, правда, не легче, но в то время, когда я приехал в Москву, у меня были очень большие сложности с документами. Тем более сейчас я считаю это правильным, потому что это память о моей первой жене, которая трагически ушла из жизни в довольно раннем возрасте...
— Простите, сколько лет прошло с тех пор, как это случилось?
— Об этом я действительно не хотел бы вспоминать, потому что это для меня огромная травма. У меня до сих пор хранится вырезка из “МК”, где сухим и точным языком было все описано. Поэтому те, кому интересно, это там прочитают. Это было более пяти лет назад.
— Вы можете назвать причину?
— Депрессия. Существует такое мнение, что депрессия с чем-то связана. Но это такая же болезнь, как ангина или рак.
— Вы сейчас женаты?
— Да, у меня прекрасная жена, и дочке два года и 8 месяцев. А сыну уже 21 год, он учится во ВГИКе, работает в телекомпании ТВС оператором.
— Чем занимается ваша жена?
— Супруга работает в телекомпании “Эхо ТV” ответственным секретарем. За этим красивым названием должности, которая предполагает наличие служебной машины и большого кабинета, стоит очень тяжелая работа по координации съемочного процесса — расписывание камер, операторов, кто куда едет... Она работает на пару с Юлией Норкиной, супругой Андрея Норкина.
— Неполиткорректный вопрос, но могу я вам его задать как Мельман Марголису?.. Как случилось, что “Эхо Москвы” объединило вокруг себя людей определенной национальности?
— Так говорят люди, которые не были никогда на нашей радиостанции. У нас работает порядка 130 человек, и трудно себе представить, что кто-то объединял 130 человек этой национальности...
— У вас есть программа “Детектив-шоу”. Вы любитель детективных романов?
— С детства. Когда я был маленький, ничего же не было, жизнь была скучна и пресна. По телевизору показывали колхозников да Брежнева. Поэтому я зачитывался детективами. Я не могу сказать, что сделал эту передачу, потому что я какой-то патологический любитель детективов. Просто я устал от ток-шоу, и для меня было важно сделать какую-то игровую программу. Вначале она появилась на “Эхе Москвы”, а потом Анатолий Малкин, руководитель АТВ, дал ей жизнь на ТВ. Мы смогли эту передачу перевести в русло, несколько похожее на программу “Что? Где? Когда?”. Сначала мы очень комплексовали по этому поводу. Я ожидал острой реакции Владимира Яковлевича Ворошилова. Но он понимал, что монополии на жанр игры не существует. Она долго путешествовала по каналам, наконец оказалась на ТВЦ. Дважды она номинировалась на ТЭФИ, но, к сожалению, я пока ТЭФИ не получил.
— Вы по натуре шоумен?
— Я шоумен, но не идиот. Марк Рудинштейн, когда прочитал очередную несправедливую статью о себе, сказал: человек написал так, потому что он просто меня не знает. Поэтому те люди, которые меня не знают, видя меня в обычной обстановке, говорят: “Что с тобой? Ты чем-то огорчен?..” На что я всегда отвечаю: “Для радости должен быть повод”. Это посиделки с друзьями, поход на какую-то тусовку, на мероприятие... Тяжело себе представить, что я себя дома веду так же, как в эфире. Да и в эфире я разный.
— Чтобы быть шоуменом, нужно знать человеческую натуру и еще, наверное, нужно быть провокатором. Вы провокатор?
— Безусловно. За это меня и держат на работе. Есть законы человеческой психологии. Почему вы так внимательно смотрите даже средний американский фильм? Потому что там известно, на какой минуте должна быть пауза, когда должны стрелять друг в друга и когда показывать голые ноги героини... Точно так же ведущий должен быть априори интересен, провокативен. Провокативность бывает черная и белая. Есть люди, которые используют провокацию, чтобы унизить собеседника. Я такого не делал никогда. Любой разговор с любым человеком имеет свою драматургию, свой азартный ключ. Я это чувствую интуитивно. Обычно все ведущие вспоминают известного американского ведущего Говарда Стерна, многие стараются быть на него похожими. В фильме, где он рассказывает о своей жизни, есть такая фраза: его хотели уволить, но не могли, потому что у него гигантский рейтинг. А гигантский рейтинг у него просто потому, что все ждут, что он скажет в следующую секунду. Когда говорят известнейшие и интереснейшие ведущие, вы их смотрите, хотя вроде бы все про них знаете и слышали их миллион раз. Но вы всегда ждете, что они скажут в следующий момент. Это как детектив. Но ты не можешь прикинуться таким ведущим — ты таким должен быть. Эта профессия состоит из твоего ума, образованности, понимания человеческой психологии, присущего тебе азарта и многих других деталей, которые сплетаются и позволяют тебе привлекать чужое внимание.
— Сейчас на всех каналах солирует Никита Михалков. И видно, как известные телеведущие, беседуя с ним, из акул пера превращаются в кроликов, бегущих в пасть удаву. У вас в эфире были такие люди, которых вы не могли бы “расколоть”?
— Это еще одно заблуждение. Михалков — кроме того что он умнейший человек — еще и администратор великолепный, и режиссер талантливый. Кроме этого он артист, человек чудовищного обаяния и невероятной энергетики. Но всегда блистательный в интервью Михалков никого не подавляет. И не падал ему в пасть Познер, который с ним разговаривал, — это был разговор на равных. Это люди одинаково мощной энергетики. Кроме того, чудовищное заблуждение — воспринимать интервью с такими яркими людьми как соревнование. Это еще один миф. Интервью с Михалковым — всегда информационное. Он может говорить бесконечно, а тихо его перебить не удается, поэтому его нужно перебивать с той же силой, которая исходит от него. И часто он лезет в спор. Но — самое важное — ведущий всегда вторичен в интервью. Я не могу соревноваться с Михалковым: не он меня пригласил на интервью, а я его. Он всегда должен выйти от меня в шоколаде. Потому что это не борцовский клуб, не поединок. Этим я нивелирую свою журналистскую профессию.
— Но бывают люди, с которыми невозможно беседовать.
— Конечно. Это, во-первых, Нонна Мордюкова, которая, придя в эфир, вначале выступает в образе собирательной матери, после чего поет песню, и ты начинаешь плакать прямо во время эфира. Потому что она — человек чудовищного таланта. Второй человек, с которым невозможно разговаривать, — это Жванецкий. С ним говорить не о чем. Жванецкий — живой гений. Ну что я могу сказать Жванецкому, если он все знает про всех? И еще умеет написать об этом смешно... Что поделать: нужно же понять, что существуют люди, которые сделаны из какой-то другой глины. Жванецкий устал шутить и никогда не делает это по заказу. Поэтому, когда говоришь со Жванецким, важно создать ту атмосферу обожания, при которой ему захочется шутить. Есть такие люди — к ним надо относиться бережно и протирать их бархоткой...
— Но часто ведущий думает про себя, что именно он-то гений и есть, а все остальные крутятся вокруг него.
— Период этих птеродактилей уже давно прошел. История все расставила на места. Где эти ведущие, для которых собеседник был необходим только ради их самоутверждения? Эти люди оказались просто не у дел, потому что они не поняли, что ведущий — это профессия, которая состоит из технологии, твоего таланта и морального кодекса. Это как для водителя правила дорожного движения. Почему я часто не люблю моих коллег-журналистов? Потому что они используют свое служебное положение в личных целях. Что это значит? Они наскребли про тебя факты, но выстроили их, как им захотелось. “А ну-ка, Ганапольский, я тебе покажу, кто ты такой...” Статью эту забудут, но они подписали этим себе приговор. Должен быть кодекс чести — твой собственный, нравственный. Та грань, через которую ты не сможешь перейти. Тогда ты останешься в профессии.
— Но ведь тот же Говард Стерн мог сказать своему собеседнику: ты — идиот. И это самое мягкое из его лексикона.
— У меня есть коллега на радио “Эхо Москвы” — Николай Ишувич Тамразов. И если вы когда-нибудь послушаете наши с ним перепалки, то поймете, что Говард Стерн отдыхает. Мы издеваемся друг над другом, но любя друг друга. И слушатели это понимаюют.
— О каком моральном кодексе вы говорите? Ведущий — это человек, который просто должен делать хорошо свое дело.
— Какое дело?! Наш разговор мне напоминает парад заблуждений.
— Я сам обманываться рад.
— В чем смысл работы человека у микрофона, не важно, на радио он или на ТВ? Вначале он стремится утвердиться, но мне это сейчас совершенно не нужно. Кто меня знает, тот знает. Кто уважает, что я делаю, тот уважает. Те, кто говорит, что не уважает... ну насильно мил не будешь. У нас на “Эхе” работает пейджер, куда слушатели присылают свои сообщения. Там льется такой поток грязи!
— Который вы не читаете...
— В эфир не читаю, но глазами-то я их пробегаю. Эти смешные люди не понимают, что после 500-го сообщения ты уже на них не обращаешь внимания. Конечно, это же так приятно — плюнуть человеку в душу, оскорбить его, зная, что он это прочитает... Но ведь человек ко всему привыкает, в том числе и ведущий. Тем более на “Эхе Москвы”. Мы иногда на “Эхе” говорим сами себе: “Ну чем мы занимаемся, вдумайтесь! Вместо того чтобы крутить милую музыку, рассказывать анекдоты, давать рекламу и получать хорошую зарплату — у нас бесконечные депутаты, мы занимаемся бесконечными проблемами города, страны. Зачем?!” Почему мы вдруг, сами того не желая, стали общественным радио? Мы понимаем, что когда-то сделали какую-то грандиозную ошибку, за которую теперь расплачиваемся. Потому что как только что-то происходит: арабо ли израильский конфликт, взрывы домов в Москве — все это проходит через нас. Нам доверяют. Вы не представляете, что такое, когда ты ощущаешь, что тебе доверяют. Человек способен свернуть горы. Наш коллектив во всех передрягах остался цел и един именно потому, что нам доверяют.
— У вас враги есть?
— Как у каждого человека. Но я лично их не встречал. Или почти не встречал.
— У вас никогда не было желания тоже написать им какую-то анонимную гадость и убежать? Или это вопрос не к вам?..
— Наверное, не ко мне. Когда-то у Табакова, как только появилась его “Табакерка”, был спектакль “Белоснежка и семь гномов”. И там была замечательная фраза: “Мы гномы, и наше дело — работать”. Я часто говорю эту фразу себе и своим друзьям.
