Зачем? Вот, пожалуй, главный вопрос, который не покидает все время, пока смотришь фильм Ивана Дыховичного “Копейка”. Уж чего можно было ожидать от союза заметнейших фигур современной культуры — режиссера Ивана Дыховичного и писателя Владимира Сорокина, — только не вульгарного фарса эпохи кооперативного кино. Когда снимали “про правду-матку нашей жизни”: все девицы уходят в проститутки, а мужики — те, кто не подался в бандиты, — спились и замерзли под забором. Молодежь даже не понимает, о чем это я: их волной конца 80-х—начала 90-х не задело. В отличие от талантливого режиссера, которому одной “Прорвы” хватило бы для того, чтобы остаться в вечности.
Вопрос о том, как может уместиться в одной голове “Прорва”, “Черный монах”, “Музыка для декабря” и, извините, “Копейка” ценою в одноименную монету, как повис с самого начала в воздухе, так там и остался. Не помог на него ответить и сам режиссер, хотя искренне пытался.
Видимо, путь к отгадке лежит в самой непростой сущности творческого человека, ибо, как известно, творческие люди — люди очень увлекающиеся. А такой набор эпитетов, которые выдал Дыховичный про Сорокина в минувший вторник на “Мосфильме” после закрытого просмотра “Копейки” (куда из журналистской братии был приглашен только корреспондент “МК”), впрямую говорит о крайней возвышенности чувств, питаемых режиссером к сценаристу. Не подумайте плохого: никакого сексуального подтекста здесь нет и быть и может. Речь идет о более сильной страсти — увлечении одного талантом другого.
— Он был одним из первых, кто адекватно прокомментировал “Прорву”. Мы встретились шесть лет назад и хотели вместе что-то сделать, нам не хотелось расставаться — есть много вещей, которые мы любим одинаково, хотя мы очень разные люди и по эстетике, и по многому другому. И я предложил идею “Копейки”. Сорокину очень понравилось, что вещь живет своею жизнью.
Так ответил Дыховичный на простейший вопрос, который обычно режиссерам не задают, но тут без него обойтись было нельзя: “Так в чем идея фильма?”
— Мне казалось, что есть время, которое у нас отражено неадекватно. Я всегда успеваю, когда закрываются шлагбаумы. Сегодня такую картину уже не снять, я имею в виду чисто постановочно — по масштабам того, что мы сделали... Это наша жизнь, с которой мне приятно расставаться, но к которой я и не отношусь чисто отрицательно... — закончил режиссер.
Идея-то на самом деле интересна: путь самого народного автомобиля “Жигули” первой модели (“копейки”), у которой на двигателе выбит номер 0000001, от 1970 года до наших дней.
“Появившись на свет, первая “копейка” попадает в семью члена Политбюро ЦК КПСС. Его дочь Ирина, склонная к латентному алкоголизму, в первый же выезд разбивает машину, покалечив охранника. С этого начинается страстный роман Ирины и охранника Петра. Вскоре они женятся, Петр стремительно становится генералом и дарит “копейку” своим родителям-пенсионерам, любителям колбасы и фигурного катания. Родители меняют “копейку” на вожделенную машину для изготовления колбасы. Новый хозяин “копейки” — жизнелюбивый и щедрый грузин Гия — дарит “копейку” своей любовнице Светлане, посредственной актрисе модного театра, красивой и глупой. “Копейку” проигрывают в карты”. Это цитата из синопсиса — и все события, заметьте, на самом деле происходят в первые минуты. Вообще, яркие картинки сменяются так быстро, что аж рябит в глазах. Создатели картины потом гордо сообщили, что в картине аж 1000 монтажных склеек! Это еще краткое содержание: почти каждая сцена сдобрена парочкой половых актов, причем палитра поз весьма разнообразна. И так — весь фильм.
Второй навязчивый мотив — извините, моча. Ею герои выводят на снегу сложные формулы из области физики, за которые потом получают Государственную премию; ею кагэбэшники угощают подчиненных — так сказать, своим, тепленьким. И третье наваждение, которое красной строкой проходит через весь довольно длинный фильм (1 час 55 минут) — фигурное катание: его смотрят все и во все времена — как дома, так и на работе.
— А фигурное катание за что вы так ненавидите? Или, наоборот, очень сильно любите?
— Нет, я его не люблю. Хотя, — засмеялся режиссер,— я его люблю, но не люблю в таком количестве — как идеологию государства. Мне кажется, вся пошлость в нашей стране от фигурного катания. Как ни странно, раньше ее сдерживал тот строй, в котором мы жили. А сейчас все открылось, и... — режиссер стал необычайно серьезен, — ни в одной стране нет такого неконтролируемого рынка безобразия — это связано не столько с насилием, сколько с пошлостью и безвкусицей, и происходит даже с людьми, которые вполне культурно расположены к лучшему, но не могут сопротивляться потоку. В основном все заражены дурным американским кино с его примитивными мыслями. Наша же картина сохранена в эстетике российского кино и его традиций, кого-то я даже цитирую.
Об эстетике. Желто-сине-красно-зеленым комом катится история, кооперативную нарезку которой сбивают только а-ля эстетски смазанные кадры эпохи MTV — когда вечно нетрезвый работяга-“золотые руки” долбит кувалдой по “копеечке” — поскольку вечно ее, родимую, бьют, а ремонтируют все в одном месте. Алкаша-автослесаря играет, конечно же, харизматичный
Сергей Мазаев . На какое-то весьма недолгое время “копейка” достается во владение и ему самому (ее дарит авангардный художник Юра, которого сыграл авангардный художник
Петлюра ). Герой Мазая живет в ней до самой смерти, ибо от судьбы горькому пьянице не уйти — учат нас режиссер со сценаристом. Пьющий автослесарь убегает на своей “копейке” от бандитов на “Мерседесе”, но тут же гибнет — хлебнув водяры и присев у колеса, замерзает насмерть.
— Вы не боитесь упреков, что сняли кино для друзей, про друзей и в компании друзей?
— Это кино не для друзей: “Черный монах” — для друзей. Вы войдите в будку киномехаников — они в восторге, — заявил режиссер. — Я очень хотел снять картину для людей, которых я в принципе считаю своими соотечественниками, это не пафос, я их люблю...
Что касается актеров, почти каждый сыграл по три-четыре роли, кроме Мазаева, режиссера
Олега Ковалова (выписавший на снегу формулу физик Антон) да
Игоря Артошонова , исполнившего роль Владимира Высоцкого. Кстати, Дыховичный был вхож на Таганку. В “Копейке” друг показал друга горьким пьяницей и бабником — в стиле журнала “Крокодил”.
— Наверное, это трагифарс, — ответил на вопрос о жанре Дыховичный. — Правда, Сорокин, посмотрев первый раз, сказал, что это энциклопедия русской жизни... Может быть...
— Скажите, Иван Владимирович, а такое количество половых актов вы показывать не боитесь?
— Нет, — обрадовался вопросу режиссер. — Так же, как с матом — жеманство наших людей не знает границ: да в жизни в тысячи раз больше мата и более мерзких слов!.. (Мата в “Копейке” хватает, но на фоне остального он как-то и не особенно режет ухо. —
Авт.) А что касается секса, тут даже такая смешная история приключилась: на картине техническим дизайнером работал один мой товарищ — очень талантливый человек и очень глубокий. У него двое детей — им по 12 лет, они очень умные и продвинутые дети, но он очень боялся, что они посмотрят “Копейку”. А когда случилось, что они ее посмотрели, он сказал: “Огромное тебе спасибо, что мне не нужно с детьми говорить, что иногда это делают так, а иногда так, а еще вот так”.
— А вы не боитесь, что люди, которые вас любят за “Прорву”, возненавидят за “Копейку”?
— Я меняюсь и надеюсь, что люди тоже меняются. Эта картина никого не оскорбляет, и она абсолютно честная , и делал я ее с наслаждением. Если моим поклонникам она не понравится, я сожалею, но не до такой степени, чтобы покончить с собой.
