Милиционеры, конечно же, им не конкуренты. “Сколько вызывали — ничего не делают”, — вот сложившееся в народе мнение о борьбе милиции с наркомафией.
“МК” решил предоставить своим читателям возможность лично разобраться в проблеме. И пригласил на “Прямую линию” Владимира Чарыкова — заместителя начальника Управления по борьбе с незаконным оборотом наркотиков г. Москвы.
— Нельзя сказать, что есть нация — таджики и все они законченные наркоманы и наркоторговцы. Нельзя обобщать. Они живут в республике, которая граничит с Афганистаном. А именно в Афганистане выращивают опийный мак. Тем более обстановка там сейчас неспокойная. Ну чем им еще заниматься? Один курьер там произвел натуральный обмен: две канистры с бензином и 6 кг хозяйственного мыла на 5 кг опия. Как видите, они этим живут, а мы ловим их. В том числе и на рынках.
— Только барыг все равно не убавляется.
— Поймите: стоит взять одного сбытчика, как появляется новый “волонтер”, который знает: место раскрученное, клев тут хороший. На место барыги на московском рынке — очередь в пять человек. Сбытчики прекрасно понимают, что мы наблюдаем за рынками, можем их в любой момент прихлопнуть, но все равно идут на риск. Потому что при ином раскладе они безнаказанно возвращаются в свой кишлак богатенькими.
Преступник теперь пошел грамотный. Когда пять лет назад мы взяли одного таджика с 1,5 кг опия, он сам нам все рассказал и даже нарисовал схему тайника, где спрятал при переходе через границу наркотики. А сейчас они знают законы, всеми силами открещиваются от товара.
— У нас в стране опийный мак не растет. То есть — весь товар контрабандный. Получается, плохо работает таможня?
— Как вы представляете себе границу? Это вам не асфальтированная полоса. Это горы, река, где периодически курсирует пограничный наряд. И колючей проволокой ее всю не перекроешь. Основная контрабанда идет именно там.
Через погранпост курьеры тоже пытаются протащить наркотики, для этого идут на известные ухищрения — фасуют по банкам из-под кофе, наркотики могут оказаться у них в нижнем белье... Мы тесно сотрудничаем с пограничниками, если они находят наркотики, то связываются с нами, если к нам поступает оперативная информация, что идет крупная партия, мы вместе решаем, что делать дальше. Когда мы уверены, что наркотики по пути никуда не денутся, просим таможню пропустить преступников, чтобы отследить их дальнейший путь — кому они передадут свой ценный груз. Мне кажется, таможня у нас работает неплохо.
— Страшно летать самолетами. В “Домодедово” творятся жуткие вещи! Оттуда валом валят наркокурьеры, у каждого в сумке — доза. Кто у них проверяет багаж?
— Сомневаюсь, что в сумке... Начнем с того, что большие партии наркотиков редко везут самолетом — там есть ограничения даже на провоз багажа, слишком много возможностей быть пойманным. Для этого, опять же, маскируют: нашпиговывают зельем продукты питания, очень часто сухофрукты, а осенью прошлого года наркотики пытались провести под видом арбузов, дынь, около 2 кг героина расфасовали в оболочку гранатов. Глотателям проще, но много они провезти не могут, физиология не позволяет. Их стандартный груз обычно около 200 граммов. При перелете все вещи и так тщательно досматриваются, в аэропорту дежурят наши сотрудники. У нас оперативная работа — надо “вычислить” преступление до того, как оно совершится. Когда узнаем о перевозке наркотиков, по своим каналам или от задержанных, сразу берем курьера или устанавливаем за ним слежку.
Хуже с железной дорогой. Там идут основные крупные партии. Большой интерес у нас к Казанскому и частично к Курскому вокзалам, к южному направлению. Прямой поезд Москва—Душанбе то ходит, то отменяется, да и мало кто из наркоторговцев на нем путешествует — чтобы не вызвать подозрений. Преступники едут обходными путями — через Волгоград, к примеру. Вот представьте: каждые два часа оттуда поезд, у каждого пассажира по мешку метр на метр, мы же не можем всех проверять. Тут на один поезд недели не хватит. В ход идет опять же наша оперативная информация, сведения поступают от вокзальной милиции, наших сотрудников в поезде. И, конечно, наш богатый опыт: наркокурьера можно выделить из толпы по внешности, манере поведения, особенно если он сам принимает наркотики.
— Говорят, что все наркотики через нас везут транзитом, а часть остается здесь и расходится по всей Москве.
— Давайте определимся: Москва может быть конечным пунктом поставки, через нее может осуществляться транзит. Во втором случае не значит, что я везу 3 кг, один оставил здесь и поехал дальше. Хотя всегда есть соблазн сбыть что-нибудь по пути. Но это небезопасно, а курьеру все-таки хотелось бы доставить груз по назначению.
Героин идет со стороны Афганистана, Таджикистана и Пакистана на запад. В том числе и через нас. Также героин может пройти много стран и в конце концов прибыть в Россию. Кока растет в нескольких странах Южной Америки, в Андах, и, естественно, если багаж прибывает к нам прямиком из Колумбии, он вызывает подозрение, если из Германии, мы думаем: “Наверное, новую технику завезли”.
— Значит, для нас транзит не так ужасен?
— Ну почему же? Он создает не очень хорошее впечатление о государстве, через которое идет. Здесь многое зависит от взаимодействия со спецслужбами других государств. Они предупреждают нас, что через Москву готовится транзит, просят держать преступников под наблюдением и передать их “в сохранности” коллегам из той страны, куда направляется “телега”. Все это для того, чтобы выйти в результате на тех, кому предназначается груз. Так же действуем мы, если выясняем что-то в ходе оперативной работы.
— У героина не бывает маленькой дозы: 0,03 грамма достаточно, чтобы человек стал наркоманом. Сбытчик и есть сбытчик. Скажите, лично вам важно, употреблял ли сам тот человек, который предложил вашему сыну первую дозу?
— ...нет, наверное...
— Да и с чего вы взяли, что только мелочь сидит по тюрьмам? Мы ловим и крупных торговцев. Мелких сбытчиков, конечно, больше, но ведь они тоже продают, также сажают молодежь на иглу. Рассуждения о том, что он поделился бесплатно, — это все ерунда. Наркоман никогда ни с кем не поделится, он даст другу с одним условием — тот тоже его когда-нибудь выручит. Разве это не сбыт? А крупные задержания мы просто не афишируем.
— Я студентка. Вы проводите какие-то акции в вузах?
— Да, в каждом округе у нас есть специальное подразделение, которое постоянно работает с руководством школ и вузов на своей территории. Как раз на днях задержали трех студентов с анашой прямо в их вузе — назначили им встречу в коридоре и совершили контрольную закупку. Обычно нам сигналят преподаватели, которые замечают, что некоторые студенты все время под кайфом.
— Я сама учусь в МГУ, у нас проводилось анкетирование, и все написали, что знают, где наркотические точки внутри МГУ. Что вы на это скажете?
— Вы на каком курсе?
— На четвертом.
— Тогда должны были обратить внимание, что каждый год кто-то задерживается, наводится порядок. Уже года три нет проблем с лабораториями МГУ, а за последние семь лет там дважды была выявлена попытка изготовления. И нет у нас в институтах повальной наркоторговли! Вуз — место людное, все на глазах, и мутить там наркотики опасно. Охрана у входа пропускает по студенческим, так что продают обычно сами студенты. Иногда, чтобы у себя не светиться, проникают в чужие институты. А предлагают чаще всего травку, подсаживая молодежь в курилках.
— И еще все в курсе, какие самые “злачные” факультеты...
— Когда пытаются выделить какой-то вуз или факультет, меня это злит. Журфак, юрфак МГУ, университет Патриса Лумумбы уже набили оскомину! Десять лет назад в общагах Дружбы народов африканцы пытались организовать этот бизнес. Сейчас многое изменилось, наркотики везде есть, но повторяю — в вузах это явление не повальное. Специалисты как-то проводили анкетирование в школах и вычислили, что 80% учащихся принимали наркотики. Но они опросили три класса из трех разных школ. По-вашему, это надежная статистика? А я на своем веку вообще помню только одно задержание в школе.
— Как вы относитесь к мораторию на смертную казнь?
— Мораторий у нас действует уже три года. Мы не намерены его отменять, потому что это одно из условий нашего вхождения в цивилизованное общество.
— А как вы считаете, нам стоит ужесточать закон о наркотиках?
— Ужесточать нет необходимости. Просто соблюдение закона нужно ввести в ранг закона. Если написано в УК, что сбыт наркотиков карается лишением свободы от 5 до 7 лет, значит, меньше пяти лет вменяться не должно... Например, недавно одного врача взяли с двумя тампонами, пропитанными героином. Он же категорически утверждал, что покупал и растворял трамал, а как тот превратился в героин, не понимает. По статье за хранение он должен был получить до трех лет. А в результате — никогда не угадаете! — его приговорили к уплате штрафа около трех тысяч рублей. Так что элементарного следования закону будет достаточно. А статья и так жесткая.
— С вами говорят из Подмосковья, совхоз “Воскресенский”. У нас не Москва, подросткам больше нечем заняться, кроме наркотиков... Вот и у меня оба сына наркоманы. А ваше ведомство хоть знает о наших бедах?
— В Подмосковье обстановка действительно очень напряженная. Дело в том, что там проще жить наркосбытчику и сложнее работать нам. Сидит оптовик где-нибудь в деревне, а к нему со всего района едут за мелкими партиями наркотиков, а некоторые даже едут из Москвы. Но стоит там появиться нашему сотруднику, как вести разносятся по деревне мгновенно — все ведь друг друга знают, всем интересно, откуда чужой. Плюс у барыги больше возможностей назначить встречу для сбыта товара в безлюдном месте, где за два километра ни души. Недавно я присутствовал на Объединенной коллегии Москвы и Московской области, где оба наши руководителя поднимали эту проблему. Хочу вас заверить, что она решается, мы тесно сотрудничаем и проводим совместные операции.
— Наш сосед токсикоманит у себя в квартире, а на площадку выходит жуткий запах бензина и ацетона — нельзя дышать. Мы обращались в милицию, но она ничего не делает.
— Речь скорее всего не о токсикомании, а о варке “винта”. Давайте адрес. Мы часто делаем облавы на такие квартиры. Соседи, озадаченные химическим запахом, звонят в отделение и нередко оказываются правы. Сигналы проверяются, правда, иногда бывают ложными. Но в любом случае — спасибо.
— По телевизору кричат: в милиции все берут взятки! Естественно, без “паршивой овцы” не обходится. Но нельзя же говорить, что вся милиция коррумпирована до мозга костей. Я работаю по этой линии 16 лет и знаю, что мои коллеги на любую предложенную сумму ответят только отказом. Есть негативные элементы, попытки укрывательства, и мы стараемся выявлять их сами, руководство очень жестко к этому относится. Но есть и интерес, чтобы вывести сбытчика на чистую воду и довести дело до суда. Тут мне будет достаточно одного ненадежного человека, чтобы подорвать ту или иную операцию. Зато нам известно, что почти в каждой преступной этнической группировке есть бывший сотрудник правоохранительных органов. Таких перебежчиков держать очень выгодно, потому что они знакомы с нашими технологиями и могут просчитывать милицейские действия на шаг вперед.
— Я — пенсионерка. Ходят слухи, что в нашем отделении милиции наркотики продают уже много лет, обогатились...
— Откуда у вас информация?
— Все знают! Другие отделения завидуют, говорят, хватит им — поделились бы.
— Кто конкретно вам это передает?
— Надо слушать вокруг: жизнь ужасная, наркотики и убийства. Обратите внимание.
— Недавно в “МК” прошла информация о том, что была крупная операция: задержали большую партию кокаина. Как часто такое происходит?
— Ну, конечно, мы не каждую неделю проводим подобные операции.
— То есть вам просто повезло?
— Почему? Это результат работы. Мы не случайно наткнулись на партию наркотиков, мы готовились к этой операции полгода. “Как часто?” — этот вопрос меня всегда заводит в тупик. Нет Госплана по таким мероприятиям. Но мы стараемся проводить их как можно чаще.
— Что же вам обычно мешает?
— Отсутствие большого чемодана с деньгами. Пока наркоторговец не увидит деньги, он и говорить с нами не будет. Там все строится на принципе: утром деньги, вечером товар... Если бы мы могли свободно оперировать крупными суммами в валюте, то можно было бы проводить крупные контрольные закупки героина. Но этого нет, поэтому приходится выкручиваться без денег.
— У меня дочь наркоманка, пять лет была на героине, пока его в Москве нет — перешла на “винт”. Почему на Лубянке открыто продают солутан, из которого его варят?
— К сожалению, там продают не наркотики, а именно медицинские препараты, за приобретение и хранение которых уголовной ответственности нет — только за сбыт, по статье 234. И все равно мы проводим по 3—4 задержания в месяц. Но всю торговлю этим не пресечешь: взяли одного — появляется новый охотник до “хлебного” места.
— Может, нужно тогда в таких “хлебных” местах ставить постоянный милицейский пост? Я лично видела, какая бойкая идет торговля на Лубянке, а рядом ни одного человека в погонах...
— Наверно, милиционер в тот момент отошел. Обычно там дежурят. Но будь он на месте, в сторонку отошел бы барыга с “покупателями”. Пока есть спрос, есть и предложение. Чтобы успешно бороться с незаконным наркооборотом, нужно много факторов. Например, чем меньше будет потребителей, тем менее выгодно будет заниматься продажей наркотиков. Но пока все наоборот.
