Интервью у королевы романса, особенно в эти дни, получить так же трудно, как, наверное, и у английской королевы. Не потому, что она недоступна. Напротив: Изабелла Даниловна никому не доверяет снимать трубку телефона. Всегда разговаривает сама. Даже когда себя неважно чувствует. Но интервью не дает. (А как бы вы себя чувствовали в таком возрасте?..) Начиная с 30-х годов романс в глазах руководителей советской культуры стал очень опасен. Загнанный в "цыганскую резервацию", он оставался уделом немногих артистов, рискующих его петь. Козин, Церетели, Джапаридзе, Юрьева — вот "вершины", по которым с пролетарских позиций били всевозможные "искусствоведы в штатском". Позже Козина посадили, Церетели носила ему передачи... На этом фоне судьба Изабеллы Юрьевой может показаться вполне благополучной. Завтра ей исполняется 100 лет. Она изменила правилу последнего времени и ответила на вопросы "МК". Изабелла Даниловна Юрьева. — Родилась в Ростове-на-Дону в семье служащего. Вместе с тремя старшими сестрами пела и тайком от родителей бегала к кафешантану слушать романсы. В 18 лет впервые вышла на профессиональную сцену — московского театра "Эрмитаж". Знаменитый пианист-аккомпаниатор сказал: "У вас прекрасный, природой поставленный голос. Учеба только испортит его. Берите ноты и выходите на эстраду". Зима 1942 года — концертировала на Карельском фронте. Командующий удивлялся: как могли послать в такие суровые условия столь хрупкую женщину? В первые послевоенные годы была лишена своего репертуара. Пришлось перейти на советскую тематику. Пела о Сталине. И о стройках, и о колхозах. И ей это было тяжело. Последний раз она выходила на улицу три недели назад. Сейчас сидит дома, куксится и жалуется, что "чаю подать некому". Что вот сама картошку почистила, надо следить, а телефонные звонки, не смолкающие неделю, отрывают от дела. — Никому ничего не хочу говорить. Я за свою жизнь все сказала, — глубоким и не дребезжащим по-старчески голосом говорит она в телефонную трубку. — Недавно я упала и потеряла сознание. Ориентируюсь плохо и говорю, как неграмотная. От любого другого человека слышать такое невыносимо: чужие капризы утомляют хуже собственных неприятностей. Женщина в возрасте ста лет — это как существо с другой планеты. И именно по этой причине с ней хочется говорить, не обращая внимания на сопутствующие мелочи сложного характера. — Изабелла Даниловна, а вы когда последний раз выходили на сцену? — Да в прошлом году, на концерте для патриарха. Я тогда была на высоких каблучках. В черном платье. — А завтра на концерте в честь собственного юбилея в чем будете? Сшили новый костюм? — Какой там новый костюм! Мне предлагали сшить новый туалет. Но я надену платье черное. А если холодно будет, укутаюсь меховой горжеткой. — Говорят, что поклонники ваши творили невероятные вещи... — Конечно, у меня были поклонники. Но ничего такого скандального они не делали. Цветы приносили. Позвонят в дверь, я открываю: никого, а у двери — шикарный букет в вазе. А одна женщина в Париж улетала — упрашивала взять деньги. Я категорически отказалась. Так она их под дверь подсунула и ушла. Я хотела в милицию отнести, да соседи отговорили. Но самым главным обожателем был мой муж, Иосиф Аркадьевич. Аркадьев фамилия. Он был юристом, но ради меня бросил коммерцию, писал тексты песен, был главным администратором. Мы вместе разъезжали, чтобы не расставаться. За сорок шесть безоблачных лет ни разу не поругались. Любили очень друг друга... Мало осталось тех, кто меня слышал в концертах. А в концертах я хорошо пела. Особенно в Колонном зале и в Ленинградской филармонии. Люблю, когда видно публику, как она реагирует. А нам с Козиным часто давали очень большие залы, да безо всяких микрофонов. Раз в Киеве мне пришлось в цирке петь. На манеже, как клоун. Какая тут лирика! Люди пришли посмеяться, лошади в ухо дышат... Конечно, пела плохо... — Ваш любимый цвет? — Пожалуй, черный. — А цветы? — Гиацинты. — А вы пользуетесь косметикой? — Никогда не пользовалась. Даже когда концерты играла. Только пудрилась и щеки красила. Больше ничего. — Всю жизнь вы поете романсы. Значит, вы знаете их секрет: отчего, заслышав романс, люди плачут? — Романс — это драма, страдания, переживания. "Сияла ночь" — как я люблю этот романс! Мы его хотели петь дуэтом с Козловским. Он понимал, что я вышла за рамки цыганского репертуара. Я понимала, как надо петь. Но руководители культуры в то время не выпускали меня за эти рамки. Да и разве меня одну... "Очи черные" — так ведь никому и не дали записать на пластинку! "Это Шаляпин пел — упадочно, буржуазно, нам этого не надо!" — говорили они. Все же сохранилась моя запись на целлулоидную ленту — тонфильм. Там мой муж вместо "Скатерть белая залита вином, все гусары спят беспробудным сном" сочинил: Счастья нет без Вас, все отдать я рад За один лишь Ваш, за волшебный взгляд, И бледнеет свет солнечных лучей Пред сиянием дорогих очей... Благородно, красиво... Мне предлагали еще в "допожарный" период ВТО открыть там класс. Я отказалась. Чувствовала, что своего "нутра" не смогу пересадить кому-либо. Этому научить нельзя, хоть сто лет учись! Либо есть талант, либо нет. — Ваш самый любимый романс? — Я люблю те, которые писал мой муж. Нет, что вы, слов я не забываю. Если бы вы знали, как я всегда волновалась перед концертом! Я ночи не спала. Мужа будила, и он не спал. Ведь сцена, говорил Станиславский, это храм. И соответственно к нему надо относиться. И отношусь. Не то что нынешние артисты — к искусству. Что это за искусство, скажите вы мне, — одни голые женщины!.. — Что вы будете петь в завтрашнем концерте? — А я не буду петь. Есть одна причина, которая заставляет меня молчать. Какая — не скажу. Ну хорошо: что-то с голосом произошло. Может, инфекция, может, еще что-то. — Изабелла Даниловна, а вы Шаляпина помните? — Конечно, помню. Я его один раз видела в Петрограде в опере. Только забыла в какой, а слова из нее помню. Мне тогда 16 лет было. О, вот это был мужчина! Вот это сила!!! Ну вы счастливый человек, я вам скажу. Я ни с кем так долго не разговаривала. У меня даже, кажется, картошка сгорела... Да, кстати, вспомнила: опера называлась "Вражья сила". — Что такое сто лет? Вы ощущаете их? — Ну как не ощущать: упала — и ощутила. Что могу сказать? Я очень жалею, что мне много лет. О, если б я была молодая, тогда мне было бы что сказать. А теперь — чего уж... Спасибо, конечно, что меня вспомнили, присвоили звание. Только очень поздно. Если бы это было лет пятьдесят назад, то было бы лучше. Вот, у меня на стене висит сертификат: "За выдающиеся заслуги в области отечественного эстрадного искусства на Площади Звезд установлен почетный знак в форме звезды — ИЗАБЕЛЛА ДАНИЛОВНА ЮРЬЕВА". Я сначала как-то даже удивилась. Позвонила им: "Что это вы заранее меня в землю заложили?" А они смеются, говорят: "Так даже в Голливуде принято". Ну хорошо, пусть будет. За свою жизнь Юрьева имела несколько титулов. "Любимица Москвы и Ростова-на-Дону" — из афиш 20-х годов. "Мадам Вечный Аншлаг" — прозвище от эстрадных администраторов. "Белая цыганка" — от любителей жестокого романса. И, наконец, "хорошая пэвица" — от самого Великого Сталина, который, как рассказывают, слушал на патефоне ее пластинки. И при всем при этом самое парадоксальное заключается в том, что только в возрасте 94 лет Изабелла Юрьева получила звание народной артистки России. Хлопотали Козловский и Кобзон. Год назад в концертном зале "Россия" Иосиф Кобзон вынес ее на руках на сцену. Маленькая, согбенная, она обхватила его за шею, как ребенок. Он поставил ее перед микрофоном. И она спела. Так, как сейчас уже никто не может петь эти буржуазные душещипательные штучки — обворожительные романсы...
