Его мастерская находилась «в начале Чистых прудов напротив входа в метро». Там с четной стороны бульвара расположен Почтамт. Но вряд ли его администрация согласилась бы подвал такого здания стратегического назначения сдать в аренду художникам с сомнительной репутацией.
С нечетной стороны на углу с Мясницкой сохранился старинный трехэтажный дом, переживший пожар 1812 года. Владение изначально принадлежало купцу Гусятникову, его именем назван огибающий дом переулок. Во всех жилых строениях XVIII-XIX века в Москве предусматривался подвал. Видимо, здесь его и получил под мастерскую курчавый молодец с пышными усами и бакенбардами Анатолий, за твердый характер и успешность прозванный друзьями «Бруском» и «Брусиловым», в честь славного генерала времен Первой Мировой войны.
Покорять Москву Брусиловский начал после срочной службы в танковых войсках в годы, с легкой руки Ильи Эренбурга назваными «оттепелью». Вместе с ней наступил ренессанс советского искусства - появление театра «Современник», фильма «Застава Ильича», выступления поэтов в Политехническом музее и на стадионах с заполненными трибунами, чего никто в мире не видывал.
Правительственный гараж в Манеже напротив Кремля Хрущев вернул городу. В Центральном выставочном зале авангардисты, как знают читатели, показали картины, попавшие под горячую руку Никиты Сергеевича. Брань обернулась прижизненной славой отверженных.
В Москве и Ленинграде, подобно другим авангардистам, Анатолий не учился. Пять лет занимался в Харьковском художественном училище, старейшем в городе, основанном в 1896 году. Его первым директором стал Александр Любимов, ученик Ильи Репина. Преподавателями пригласили выпускников репинского класса Императорской Академии художеств, как сейчас говорят на Украине, москалей. Ничего особенного в том приглашении нет. Всем тем, чем сегодня славятся Киев, Харьков, Одесса, Екатеринослав-Днепропетровск-Днепр, они обязаны России.
В Харьковском училище занимался Александр Дейнека, самый известный его ученик. Его мозаики можно увидеть на станциях московского метро «Маяковская» и «Новокузнецкая», картины висят в лучших в музеях. Живопись Дейнеки подделывают и продают. Картина «За занавеской» ушла с аукциона за 3, 5 миллиона долларов. Дейнека в Харьков не вернулся, как и Брусиловский.
Родился Анатолий Рафаилович на берегу Черного моря в «красавице-Одессе». Там жил его дед по отцу Моисей, родом из местечка Брусилова на Волыни. Он торговал зерном. Деда по линии матери звали Исаак Кортчик. Его сын, Семен Исаакович, выдающийся поэт, вошел в историю русской литературы под псевдонимом Кирсанов. Дочь Берта Исааковна вышла замуж за Рафаила Брусиловского, писателя, которого знала вся Одесса.
Исаак Кортчик владел трехэтажным особняком с кариатидами, построенным для итальянского консула. Одним фасадом дом выходил на Дерибасовскую, главную улицу, другим фасадом смотрел в сад. В дом с кариатидами знали дорогу франты и красавицы Одессы, жены аристократов, преуспевавших коммерсантов. Исаак Кортчик слыл лучшим закройщиком, владел производством одежды высокой моды, Всему научился в ателье Парижа и Берлина, жил там подолгу, и дома говорил по-французски и по-немецки. Внук с детства усвоил оба эти языки. Они помогли ему много лет спустя ввести в русский язык иноязычное слово.
Спустя год после переезда в столицу состоялся, как знак больших перемен в политике СССР, Всемирный фестиваль молодежи и студентов, приехавших в Москву из свыше чем сотни государства. В Нескучном саду под полотняным навесом рисовали, соревнуясь между собой, художники всех цветов кожи. Тогда недавний студент Брусиловский «испытал шок», «раскрепощение», увидел, что можно рисовать не так, как его учили. «Написал портрет какой-то жгучей американки. Я как-то экспрессивно обвел его черным контуром, что-то выразительно деформировал, акцентировал цветом и получил приз»».
Как удалось так быстро, одесситу и харьковчанину, не испытывая мытарств с пропиской, закрепиться в Москве без родителей и друзей? Их отсутствие восполнил родной дядя Семен Кирсанов, гордившийся племянником, возмужавшим в армии. (А служить на три года Анатолий пошел, не желая воспользоваться связями влиятельного отца). Кирсанова в столице знали, как друга Маяковского С ним он выступал молодым поэтом в цирках и читал стихи на арене, стоя на руках вниз головой. Слова замечательной песни об Одессе «Есть город, который я вижу во сне, о если б вы знали, как дорог», - сочинил Семен Кирсанов.
Когда он умер, Андрей Вознесенский написал элегию «На похороны Кирсанова. Она начиналась так:
- Прощайте, Семен Исаакович!
Фьюить!
Уже ни стихом, ни сагою
оттуда не возвратить.
А завершалась трогательным финалом:
Маэстро великолепный,
стриженый, как школяр.
Невыплаканная флейта
в красный легла футляр.
Брусиловский вспоминал: «...мой дядя, очень дружил с Лилей Брик – смотрите изданные дневники Лили, она о нём отзывается с нежностью. Потом я и сам с ней познакомился – но уже в её зрелые годы. Я близко знал людей из её окружения». В него входили Майя Плисецкая, ее муж Родион Щедрин, Андрей Вознесенский, режиссер Параджанов».
Знакомства помогли установить деловые отношения с ведущими издательствами Москвы, единственным в СССР иллюстрированным еженедельником «Огонек», журналом «Знание-Сила». Все нуждались в иллюстрациях внештатных авторов. Это положение Брусиловскому подходило, потому что он никогда не хотел служить в штате редакций. Стремился «жить не как все», свободным художником, но при этом «работал, как завод».
На американской выставке в Сокольниках он увидел книги о современном искусстве с иллюстрациями, поразился «разнообразию, невиданному доселе». В «Артистическом кафе» в проезде Художественного театра познакомился с друзьями Юло Соостером и Юрием Нолевым-Соболевым. Снова испытал шок, поразился манерой их живописи. Узнал о «сюрреализме», как о «любовной встрече зонтика и швейной машинки на операционном столе». Эту концепцию воспринял как руководство к действию, дал простор фантазии, сочетая ее с «жестким рисунком, нормальной качественной живописи». Получив академическое образование, Брусиловский овладел методом социалистического реализма, но «как только вышел за пределы учебного процесса, так с меня эти все одежды слетели»,
За столиками «Артистического» можно было посидеть, поговорить за чашкой «вечного кофе с бутербродами». То был редкий для советской Москвы клуб-кафе молодых артистов, критиков, художников, студентов. Естественно, между молодыми возникали романы. И семьи.
« Я нашел свою жену в кафе «Артистическое» напротив МХАТа, - писал Брусиловский, - Мы с ней познакомились, и через какое-то короткое время я пригласил ее работать у себя в качестве секретаря. В то время я по заказам делал очень много иллюстраций для издательств и московской периодики. Я ее пригласил, чтобы она каждый день ездила в редакции, получала там рукописи, привозила их мне, отвозила мои работы и так далее…Она согласилась. Поскольку ей жить было негде, я снял квартиру на улице Горького. Там мы жили. Через короткое время я заметил, что девушка очень толковая, симпатичная, и влюбился в нее. Так началась семья».
В ней родились два сына. Что не помешало быть, как пишут о Брусиловским, «ценителем женской красоты и любовником».
Появилось у Анатолия еще одно место постоянного общения в усадьбе на Зацепе, где жил со времен войны американский журналист «Нью-Йорк таймс» Эдвард Стивенс с русской женой балериной Ниной. Вокруг себя вечерами она собирала западных журналистов, дипломатов и советских художников, которых не принимали в Союз художников СССР «за формализм». Получив приглашение прийти сюда, Анатолий попал «в сказочный, небывалый мир. Обширная зала была увешана дорогими старыми иконами, огромный аквариум-стена, разделяя комнаты, был наполнен диковинными рыбками, а настоящий бар был уставлен непривычными бутылками с заманчивыми напитками, незнакомыми москвичам даже с богатым питейным опытом. И еще одно отличало этот дом от обычных московских - повсюду висели картины “левых” художников».
Нина Стивенс в числе первых начала собирать русский авангард и выставлять в своем доме. Купленные у нее картины первыми попали в Нью-Йорке в музей «Метрополитен».
Как пишет Брусиловский, «Эдмунд Стивенс с годами отяжелел». (Таким я его застал много лет спустя в квартире Джуны. У нее он лечился в одно время с генералом армии Епишевым. В дни «холодной войны» во время сеанса она укладывала на широкую кровать первым пришедшего американца, а потом на нагретое им место первого заместителя министра обороны СССР).
После вынужденной отставки Хрущева правительство Брежнева и Косыгина, словно извиняясь перед авангардистами за его брань в Манеже, не пресекало встречи с иностранными журналистами и дипломатами, проявлявшими большой интерес к картинам, запрещенным в СССР. И на выставки в частных галереях за границей из Москвы смотрели сквозь пальцы. В результате такой либеральной политики в одном 1965 году у Брусиловского состоялось две выставки в «странах народной демократии» Польше и Чехословакии, и две выставки в Италии и Франции. Затем последовали многие другие выставки и все – за пределами СССР.
До распада страны у Брусиловского не случилось ни одной персональной выставки в Москве. Кто бы осмелился показать коллажи, где Ленин и Сталин выглядели тиранами, где клеились на одном листе вожди Китая и китайские эротические гравюры. Столь же откровенны рисунки с надписями типа:
Трепещут бедра.
Вздрагивает стан,
Снова по бедрам
Взбегаю губами,
Стан твой лаская.
По описаниям искусствоведов, «Гибкие, извилистые линии стремительно несутся по бумаге, образуя динамичные, фантазийные рисунки, которые, возникая, заселяют собой лист бумаги, как новую планету, создавая свой особый микрокосмос, свою среду…. Мужчины и женщины с энтузиазмом, страстно участвуют в актах любви. Руки, ноги, тела причудливо сплетаются, словно в схватке, любовники ласкают друг друга».
Как пишет Брусиловский, «к началу «перестройки» у меня уже состоялось более 50 выставок по всему миру. Я никогда не выезжал за рубеж, но, тем не менее, были выставки, были каталоги, статьи. У меня была нормальная жизнь свободного художника в свободной стране. Поверить в это было невозможно, но, тем не менее, это было так».
В это я верю. В отличие от Ильи Кабакова Брусиловский заявлял: «У нас была прекрасная эпоха».
В Москве в годы «оттепели» начала выходить еженедельная газета «Неделя» в качестве приложения к правительственным «Известиям». Их редактировал зять Хрущева Алексей Аджубей, замечательный журналист, сделавший оба издания самыми популярными в СССР. В «Неделе» появлялись публикации, отвергавшиеся бдительными редакторами других газет из опасения «как бы чего не вышло». В «Неделе» я опубликовал заметку о цирке блох, отвергнутую «Московской правдой». В парке Тиволи Копенгагена крошечные ненавистные твари под флагами европейских стран соревновались, скакали наперегонки, запряженные в крошечные коляски. Пришелся ко двору в «Неделе» мой репортаж из старинных серных бань Тифлиса, поразивших Пушкина.
Брусиловский с детства знал французское слово collage, что значит «склеивание». По поводу «Недели» Брусиловский вспоминал: «Как-то раз, к тексту, который дали проиллюстрировать, было создано несколько коллажей. И в редакции меня спросили: - Что это такое? Рисунки?» - Нет! Это коллаж, - ответил я. Тут главный художественный редактор газеты «Неделя» дал поручение подчинённым найти в словарях слово «коллаж». Они долго рылись и, наконец, доложили, что такого слова нет. Он на меня возвёл очи и спросил: «Что будем делать?» Я говорю: «Нет, так будет!» Так появилось в печати слово, которое я внес в русский язык».
У Брусиловского хватало времени и денег, чтобы коллекционировать картины старых мастеров, фарфор, бронзу, мебель, драгоценности…. Его мастерская с коврами на полу и на потолке, со столами, уставленными хрусталем, напоминала антикварный магазин. Сюда не возбранялось приходить иностранцам, которых он, по его словам, «сводил» с теми, кто хотел увидеть и купить картины.
В мастерской постоянно, как у американца Стивенса, принимали гостей: и известных, и тех, кто таковыми стали не без его содействия. Брусиловский, пригласив дипломатический корпус, устроил у себя первую выставку опального Михаила Шемякина, открывшую ему путь к другим берегам. На снимках хозяин мастерской-салона запечатлен рядом с юной Аллой Пугачевой, Ее «свел» с эстонским телевидением, когда московское телевидение ее не замечало. Сюда приходил Эдуард Лимонов в пору, когда шил брюки на продажу.
Визиты отмечались в «Гостевой книге в записях и снимках. Брусиловский годами занимался фотографией, делал, тщательно приготовившись, портреты, чтобы оставить потомкам галерею современных художников. В результате появился альбом "Пантеон Русского андеграунда».
В его мастерской собиралась редакция, поручившая ему проиллюстрировать бесцензурный рукописный журнал. «Метрополь, вызвавший гнев на Старой площади и принесший много бед авторам. Для него выполнил серию рисунков «Путы».
С годами появилась страсть к сочинительству, доставлявшая радость как рисование. Он автор книг «Время художников», «Студия», «Искусство жить», «Путы», "Душа Вещей". Без них, как без его фотографий, не обойтись историкам современного искусства.
…В приемной комиссии ВГИКа, куда хотел поступить после демобилизации, ему сказали: «Вы сложившийся художник со своим стилем, у нас вам делать нечего». Спустя четверть века позвонили из «Мосфильма» и предложили стать художником-постановщиком первого в мире полиэкранного документального фильма «Наш марш». На фестивалях и конкурсах его 42 раза удостаивали призами. Затем последовали предложения режиссеров художественных фильмов.
…В 1988 году, когда начал трещать по швам Советский Союз, в обстановке безудержной свободы, ценитель красоты устроил «эротический театр». На сцену вынесли обнаженную красавицу. На глазах приглашенной публики и операторов телевидения произошел сеанс «боди арта». Расписав абстрактной живописью прекрасное женское тело, Анатолий Рафаилович покрыл его, как торт, кондитерским кремом и предложил зрителем - слизывать. Желающие нашлись… То был пир во время чумы.
За девять лет до столь умопомрачительной акции произошла другая сногсшибательная история. Не зная, что на Кузнецком мосту в 1913 году, поражая прохожих, футуристы разгуливали с раскрашенными лицами, Брусиловский пошел дальше, чем они. Он первым в СССР расписал красками обнаженное женское тело, став таким образом пионером боди-арта. Это произошло случайно. Его попросили принять известного итальянского фотографа, который приехал по заданию журнала снимать в СССР экзотику и долго маялся, не зная, чем удивить работодателей в Риме
«Я сказал: «Приводите его ко мне!», - вспоминал Брусиловский, - Он приходит с женой, с переводчиком и говорит: «Ужас, что делать синьор?! Я уже тут три недели и ещё ничего не снял! Может, вы поможете?» А он уже видел мои работы. Ему нужен "взрыв", какая-то сенсация, от которой итальянцы обалдеют. Я считаю, что нет такого дела, которое нельзя осуществить, подумав и напружинившись: «Конечно, сделаем, о чём речь!».
Он придумал позвать в мастерскую своих постоянных гостей, самых красивых женщин Советского Союза, превосходивших фигурой и пластикой кинозвезд. Они выступали в Доме моделей на Кузнецком мосту манекенщицами. К тому времени подвал Брусиловского на Чистых прудах давно сменила студия на чердаке дома на Новокузнецкой улице, 4, где находилась и квартира. По его зову пришла Галина Миловская, студентка театрального училища имени Щукина. Получая мизерную стипендию, девушка подрабатывала на подиуме. Галина при росте 170 сантиметров весила всего 42 килограмма, ни в чем не уступая знаменитой «Твигги», совершившей переворот в мире моды. Для журнала Vogue по разрешению главы правительства Косыгина девушка снималась в Оружейной палате со скипетром Екатерины II, держала в руке легендарный алмаз «Шах» в окружении охранников. За эти снимки ей ни копейки не заплатили.
Выйдя из Кремля, Галина сфотографировалась на Красной площади, сев на брусчатку в брючках, расставив ноги в позе, излюбленной в западных журналах для мужчин. За ее спиной пламенели красные флаги и транспаранты на фоне Кремлевской стены. За этот снимок девушку уволили из Дома моделей.
Горький опыт ничему не научил. Брусиловский предложил красавице сняться для итальянского журнала обнаженной – Галина не отказалась. Далее произошло вот что. «Когда фотограф со свитой помощников пришел в студию все сразу влюбились в эту девушку, открыли рты, она разделась, я взял палитру с красками и занялся, можно сказать, своим природным делом – стал на ней живописать. Девушка была безумной красоты! Стали вырисовываться черты некой картины, которая при этом могла улыбаться, разговаривать и двигаться. Сьемка состоялась. Журнал опубликовал снимок на обложке».
Все обошлось бы на этот раз, но кроме раскрашенной Галины в том же номере появилась поэма Александра Твардовского «Теркин на том свете», совсем непохожая на его поэму про неунывающего балагура солдата Василия Теркина. То была сатира на жизнь в СССР, и Сталин представал в ней тираном. Номер попал на стол послу СССР в Италии. Из Рима в ЦК партии поступила докладная записка. Публикацию сочли «идеологической диверсией». Галину уволили из театрального училища. Анатолий Рафаилович не оставил ее в беде, устроил вызов из Израиля. Красавица эмигрировала. В Париже не затерялась, на одном из приемов ее увидел банкир, сделавший серьезное предложение. С тех пор она живет с мужем, родила дочь, закончила Сорбонну, стала кинорежиссером.
Похожая судьба у другой девушки, Милы Романовской, украшавшей салон Брусиловского. Она вышла замуж за его друга авангардиста Юрия Купермана. Это еще один мастер из группы «Художников Сретенского бульвара».
И последнее. Когда в конце 80-х годов современное искусство стало в СССР музейным и нашло покупателей, Брусиловский, не сжигая мостов в Москве, стал жить в Кельне. Его первая персональная выставка на родине «Нонконформисты. Российский авангард» состоялась в 1996 году в Третьяковской галерее и Русском музее спустя сорок лет после окончания художественного училища. Здесь же вернисажи состоялись спустя десять лет. Выставка с названием «Анатолий Брусиловский. 75-летие. Наша родина» прошла в Новом Манеже» год спустя.
В 2017 году мастеру исполнилось 85 лет. Не знаю, показал ли он в Москве по случаю юбилея свою самую большую картину, которую выставляли в США. Ее холст равен площади двухкомнатной квартиры, то есть 50 квадратным метрам. Хотелось бы мне ее увидеть.
