— Родилась я в коммуналке на Тверской, — рассказывает Тамара Алексеевна. — Наш дом потом выкупил для своих нужд Театр Моссовета. Про семью нам, конечно, взрослые особо не рассказывали, но вот точно знаю, что у деда был собственный дом в Хамовниках. Когда мне было лет пять-семь, дед водил нас с сестрой посмотреть на ледоход на Москве-реке. Мы ехали на троллейбусе до парка культуры, а там уже близко. Шли по Фрунзенской набережной — тогда она как раз строилась — и смотрели, как река ломает лед, а он блестит на солнце. И вот помню, идем мы так, а дедушка плачет. «Что ты?» — спрашиваю. — «Вспомнил: ведь я все детство вот так смотрел на ледоход, у нас вон там был собственный дом!».
В «деревню»
Поплакать пришлось и самой Тамаре: в 1960 году родители получили отдельную квартиру от одного из московских НИИ — как раз в новом районе Щукино. Туда надо было от «Сокола» ехать на трамвае: до Живописной улицы и тем более в Строгино тогда рельсов не было, линия заканчивалась как раз у нынешнего метро «Щукинская». Но жить на отшибе большого города, вдалеке от «цивилизации» было сильным стрессом.
— На улице Горького оставалась еще бабушка, так я прожила с родителями две недели и вернулась к ней в центр, — вспоминает Тамара Алексеевна. — Два года там прожила — слишком тяжело было вот тут, в деревне какой-то. Только уже потом, когда дом окончательно расселили, пришлось переехать сюда. Ну и вот как-то привыкла за полвека. А сначала было ужасно, правда. Хотя природа, конечно, хорошая. Но я городской человек, мне хорошо там, где концертные залы, театры и так далее...
В центре еще жила родная тетка Тамары Алексеевны, работавшая в Центральном доме звукозаписи на улице Герцена (в этом году одна из лучших в Европе по акустике и оборудованию студия звукозаписи, увы, закрывается). От нее в доме были всевозможные пластинки — в том числе и «лакеры», мастер-записи для изготовления матриц, с которых уже делали копии. А несколько раз Тамаре с сестрой удавалось попасть на студию в качестве «подпольных экскурсантов» и увидеть таинственный процесс записи своими глазами.
— Эти лаковые диски и матрицы потом увозили в Апрелевку, на фабрику, — вспоминает Тамара Алексеевна. — Сейчас, получается, и там все заброшено, и тут, на Никитской. Грустно. Да и вообще Москва сильно изменилась. Но гулять в центре все равно одно удовольствие, часто собираемся с подругой и едем просто походить по бульварам, зайти на Патриаршие. Это наше детство. Гулять стало очень удобно, новые тротуары и фонари — красиво.
Городской человек
Но основная, самая активная часть жизни у Тамары Алексеевны здесь, около дома — в Щукине. Она одновременно летописец района, общественный «инспектор» — строгий приемщик работы местного ЖКХ, а также душа всего дома. К ней, как к родной бабушке, привыкают гуляющие дети: «А ну-ка, давай тоже бери лопатку! Раз-два, подметаем!» — всем весело, никому не обидно.
— У меня есть дача по Савеловскому направлению, но я езжу сейчас туда только несколько раз в году, — говорит Тамара Алексеевна. — Когда муж был жив, ездили, конечно, постоянно — но в одиночку и трудно, и скучно. К тому же иногда болит колено — тогда не еду, остаюсь в городе. Говорю же, я городской человек, дача для меня скорее работа. А настоящая жизнь здесь. Бывает, приеду, денек на даче проведу, потом с соседями возвращаюсь. У них машина, они меня подвозят. И снова сюда. Тут люди, тут мой маленький садик.
Тамара Алексеевна — хозяйка нескольких вполне практичных, но диковинных по виду приспособлений, которые сама же и сделала. Небольшие лопатки, позволяющие работать, не наклоняясь; совки и метлы на длинных черенках; все это легкое и служит одновременно инструментом и опорой. Не то чтобы коммунальщики плохо убирались — нет, в этом смысле Щукино очень чистый район. Но Тамара Алексеевна борется с каждой соринкой и уж тем более окурком.
— Вот хоть убирай урну, — жалуется. — С утра два человека прошли, которые выкинули в урну свои пакеты с домашним мусором. Тут же баки стоят в тридцати метрах по пути к метро, ну и зачем они так делают?..
Вытаскивает пакеты и, вздыхая над неизвестными свинтусами, несет к контейнерам. Урну, кстати, убрать Тамара Алексеевна вполне может. В смысле ликвидировать: она умеет общаться с районным «Жилищником», точечно жаловаться — в общем, овладела наукой «как добиться от города своего». Но уж ладно, пока пусть живет урна: слишком много здесь курильщиков из соседнего колледжа, срезать урну — и все окурки будут на асфальте.
— Слушайте, вот вам не стыдно?! — через полчаса Тамара Алексеевна распекает уже техника-бригадира местных коммунальщиков. — Который день уже никто не подметает дорожку? Если бы я сама не мела каждый день, что было бы? За что деньги платим?
— Да подметаем мы, подметаем!.. — оправдывается огромный, вдвое больше Тамары Алексеевны, техник-смотритель.
— А что-то не заметно! — резюмирует старшая по подъезду. И тут же обращается к соседке, вышедшей из подъезда: — Тань, у тебя вон как ветки по стеклу бьют! Опасно ведь, так и окно разбить можно! Давай их срежем, а? Вот сейчас попросим ребят, они срежут!
— Срежем, срежем! — успокаивает тот же техник-смотритель: прекрасно, Тамара Алексеевна сменила гнев на милость.
— Только давай прямо сейчас своих ребят! — настаивает она. — Во-о-он они там сидят на газоне, ничего не делают, поднимай их!
Не променяю
Через полчаса лишние ветки срезаны. Но Тамара Алексеевна с улицы не уходит. Короткий поход в магазин — сумку на крючок у двери — и снова за работу. С тяпкой, слегка, без огородного фанатизма она обихаживает палисадник. Он неудачный, находится в вечной тени, но благодаря Тамаре Алексеевне выглядит весьма симпатично: весной тут вылезают крокусы и пролески, летом георгины, а осенью «золотые шары». А по бокам — кусты снежноягодника с белыми ягодами, которые уже пять или больше поколений москвичей весело топчут ботинками, наслаждаясь звуком.
— Сын приезжает иногда с невесткой и внуками, — рассказывает Тамара Алексеевна. — Так-то они живут за границей. Но я туда не хочу. Там все не мое, я москвичка. Хотя по своим очень скучаю и рада, когда они приезжают. Иногда боюсь, как быстро меняется Москва. Но с другой стороны — всегда ведь менялась. И как-то мы устраивались, правда? Вот я привыкла к Щукину, и теперь это мой дом. Теперь ведь тут тоже своя история есть: помню, вместо этих высотных домов у метро были сады, маленькие домики... Нет, ни на что не получается променять Москву. Хотела бы иногда — но не могу.
Именно здесь — в пятиэтажке — до сих пор еще ощущается тот старомосковский дух, который почти ушел в современных высотках. Тамара Алексеевна рассказывает: раньше, лет 30–40 назад, соседи постоянно ходили друг к другу не только за вошедшей в анекдоты солью, но и одолжить, например, стулья для крупных мероприятий (свадьбы, юбилеи, поминки). И когда телефоны были не во всех квартирах — к «отелефоненным» соседям стучались, чтобы вызвать «скорую» или пожарных. Получается — не было бы счастья, да несчастье помогло? Может быть, и так. Сейчас телефоны у всех есть, а счастья негусто.
«Просто старушка», — скажете вы. Нет, это совсем непросто. Такие люди, как Тамара Алексеевна, для современного города просто необходимы.
Центр кристаллизации
— Город, — рассказывает «МК» урбанист, архитектор Павел Степанцов, — это пространство, где люди обычно образовывают связи друг с другом не потому, что живут рядом, а по другим принципам. Например, по профессиональному: вы с кем-то работаете и с ним общаетесь. С кем-то учитесь и общаетесь. И так далее. Ну или по интересам: вы ходите в кружок, к примеру кройки и шиться, и вместе с вами ходит еще человек 10–15, с которыми вы регулярно взаимодействуете. Так, по данным опросов 2014 года, половина москвичей вообще не узнает своих соседей в лицо.
По мнению Степанцова, улучшить ситуацию может прежде всего наличие безопасных публичных пространств. Парадоксально, что в центре Москвы и за его пределами (за Садовым кольцом, скажем) такие пространства по-разному влияют на способность людей взаимодействовать друг с другом. «За пределами центра, — говорит урбанист, — это хорошо работает на безопасность района: появляется пространство, куда можно выйти и завести дружеские контакты. Вы можете там знакомиться и видеть людей. В центре же публичные пространства являются точкой притяжения для всего города. В результате территория местных жителей отчуждается за счет большого потока дневного населения». Впрочем, и проблема вполне может стать точкой кристаллизации сообщества. И других технологий, за исключением создания безопасных освоенных пространств, практически не существует.
Активных же соседей, которые даже в неблагоприятных условиях становятся ядрами новых неформальных сообществ, не очень много — хорошо, если в масштабе города каждый десятый, подчеркивает эксперт. Тем они ценнее для города, тем важнее их сохранять, уважать и поддерживать.
Именно активные соседи, имеющие время и силы на координацию жителей, реально могут изменить будущее многоквартирного дома, добавляет эксперт по информатизации ЖКХ Владимир Рязанский. «Обойти все квартиры, узнать, кто их актуальные собственники и где их достать — ведь далеко не все хозяева живут в своих квартирах! — это все адская работа, требующая иногда нескольких месяцев постоянных усилий. Большинство людей, если не призвать на помощь специальные сервисы, здесь оказываются бессильны, быстро выгорают. Энтузиастов — буквально единицы». Стало быть, именно люди, подобные Тамаре Алексеевне, — тот скелет, на котором растет гражданское общество на уровне отдельного дома.
А то, что подобные соседи-энтузиасты живут именно в пятиэтажке — как раз неудивительно, полагает Рязанский. В домах, где отсутствует лифт, а число квартир в подъезде не превышает двух десятков, знать всех соседей не так сложно, как даже в 16-этажке. А с ростом этажности растет и атомизация домов. «Например, скоординировать усилия хозяев квартир в пятисотквартирном доме — а это далеко не предел в нынешней Москве — практически невозможно, — говорит эксперт. — С современными домами единственная надежда — это специализированные сервисы, которые выдают реестр собственников и позволяют как-то с ними связаться».
