Про коренную москвичку Ларису Алексеевну Березову написали в «МК» ее дети: «Наша мама достойна стать героиней статьи. По ее судьбе можно снимать фильм или сочинить роман. В четыре года она потеряла всю семью. Жила в подвале вместе с неграмотной бабушкой-дворничихой. Подростком чуть не загремела в колонию вместе с дворовой шпаной. Столько раз оказывалась между жизнью и смертью... Ее едва не затоптали в день похорон Сталина. А в итоге она стала одной из четырех женщин в СССР, которые окончили Высшее инженерно-морское училище имени адмирала Макарова в Ленинграде, ни до, ни после девочек туда не брали. Ее ждали моря и океаны, но пошла учительствовать в обычную московскую школу и проработала там всю жизнь...»
Отец умер от тоски
Их семья жила на пересечении Первой Мещанской с Безбожным переулком, дореволюционном Протопоповском, переименованном в духе времени каким-то веселым атеистом. Дедушка маленькой Лоры строил первую линию метро, ту самую из фильма «Добровольцы», что от «Сокольников» до «Парка культуры».
Московские дворики. Коммуналки, где уголовники и пролетарии стояли по утрам в одной очереди в сортир с бывшими хозяевами жизни, «на 38 комнаток всего одна уборная», напишет ровесник Ларисы Алексеевны и ее почти сосед по Первой Мещанской Володя Высоцкий. Комнатки отапливали печками-буржуйками, непременным атрибутом московского быта тех лет.
Это было безмятежное, залитое солнцем летом и засыпанное снегом зимой московское детство. Еще до войны.
Лариса Алексеевна Березова говорит, что помнит себя с раннего возраста — лет с трех. Вот утром целует ее в щеку, уходя, дядя Володя, брат мамы. Лора морщится, не понимает, куда он собрался в такую рань с вещевым мешком. На календаре июнь 1941 года.
«Дядя погиб в одном из котлов под Смоленском, почти сразу, — вспоминает Лариса Алексеевна. — От бабушки долго прятали известие о его смерти, сестра заложила похоронку, скомкав, в трещину в стене за обоями. Боялись, что бабушка не переживет, оттягивали момент, когда нужно будет сказать ей правду».
Один год войны унес у бабушки пятерых: сына, мужа, двух зятьев и дочь. Лориных маму и папу.
Их военный завод эвакуировали в Куйбышев. Ветер гулял по открытому, продуваемому насквозь степному пространству.
Отцу Лоры дали бронь как инженеру-конструктору.
«Любовь у них была необыкновенная, и 25-летняя мама, не раздумывая, поехала вслед за мужем, — переводит дыхание Лариса Алексеевна. — Я была капризная, залюбленная, единственный ребенок. Бабушка не раз сетовала: если бы твои родители остались живы, ты бы выросла избалованным чудовищем».
На маме тоненькая шубка из беличьих хвостов, совершенно не приспособленная к морозам -30. И сапожки на высоком каблучке — в них бы форсить по улице Горького, а не стоять в многочасовых очередях за хлебом в Куйбышеве.
«Мама сильно простудилась. Она была нежная, как цветок, и совершенно не приспособленная к жизни. Я прекрасно помню кровать, на которой она умирала. Меня отдали на пятидневку в детский сад, там кормили. Отец уехал в ближайшую деревню купить что-нибудь из еды. Привез мешок картошки и сушеные яблоки. Яблоки, видимо, грязные, от них у мамы по всему рту пошли страшные язвы».
Один-два-три-четыре-пять. Каждый прожитый день в саду Лора загибала пальцы. Пять — это пятница, самый последний пальчик, за ней придут из дома.
И вот однажды, когда было «пять», Лору не забрали. В этот день ее отец хоронил ее мать.
21 мая, спустя всего три недели, в Безбожном переулке умирает от тяжелой болезни дедушка, тот самый метростроитель, и стало возможным послать заверенную врачами телеграмму в Куйбышев — иначе им в Москву было не попасть, военное время, въезд только по документам. «После маминой смерти папа начал чахнуть на глазах. Я первый и единственный раз видела, как умирают от тоски. Вернувшись домой, он уже не мог встать с постели, и ему доставляли кислородные подушки из ближайшей аптеки».
Вечерами соседи выходили во двор, слушали Левитана и обсуждали сводки с фронта, приводили в чувство тех, кому принесли похоронку, брали на себя часть общей боли, и в горе, и в радости.
«Только тогда папа, зная, что в комнате никого нет, мог себе позволить рыдать открыто. И я за компанию тоже плакала с ним вместе».
Яркая вспышка из темноты минувших лет. Они с бабушкой гуляют около театра Вахтангова. В каком-то из окон здания в несколько этажей — отец в пижаме печально машет ей рукой. «Это была больница, и он попросил бабушку привести меня к нему попрощаться. А я радостно закричала ему: «Папа, возвращайся поскорее домой».
Мама Ларисы Алексеевны умерла 1 мая 1942 года, в день весны и труда, отец — 7 ноября, в годовщину революции, пережив жену на шесть месяцев. Официально он скончался от инфаркта. В 32 года. Просто нет такого диагноза — разбитое сердце.
Урок на всю жизнь
«В пять лет я потеряла все», — говорит Лариса Алексеевна Березова. Так с чистого листа начались ее университеты. Единственный близкий человек — неграмотная бабушка, работавшая дворничихой, по утрам запирала девочку на замок и уходила мести двор. Но Лора все равно сбегала и гуляла с подругами.
«Поколение военное, голодное, брошенное. Постоянно с соплями — никто на это не смотрел, выживешь — хорошо, не выживешь — не судьба, значит. Питались бог знает чем».
Сверстницы воровали по магазинам. За украденный кусок хлеба в булочной, если поймают, давали реальный срок. «Одну мою подругу так отправили в колонию», — вздыхает Лариса Алексеевна.
Сама Лора совершила настоящую кражу единственный раз в жизни. Сорвала цветок на клумбе в Аптекарском огороде — он был очень красивый, нежный.
«Меня догнала тетка-охранница. Схватила за кофту: «Где твой папа? Где твоя мама? Я сейчас милицию вызову». Разревелась: «Родители умерли». Но этим никого не разжалобишь, таких полстраны было... Я умоляла ее: «Тетенька, я никогда в жизни больше ничего нигде не трону, только никому не говорите». И она меня пожалела, отпустила. Это стало уроком на всю жизнь».
В школе редкие троечки разбавлял частокол из двоек и колов. Учиться Лора не хотела. Сколько ни старайся, она все равно не станет такой, как остальные дети, у которых живы мамы с папами, или по крайней мере одни мамы, у которых чистые платьица, настоящие игрушки, горячий ужин — это все не про нее.
Учительница начальной школы, старой гвардии женщина с аккуратным кружевным воротничком на строгом платье, боролась за девчонку-оторву, круглую сироту, как будто бы та была ей родная. «Если шли всем классом в театр, то другие родители сбрасывались на меня по копеечке, чтобы и мне купить билет, чтобы я не чувствовала себя обделенной. Она приходила к бабушке накануне 1 сентября: «Меланья Егоровна, может быть, найдется старая простыня, чтобы сшить Ларисе праздничный белый фартук?»
В конце концов был поставлен вопрос о том, чтобы отправить неуправляемую девчонку в детский дом. У бабушки не было больше сил, дальше — только колония для несовершеннолетних. «Мне приготовили рюкзак и предупредили, что завтра к одиннадцати утра нужно быть по такому-то адресу. «Там нас уже ждут». Только тут я осознала, что это правда, что бабушка, последний мне близкий человек, отрекается от меня... Я села на пол и схватилась за ножку старинного дубового стола, вцепилась в нее так, что не оторвать. Это был момент настоящего катарсиса. У меня, десятилетней, вдруг проснулось самосознание. Я поняла, что только от меня самой сейчас зависит, выживу я или нет, — и две эти женщины, искренне любившие меня, бабушка и учительница, отступили, дали мне последний шанс».
Это было неожиданно и странно. Как одна-единственная минута может полностью перевернуть жизнь. Так бывает только в кино, но Лора быстро нагнала ровесников и дальше стала учиться на одни пятерки.
После седьмого класса решила подавать документы в военно-механический техникум. Нужна была стипендия, чтобы не умереть от голода.
И в первый же год в техникуме девочка загремела надолго в больницу. На месте щек пылали два красных лихорадочных яблока. Один из признаков туберкулеза — чахоточный румянец, детство впроголодь дало о себе знать.
«Мне сделали искусственный пневмоторакс, ввели воздух в плевральную полость, и зараженное легкое перестало дышать, а со временем закальцинировалось, с тех пор и вот уже семьдесят лет я дышу одним легким», — грустно улыбается Лариса Алексеевна.
Когда Лариса выписывалась из туберкулезной больницы, где провела много месяцев, отстав от своего курса на целый год, она рыдала. Она навсегда теряла этот мир — добра, тепла, впервые сытости. «Врачам и медсестрам было действительно не все равно — живу я или умерла».
5 марта 1953 года. Они с однокурсниками идут на экскурсию в Пушкинский музей на Волхонке, вдруг по радио передают: умер Сталин. «Доступ в Колонный зал будет открыт...» — оставшиеся слова тонули в нарастающем гуле.
«Мы решили обогнать всех и первыми быть у гроба. Я выбежала из переулка там, где сейчас Тверская, смотрю, изо всех щелей в центр Москвы стекаются люди... Толпа напирает сзади, а впереди идти некуда — тупик».
В одной руке у 16-летней Лоры портфель, в другой — тубус с ученическими чертежами. Нырнула в проем между домами, но и там тоже уже была давка, люди проваливались в окна подвальных помещений, падали на землю и становились асфальтом для таких же, как они сами, перепуганных, измученных, загодя обреченных.
Улица была перегорожена грузовиками, на которых стояли мужчины в форме. Те не давали прохожим подняться на кузов, сбрасывали их, беспомощных, назад в бурлящую толпу. «Я поняла, что если выживу в этот день, то Бог есть. Хотя ни в какого Бога я в те времена, понятное дело, не верила», — Лора стала на четвереньки и смогла проползти под кузовом грузовика. Дальше, за машинами, были свобода и жизнь.
Из ее однокурсников в тот день домой, слава богу, вернулись все. Помятые, с синяками, растерявшие свои портфели и чертежи. По неофициальным данным, как известно, похороны Сталина унесли жизни от двух до трех тысяч человек. Их никто не считал — безвестные винтики в колесах грузовиков истории...
Женщины на корабле
«В детстве я мечтала стать балериной. Увидела где-то отрывок из «Лебединого озера», который в Большом исполняла Уланова, и заболела танцем. В туберкулезной больнице во время прогулок убегала в кусты и репетировала там, взмахивая в разные стороны длинными, худыми руками, как крыльями».
Но после окончания техникума 19-летнюю Ларису, как и положено, распределили в один из засекреченных «почтовых ящиков», работавших на оборонку. Она занималась приборами и измерениями. Работа была скучной и нетворческой.
И вот прошел слух, что в высшее инженерно-морское училище имени адмирала Макарова в Ленинград набирают экспериментальный курс — несколько девушек. Это был всего один год. Готовить женщин в стране равных возможностей планировали по специальности «инженер-радиотехник». Конкурс был такой, что круче только идти в артистки.
Экзамены она сдала на одни пятерки. Практику и морские дисциплины проходили на настоящих кораблях. В будущем ей предстояло командовать радиорубкой на торговых судах. Но муж (ко времени получения диплома Лариса Алексеевна была уже замужем) категорически запретил отлучки из дома. Высказал свое мнение однозначно и твердо — никаких плаваний.
«Мама выбрала семью, и, наверное, оказалась права, — говорит уже сын Дмитрий. — Я не знаю, есть ли у нее самой в душе ответ, хотела бы она для себя иной судьбы, но они с папой счастливо прожили 54 года, а это многое значит».
«Ни одна из моих сокурсниц во флот так и не попала. Все выбрали спокойные гражданские профессии, отказавшись от мечты ради мужа и детей. И в итоге государство рассудило — зачем даром тратить государственные деньги, обучая девушек столь неженской профессии, и больше в это элитное учебное заведение представительниц слабого пола никогда не принимали, так я осталась одной из четверых девчонок с уникальным морским дипломом», — разводит руками Лариса Алексеевна.
Плаваю по школе
Обычная средняя школа — это еще почти пятьдесят лет ее «плавания». Лариса Алексеевна Березова никогда не говорила своим ученикам, какой вуз оканчивала. Открывала «страшную военную» тайну только на выпускном вечере. Некоторые разочаровывались: «Получив такую крутую профессию, навсегда пришвартоваться в школе?»
В школу неподалеку от Теплого Стана ее взяли без педагогического диплома — лаборантом в кабинет физики. Мыть колбы, протирать пыль с измерительных приборов. Потом предложили попробовать провести урок в седьмом классе, где физика только начиналась.
За эти годы какие только смежные предметы не преподавала Лариса Алексеевна — физику, астрономию, электротехнику, радиоэлектронику для мальчишек — были и такие предметы, черчение, даже ИЗО...
В непростые 90-е первой в Москве Лариса Алексеевна организовала класс скаутов и вместе со своими детьми проехала через всю Европу — была в Англии, в Шотландии, в Дании, в Чехии. «Как-то к моим ученикам приехали друзья-скауты по обмену. Вместе пошли в Третьяковку, и московские школьники не ударили в грязь лицом, сами провели экскурсию на должном уровне на английском языке».
Ее последняя любовь — основы мировой художественной культуры. За этот предмет она получила грант от правительства Москвы, признание Президента России. По ее авторской методике обучались потом другие учителя.
«Один из двух сдвоенных уроков по МХК был посвящен теории, на другом начиналась практика, я давала ребятам слушать классическую музыку, мы обсуждали поэзию и рассматривали репродукции картин великих мастеров».
Четверть века назад Лариса Алексеевна организовала в родной школе театр, где дети играли вместе со взрослыми. Собственно говоря, она до сих пор является его бессменным художественным руководителем. Первому поколению ее артистов уже под сорок.
Утверждает, что сейчас школьники изменились, стали более серьезными, собранными, рано повзрослевшими, что ли. «У кого-то репетиторы, кому-то нужно готовиться к ОГЭ и ЕГЭ, и совершенно ни у кого не остается времени на баловство, на детство».
Мировую художественную культуру недавно тоже убрали из школьной программы — нынче в моде патриотическое воспитание молодежи, посчитали, что практической пользы от классической музыки нет.
...Станция «Коньково», первый вагон из центра, направо и потом налево. На выходе встречает Дмитрий — сын Ларисы Алексеевны Березовой.
Она ждет меня у себя дома. Понятное дело — возраст! Но я ошибаюсь. Моя героиня оказывается совсем не похожа на ту, которую я себе представляла. Не кисейная бабушка, а высокая, стройная, спортивная, неожиданно моложавая. Предлагает чаю, увлеченно рассказывая о новом спектакле, который сейчас ставит.
«Мне за 80, а я какая-то неуемная, что ли. Уже ушли из профессии мои коллеги, те, кто младше меня. А я все держусь. Мне скучно ничего не делать», — Лариса Алексеевна удивляется моему предложению «рассказать про всю свою жизнь».
«Как это про жизнь?» — недоумевает она. Как вместить в несколько часов беседы 82 прожитых года? Ту малышку, стоявшую в пятницу у ограды детского садика, за которой никто не пришел.
Ее же, десятилетнюю, вцепившуюся в ножку обеденного стола, чтобы не увезли в детдом.
И хочется дотронуться до той девочки и вытереть ее слезы, пообещав, что все плохое обязательно закончится, ведь жизнь — она такая длинная, в ней будет всего понемножку, и горя, и радости, и любви... Впрочем, любовь в этой истории была всегда.
В наследство от родителей Ларисе Алексеевне осталась пачка фотоснимков работы отца. На снимках — они втроем, обнявшись, не разрывают рук. Мама, папа, дочка.
«Отец ставил длительную выдержку и успевал добежать до нас, чтобы тоже попасть в кадр».
В старых фотографиях, как в жизни, все запутано и переплетено: сначала из цветного всамделишного мира получается черный негатив, затем, перенесенный на бумагу, этот мир становится черно-белым, раскрашиваясь отныне яркими красками только в наших воспоминаниях.
И улыбается на оцифрованном снимке, застыв, в той самой беличьей шубке, юная красавица-мама, младше своей единственной дочери уже больше чем на полвека: «С прожитыми годами понимаешь, что все, что было, — не просто так. Что даже если ты остался один, ты все равно не один. Что кто-то ведет по жизни и смотрит откуда-то сверху в твое окно».
