На крыше старого здания «Известий» удивляла прохожих бегущая светящаяся строка с последними новостями. Но и ее больше здесь нет, как и самой редакции газеты. К деяниям непреходящего значения, конечно, относится памятник Пушкину, первый монумент в Москве, установленный не царям и полководцам, а поэту.
Что еще? На площади с привязкой к Страстному бульвару, дома 4 и 6, сохранились домовладения «светлейших князей». Этим титулом императоры жаловали со времен Петра I за выдающиеся заслуги перед Россией, начиная с князя Меншикова. Светлейшими князьями величали полководцев — таких, как Потемкин, Суворов и Кутузов, дипломатов — таких, как Горчаков. В Москве его именем назван проезд в Южном Бутове и там же открыта станция метро «Улица Горчакова».
От прозвища Горчак, данного за горький характер предку, состоявшему в родстве — в 15-м колене — с Рюриком, пошла фамилия, не сходившая со страниц летописей, из анналов истории вплоть до крушения монархии. В XIX веке ее возвысил Александр Горчаков, родившийся в 1798 году. Титулярным советником 19-летний князь начал службу в Министерстве иностранных дел, завершил ее в чине государственного канцлера, что по Табели о рангах соответствовало званию генерал-фельдмаршала. Такой честью было отмечено 50-летие Горчакова в МИДе, откуда он ушел в отставку в 84 года по состоянию здоровья. Это случай беспримерный.
Во главе русской дипломатии министру иностранных дел удалось после проигранной Крымской войны вернуть России утраченные позиции на мировой арене, отменить все унизительные договоры. Автор стихотворной формулы «Умом Россию не понять…», бывший посланник в Баварии и цензор, великий поэт Федор Тютчев в послании «Князю Горчакову» писал:
Вам выпало призванье роковое,
Но тот, кто призвал вас, и соблюдет,
Все лучшее в России, все живое,
Глядит на вас, и верит вам, и ждет.
Он оправдал ожидания. Россия не вела, подобно Пруссии, кровопролитные войны в Европе. Александр II в марте 1871 года князю Горчакову «с нисходящим потомством пожаловал титул светлости». Это случилось, когда благодаря его искусной дипломатии державы Европы подписали Лондонскую конвенцию о проливах, признав суверенитет России на Черном море. Она могла, как прежде, дислоцировать в акватории Черноморский военно-морской флот и строить на берегу военно-морские базы. Тютчев как опытный дипломат, знавший, чего это стоило, восхитился:
Не двинув пушки, ни рубля,
В свои права вступает снова
Родная русская земля —
И нам завещанное море
Опять свободною волной,
О кратком позабыв позоре,
Лобзает берег свой родной.
И в то же время он называл министра «нарциссом собственной чернильницы». В античной мифологии Нарцисс, увидев свое отражение в воде, влюбился в самого себя и умер от неизбывного чувства, превратившись в цветок нарцисс. Горчаков сочинял дипломатические ноты, любуясь свойственным ему красноречием. Он знал за собой этот недостаток. «В молодости я был так честолюбив, что одно время носил яд в кармане, решаясь отравиться, если меня обойдут местом». Травиться не пришлось, места, чины и награды постоянно находились, все высшие ордена он заслужил, включая орден Андрея Первозванного с бриллиантовыми знаками.
Неоднократно посвящал князю пространные послания Пушкин. Горчаков родился на год раньше, чем он, друзья жили и учились на одном курсе Лицея в Царском Селе. Учителя давали похвальные характеристики будущему министру и канцлеру: «Благородство с благовоспитанностью, ревность к пользе и чести своей, всегдашняя вежливость, усердие ко всякому...». Сохранилось много характеристик Горчакова, который, по общему признанию современников:
«Обладал умом возвышенным, большим и тонким»;
«Не позволял себе грубости и обмана»;
«Человек дельный и приятный, но очень вспыльчив»;
«Любил работать в трудных условиях»;
«Нравственно чистоплотный человек»…
Прощаясь с Лицеем, Пушкин понимал, что ему и князю «разный путь судьбой назначен строгой», называл его «счастливцем с первых дней». В послании «19 октября», посвященном дню основания Лицея, Горчаков помянут в числе ближайших товарищей. Обращение к ним заканчивалось вопросом:
Кому ж из нас под старость день Лицея
Торжествовать придется одному?
Печальный жребий выпал на долю пережившего всех лицеистов Александра Михайловича Горчакова, у которого не осталось сил приехать в Москву на открытие памятника Пушкину.
Красота молодости в старости обернулась «чрезвычайно симпатичной внешностью». В своем кругу Горчакова называли «князем Сердечкиным» за пристрастие беседовать с красивыми женщинами.
В наши дни царского министра ценят за то, что он в XIX веке в числе первых оценил «важность американского и африканского фактора в европейской политике», поддержал в гражданской войне США Север и тем самым «заложил основы дружественных отношений» с Америкой. Так что если когда-нибудь Москва начнет устанавливать памятники дипломатам, первым из них может стать государственный канцлер, побеждавший в политике, как генерал-фельдмаршал на поле брани, «не двигая пушки».
Последний владелец дома на Страстном бульваре, 4, светлейший князь Михаил Александрович Горчаков ничем подобным тому, чем прославился его предок, себя не проявил. В биографиях «Дворянские роды, прославившие Отечество», составленных В.Федорченко, о нем сказано, что избирался уездным предводителем дворянства и умер в 1916 году, то есть незадолго до Февральской революции. Она лишила Романовых гражданских прав, а Октябрьская революция — жизни. И светлейшему князю не поздоровилось бы.
Владение Горчакова напротив Страстного монастыря заполнил в 1902 году доходный дом, точнее, комплекс шестиэтажных зданий в пространстве между бульваром и Козицким переулком. Четыре двухколонных портика утяжеляют фасад с декоративными балконами над проездной аркой во дворы, зажатые гладкими стенами, прорезанными окнами. Полвека назад Юрий Федосюк в книжке «Бульварное кольцо» утверждал: «Стоит зайти в глубь двора, чтобы увидеть типично капиталистический принцип застройки этого владения: под жилье используется каждый квадратный метр — ценой лишения жильцов света, воздуха, зелени». Все это не мешает жильцам в наши дни считать квартиры здесь желанными.
У здания все родовые признаки доходных домов, заполнивших города Европы в первой половине XIX века и распространившихся в Москве с большим опозданием. На Садовой-Спасской, 18, я жил в таком хорошо сохранившемся монументальном здании с метровой толщины кирпичными стенами. Из лифта в прихожую вела одна дверь, а за ней насчитывалось десять дверей в комнаты коммунальной квартиры, где проживало в каждой по семье. Однотипные квартиры группировались у лестничных пролетов и коридоров. За парадными красивыми фасадами скрывались дворы-колодцы со стенами, близко отстоящими друг от друга.
На Страстном бульваре, 4, проявил себя архитектор Иван Мейснер, старший брат Александра Мейснера, творца замечательного доходного дома в Романовом переулке, увешанного в годы СССР мемориальными досками с именами, которые знали в стране и мире.
Дом Горчакова на бульваре примыкал к особняку, известному в краеведении как дом полковника Ивана Бенкендорфа, принимавшего у себя всех замечательных русских писателей и поэтов, начиная с Крылова, кончая Лермонтовым и Гоголем. С обрусевшими за сотни лет Бенкендорфами породнились обрусевшие Ливены. Владение на Страстном бульваре, 6, по наследству перешло к ним. То был обычный для Москвы особняк с мезонином, уцелевший при пожаре 1812 года. В середине XIX века мезонин превратился во второй этаж. А до войны на него насадили три этажа, и особняк превратился в безликий жилой многоквартирный дом, каким мы его знаем, с двумя входами в метро станции «Чеховская».
Титулом светлейшей княгини последняя хозяйка дома обязана воспитательнице великих княгинь, жившей в Зимнем дворце при четырех императорах — Екатерине II, Павле I, Александре I и Николае I. Екатерине порекомендовали на эту важную роль обедневшую вдову генерала Ливена, мать трех сыновей и дочери. Без особого желания она из своего имения явилась в Зимний дворец и перед аудиенцией, не стесняясь, откровенно пожаловалась придворному на «дурной пример, подаваемый двором и образом жизни самой императрицы».
Стоя за ширмой, Екатерина II подслушала ее слова и, когда вышла из укрытия, сказала оторопевшей вдове, приготовившейся к худшему: «Вы именно такая женщина, какая мне нужна». И, как всегда, не ошиблась. Сорок пять лет длилась служба при дворе Шарлотты Карловны. Все дочери Павла I вышли замуж «образованнейшими женщинами своего времени» и «играли видную роль в тех странах, которые по замужеству стали их вторыми родинами».
По случаю коронации Николай I возвел Ливен с потомством в княжеское достоинство и пожаловал титул светлости. Привожу цитаты из пятитомника «Русские портреты XVIII и XIX века», изданного историком, великим князем Николаем Романовым, расстрелянным большевиками в Петропавловской крепости, несмотря на ходатайство Академии наук пощадить «самого культурного и самого умного из всей царской семьи».
Потомок Шарлотты Карловны светлейшая княгиня Александра Петровна Ливен не разделила участь великих князей — эмигрировала из России с детьми. Ее многочисленные потомки здравствуют.
Архитектор Роман Клейн после обучения в Москве и Санкт-Петербурге полтора года жил в Италии и Франции, в Равенне обмерил восхитившие его базилики VI века, в Париже стажировался в мастерской Шарля Гарнье, создателя Гранд-Опера. В 26 лет начал самостоятельно проектировать в родном городе особняки и доходные дома. Всех москвичей удивил сооруженный по случаю визита в Москву китайского императора «чайный дом» в китайском стиле на Мясницкой, недавно отреставрированный. Столь же престижным выглядел особняк Варвары Морозовой на Воздвиженке, 14, в неклассическом стиле.
На Страстном бульваре, на углу с Большой Дмитровкой, Клейн возвел доходный дом в стиле эклектики, которому много лет следовал. Стиль, считавшийся «буржуазным», вызывал неприязнь путеводителя по бульварам 1972 года: «Это раннее творение Клейна, громоздкое, с грубоватой орнаментацией, не отличается архитектурными достоинствами». Ничего грубого и громоздкого в «творении» нет. Надстраивая перед войной здание двумя этажами, архитекторы оформили их в том же духе. Не сразу замечаешь, что они появились полвека спустя. Это типичный доходный дом, с подобием портиков над подъездами и с аркой во двор.
В 1914 году здесь открылся кинотеатр «Фурор», в нем после революции двадцать лет существовали Латышский клуб, библиотека и театр «Скатувэ». В Москве проживало много латышей, членов партии, бравших власть в Петрограде. Сформированные в годы Первой мировой войны из жителей прибалтийских губерний полки латышских стрелков, хорошо вооруженные и отличавшиеся железной дисциплиной, сыграли историческую роль в событиях Октября. Латышские стрелки охраняли Смольный, конвоировали поезд, в котором тайно в Москву переехало правительство во главе с Лениным, обосновавшимся в Кремле 12 марта 1918 года. В тот же день в Троицкую башню вошел батальон латышских стрелков. Они спасли коммунистов в июле, когда левые эсеры в дни съезда Советов в Большом театре по примеру большевиков попытались захватить власть. Им помешала дивизия латышских стрелков во главе с полковником царской армии Вацетисом, решившая исход дела артиллерией. Ленин и Троцкий назначили его первым главнокомандующим войсками Республики, когда судьба советской власти висела на волоске.
После Гражданской войны в Москве, считавшей себя «столицей мирового пролетариата», открылись национальные клубы латышей, эстонцев, литовцев, финнов, поляков, китайцев… Среди них самым лучшим считался тот, что был на Страстном бульваре. Зал бывшего кинотеатра служил сценой театра-студии «Скатувэ», созданного актером театра Вахтангова Глазниексом, выступавшим под псевдонимом Глазунов. Студия стала популярным государственным театром, его артисты удостаивались почетных званий. В конце 1937 года, в наступившей атмосфере шпиономании, все национальные клубы закрылись. В последнем спектакле «Скатувэ» все роли, сдерживая слезы, играли женщины. Обреченные на смерть мужчины томились в застенках Лубянки. Там оказался и армейский комиссар 2-го ранга профессор Вацетис, расстрелянный с бывшими латышскими стрелками как враг народа.
