В правом углу купол и редкостная шатровая звонница церкви Дмитрия Солунского. За храмом виден на углу Страстного бульвара и Тверской дом, бывший Дом актера, где сейчас галерея «Актер», тогда не надстроенный. В верхнем левом углу стоят рядом трехэтажный дом с кинотеатром и такой же высоты «Дом Фамусова». В нем полвека жила многодетная семья Марьи Ивановны Римской-Корсаковой, описанная Михаилом Гершензоном в классической книжке «Грибоедовская Москва». После революции «Дом Фамусова» передали Коммунистическому университету трудящихся Востока имени И.В.Сталина. Иосиф Виссарионович выступал здесь и поставил одни задачи перед студентами советских азиатских республик и другие — перед студентами капиталистических стран Азии. Студентами здесь были ставшие вождями компартий Дэн Сяопин, Лю Шаоци, Хо Ши Мин, и, судя по всему, эти задачи они с блеском выполнили.
На месте средневековых палат и надвратной церкви Страстного монастыря в середине XIX века по проекту Михаила Быковского построили двухэтажный корпус с четырьмя угловыми башенками и надвратной колокольней с часами. Казалось, это ратуша, подобная тем, что есть в городах Европы. Для церкви Алексия в башне образа исполнил обучавшийся в молодости иконописи художник Василий Пукирев, тот, кто в тридцать лет прославился картиной «Неравный брак», пред которой до сих пор сопереживают посетители Третьяковской галереи.
На заднем плане снимка видны сказочная церковь в Путинках, бывший Купеческий клуб, известный нам как театр «Ленком», доходные дома. У ворот монастыря и по бульварам курсируют трамваи, в центре площади — трамвайная станция. Почти вся картина в утраченном трехэтажном масштабе XIX века, но разве скажешь, что это некрасиво? Первый удар по ансамблю Страстной площади нанесли в 1927 году, приурочив к
Все так. Но шедевр конструктивизма выглядит инородным телом рядом с соседним особняком под номером 7, церковью в Путинках и всей старой застройкой Москвы. Такова судьба в нашем городе большинства зданий авангардного стиля, будь то «Дом-коммуна», торчащий колом среди особняков Гоголевского бульвара, или творение Корбюзье, «Дом Центросоюза» на Мясницкой, вклинившийся между усадьбами
Да, «цельность», восхищающая на улицах городов Европы, у нас в Москве варварски разрушена. И до сих пор не воссоздана не только на площадях Тверской улицы — Пушкинской, Триумфальной, Белорусского вокзала, но и на порушенных площадях Садового кольца, Арбатских и Мясницких ворот. Упадок Страстной площади начался с унижения Страстного монастыря. Над ним всласть поиздевалась советская власть, закрыв обитель в марте 1919 года. Потесненные монахини еще несколько лет жили в кельях. Ободренные решением «отцов города», ночью, выйдя навеселе из соседнего питейного заведения «Стойло Пегаса» с ведрами краски и малярными кистями, компания собутыльников во главе с Сергеем Есениным покрыла стены монастыря гнусными надписями, обманула простодушного милиционера, сказав ему, что расписывает стены революционными лозунгами.
Анатолий Мариенгоф призывал:
Граждане, душ
Меняйте исподнее!
Магдалина, я тоже сегодня приду
К тебе в чистых подштанниках.
Хлеще всех выразился глава имажинистов:
Вот они, толстые ляжки
Этой похабной стены.
Здесь по ночам монашки
Снимали с Христа штаны.
В соборе открыли антирелигиозный музей. Стены расписали лозунгами и покрыли плакатами. На кострах у монастыря жгли иконы, церковные книги и утварь разрушаемых храмов Москвы. Московский совет давно намеревался снести стены и кельи Страстного монастыря, якобы для расширения проезжей части Тверской, хотя такой надобности не было. Это хорошо видно на фотографии. Идею-фикс удалось реализовать в зловещем 1937 году. Музей в соборе закрыли. Пять месяцев разрушали все подряд, и накануне
Когда в 1937 году в государственном масштабе в СССР отмечалось столетие со дня гибели поэта, авторы путеводителя «Пушкинская Москва» побывали в бывшем доме Римской-Корсаковой. В нем и после смерти Марьи Ивановны ее младший сын Сергей устраивал приемы на сотни персон, маскарады и балы. Сергея Римского-Корсакова считают прообразом полковника Скалозуба.
«Общий вид этого дома относительно сохранился до наших дней, — цитирую путеводитель „Пушкинская Москва“, — но в фасаде его сделаны некоторые изменения. Нет находившихся над входными дверями углублений с двумя вазами в каждом, не сохранился также и герб, существовавший на фронтоне дома... Комнаты в доме давно переделаны, и от пушкинского времени, может быть, сохранилась лишь огромная входная лестница с позолоченными балясинками своих маршей». Та лестница воспроизводилась в Малом театре в последнем явлении «Горя от ума», что и дало повод в обиходе называть ампирный особняк «Домом Фамусова».
Петр Гольденберг считал надстроенный и обезображенный дом Римской-Корсаковой тем не менее «одним из самых значительных архитектурных памятников Москвы начала XIX века». В 1791 году, когда делались к нему прибавления, считалось, что «дом построен в давнем времени».
Рассказываю обо всем этом и думаю, какой бы замечательный музей Пушкина мог бы быть рядом с памятником Пушкину: именно в этом доме, а не в усадьбе на Пречистенке, где Александр Сергеевич никогда не бывал.
Дом Римской-Корсаковой на Пушкинской площади, 3, перед сносом защищали уважаемые люди: «Речь идет о площади Пушкина, — в отчаянии писал Ираклий Андроников, завораживавший народ „устными рассказами“ по телевидению, — на которой возвышается памятник Пушкину!.. На которой сохранился дом, где Пушкин бывал... И на котором, по нашему мнению, следует укрепить мемориальную доску... И как было бы хорошо для истории сохранить особняк на Пушкинской площади! Как хорошо — для культуры! И как важно для современности! Если снесут этот дом, пушкинский памятник останется на площади одиноким — уже ничего не будет связывать его с эпохой Пушкина... Нет, не надо разрушать связь времен! Надо сохранить это здание — красивое по архитектуре и столь важное по своему историческому, литературному и бытовому значению».
Владимир Солоухин, защитник старой Москвы, отпетый в храме Христа, писал: «Дом морально связан с именами Пушкина и Грибоедова. Именно его имел в виду Грибоедов, когда писал „Горе от ума“, потому дом и называется теперь „Домом Фамусова“. Естественно, что такой памятник надо хранить».
Разрушили связь времен. Не сохранили, потому на месте двух старинных домов
За угловой дом с кинотеатром никто не заступился. Его без дискуссий сломали. Но дом Римской-Корсаковой сходу не решались разрушить. «Долгим спорам — быть или не быть новым „Известиям“ — волею судьбы довелось положить конец вашему покорному слуге», — признался в 1994 году в журнале «Моя Москва» бывший журналист «Известий» Валерий Каджая. Как это ему удалось?
В 1967 году выпускнику Тбилисского университета редактор, который устроил его в «Известиях» в должности «стажер-собкор в Тбилиси с местом жительства в Москве», дал статьи Андроникова и Солоухина с заданием их опровергнуть. Своему начальнику Валерий, по его словам, «был обязан всем». И он, гордый поручением, взялся его выполнить, не зная и не чувствуя Москвы. Каджая считал дома на Страстной площади «курятниками», которые каким-то чудом уцелели со времен «Очакова и покоренья Крыма».
Каджая узнал, что крупнейшим «грибоедоведом» считался здравствовавший литературовед Николай Пиксанов. В статье, датированной 1918 годом, он назвал приговоренный к сносу памятник «Домом Фамусова». Ему при встрече с журналистом было 89 лет, он почти не видел, плохо слышал, лежал в больнице. Чем он мог дополнить свою публикацию полувековой давности? Ничем. Пиксанов посоветовал Каджая прочесть изданную в 1914 году книгу «Грибоедовская Москва» Михаила Гершензона. Подобно Пиксанову, он десятилетиями исследовал жизнь и творчество автора «Горя от ума». Гершензона Каджая назвал «известным дореволюционным литератором», не зная, что это не только литератор, но историк, слывший «летописцем московской интеллигенции». Инициатор и автор предисловия в сборнике «Вехи». Ему дарили потомки великих москвичей письма и архивы, которые он исследовал и издавал.
«Прочитав „Грибоедовскую Москву“, — пишет Каджая, — к радости своей обнаружил, что ни в одной строчке не было сказано, что это — „Дом Фамусова“. Там лишь речь шла о том, что в том кругу, к которому принадлежала семья Римских-Корсаковых, Грибоедов, наезжая в Москву, наблюдал московское общество. Очень вероятно, что в эти приезды он не бывал в ее доме...». В письмах и дневниках, которые анализировал Гершензон, упоминались реальные персонажи, а не литературные. Поэтому Фамусова там не было.
Каджая решил, что «Дом Фамусова» не более как городская легенда. И взял на «себя смелость утверждать, что Грибоедов вообще не мог рисовать с его обитателей героев своей комедии. Он приехал в Москву в 1823 году, имея уже половину готового текста „Горя от ума“. Все главные герои комедии уже существовали».
Не знал «стажер-собкор», что занимавшийся Грибоедовым не несколько дней, как он, а многие годы московский литературовед Александр Тимрот установил, что приехавший в Москву в 1818 году Александр «по воле матушки спешил на Мясницкую к Барышниковым, навещал Мухановых, Челищевых, Одоевских, Корсаковых...». Его матушка хотела, как Марья Ивановна, женить молодого, знатного и богатого сына. Он постоянно бывал в доме с невестами Римской-Корсаковой. Не мог там не бывать близкий друг ее сына Григория, двоюродный брат жены ее младшего сына Сергея...
Чацкий говорил словами Грибоедова после посещения домов родных и знакомых:
Что нового покажет мне Москва?
Вчера был бал, а завтра будет два.
Тот сватался — успел, а тот дал промах.
Все тот же толк, и те ж стихи в альбомах.
В
Советская власть стремилась разрушить «Дом Фамусова», чтобы построить новое здание «Известий». В 1967 году эта редакция была органом Верховного Совета СССР, правительства, считалась «нашим всем». Где сегодня «Известия»? Далеко от Пушкинской площади. В Бумажном проезде, 14, строение 2. Ее «новое» здание обветшало. Его захватили коммерческие структуры. А Пушкин и сегодня «наше все», каким был при социализме и остался при капитализме, «наше все» в дни мира и войны, в праздники и будни.
Так не стало в Москве дома, где бывали Грибоедов, Пушкин, Алябьев и другие великие русские люди. Не стало «Дома Алябьева» на Новинском бульваре, 7, где он провел последние десять лет жизни и умер. Деревянный особняк с портиком из шести полуколонн не сгорел в пожаре 1812 года. Сгорел в руках коммерсантов в наши дни.
На месте «Дома Алябьева» я увидел окруженную металлической сеткой глубокую яму котлована, заросшего зеленью. На дне его сереет бетонная плита, фундамент здания, которое намеревались воссоздать.
...Последний сокрушительный удар по Пушкинской площади нанесли в 1976 году. «Дом с аптекой», помянутый в «Евгении Онегине», за двести лет существования и за полвека при советской власти обветшал. У города не было денег на капитальный ремонт зданий старой Москвы. Обветшали все дома между Тверским бульваром и Большой Бронной улицей. Их решили снести и на месте квартала разбить сквер, дополнивший Тверской бульвар, в чем не было никакой необходимости. В холодное время года, а оно длится с октября по апрель, Новопушкинский сквер безлюден.
— В результате площадь развалилась, она просто перестала существовать как единый архитектурный городской организм, — к такому выводу пришел Сергей Романюк, автор очерка «Страстная площадь» 1992 года.
С тех пор ничего не изменилось. Я с ним полностью согласен. Мне кажутся бессмысленными призывы общественности к высшей власти России и Москвы: «Руки прочь от Пушкинской площади!» И не вижу оснований считать многострадальную площадь в том виде, в каком она оказалась, «ценнейшим историческим местом города и заявленным объектом культурного наследия в качестве достопримечательного места Москвы». Чтобы оно им стало, надо к нему руки приложить.
