Уважаемая редакция поместила устаревшие сведения. Потому что в 1917 году Аркадий Францевич руководил сыском во всей Российской империи и к тому времени состоял в чине тайного советника, что соответствовало воинскому званию генерал-лейтенанта. За раскрытие тяжких преступлений, разоблачение аферистов и мошенников мирового класса, умение разобраться в самых хитроумных уловках уголовников называли Кошко «русским Шерлоком Холмсом», «гением русского сыска». Международный конгресс криминалистов, состоявшийся в 1913 году в Швейцарии, московский сыск по раскрываемости преступлений, достигавшей 80 процентов, признал лучшим в мире. В том была главная заслуга его начальника.
Из справки видно, на Тверской бульвар, 22, доставляли с улиц Москвы всех нищих и решали их судьбу — кого отправляли на родину, кого в больницу, кого в тюрьму. Нищенство и бродяжничество считались преступлением в отличие от наших дней, когда бродяги и попрошайки безнаказанно паразитируют на теле города. В моем доме у Киевского вокзала пришлось скинуться жильцам подъезда на второй кодовый замок, но и он не стал преградой для бродяг, заночевавших, когда я еще не успел запомнить его пароль, под дверями лифта...
Чтобы дать представление о подвиге Аркадия Францевича, хочу процитировать известного криминалиста профессора Михаила Николаевича Гернета, написавшего предисловие к изданной в год смерти Ленина книге «Преступный мир Москвы». Там приведена статистика преступлений до и после Февральской революции. Трудно поверить, но в городе, где проживали 2 миллиона жителей, заполненном беженцами из занятых немцами территорий, в апреле 1916 года в графе «Убийства и покушения на убийство» значилась цифра 1. «Вооруженных грабежей» не произошло ни одного! «Простых грабежей» зафиксировано 4. «Краж» за месяц — 576. «Поджогов» — ни одного. «Мошенничеств, подлогов, вымогательств» — 14. Это выдающийся результат деятельности великого сыщика.
Спустя всего месяц после Февральской революции картина была иной. «Убийств и покушений» — 22. «Вооруженных грабежей» — 24. «Простых грабежей» — 46. «Краж» — 3248! «Поджогов» — 3. «Мошенничеств, подлогов, вымогательств» — 110. Все переменилось. Самодержавие рухнуло. Градоначальство и полицейские участки подверглись разгрому.
Временное правительство, опьяненное свободой, распахнуло двери царских тюрем. Уголовники хлынули в Москву, мстили, убивали свидетелей, дававших показания в судах. До февраля 1917 года агентам сыскной полиции часто приходилось преследовать членов партий, пришедших к власти, как уголовных преступников. Поэтому они упразднили сыскные отделения в России как гнезда контрреволюции.
Полицию переименовали в милицию.
После Октября советская власть воссоздала отделения уголовного розыска «для охраны революционного порядка путем негласных расследований преступлений уголовного характера и борьбы с бандитизмом».
Но они начинали с нуля, пополнялись по классовому принципу, отчего милиция называлась, как Красная Армия, Рабоче-крестьянской. Всем властям на местах предписывалось: «На службе в уголовно-разыскных отделениях ни в коем случае не должны находиться лица, хотя бы незаменимые специалисты, участвовавшие в сыске до Октябрьской революции». Это значило, что такому незаменимому специалисту, как Кошко, не оставалось места ни на службе в милиции, ни на родине. Ему пришлось с женой и младшим сыном пройти скорбный путь эмигранта по маршруту Крым — Турция — Франция. Старший сын погиб на войне с Германией.
Кошко родился в «богатой и знатной дворянской семье», где сыновья шли служить в армию. Юнкерское училище Аркадий закончил и получил назначение в полк. Но воинская служба тяготила. Молодой офицер подал в отставку и стал жить так, как мечтал с детства. Он родился с талантом сыщика и актера, способного в гриме и соответственно одетым в лохмотья или фрак перевоплощаться в бродягу или франта, опускаться на социальное дно или входить в высшее общество, не выдавая себя. Как пишут о нем, он «с револьвером в руке и в панцире под сюртуком во главе своих людей шел на задержание опасного преступника».
Проявил себя в Риге, портовом пограничном городе, кишевшем преступниками всех мастей, в роли рядового инспектора. В полиции удивились выбору офицера. Еще больше поразились, когда новичок раскрыл серию жестоких убийств, потрясших жителей Риги.
Как я сказал, Кошко сравнивали с Шерлоком Холмсом. Но его пленил не англичанин, а другой персонаж, французский детектив Лекок, герой Эмиля Габорио. Этот сыщик обладал бесстрашием, аналитическим умом и талантом лицедея. Таким был и русский сыщик. Узнав, что главарь банды, совершившей серию убийств и грабежей в Риге, отсиживается на хуторе родителей, Кошко, переодевшись в скупщика овечьей шерсти, попросился к хозяевам на ночлег. Когда они заснули, увидел: дочь хозяина понесла корзину с едой в соседнюю рощу и оставила ее под дубом. Корзина исчезла, стало ясно: логово бандита на дереве. Оттуда на следующий день его сняли урядники. Рядовой инспектор возглавил сыскную полицию Риги.
Кошко в 1908 году назначили начальником Московской сыскной полиции, после того как комиссия Сената «вскрыла серьезные упущения» в ее работе. Каждый день в городе, как сейчас, происходили дерзкие убийства, грабежи, кражи. В 30 лет Кошко хорошо знал, что надо делать, чтобы погасить волну преступлений. «Вступив в должность начальника сыскной полиции, — вспоминал Кошко, — я застал там дела в большом хаосе. Не было стройной системы в разыскном аппарате, количество неоткрытых преступлений было чрезвычайно велико, процент преступности несоразмерно высок».
Служба в Москве длилась шесть лет. Когда ее начал, в дни церковных праздников, на Рождество, Пасху, в город слетались стаи воров со всей России, предвкушая наживу: в толчее ежедневно совершались десятки крупных и множество мелких краж. Собрав тысячу полицейских на Тверском бульваре во дворе градоначальства, Кошко держал всех вместе до наступления ночи, не называя цель операции, чтобы никто из них не смог предупредить воров об облаве. Оцепив намеченный район, подвергал тотальной проверке все ночлежки, притоны, вылавливая всех до одного гастролеров. Через четыре года на Пасху не случилось ни одной кражи.
В доме на Тверском бульваре, 22, появились телефоны и телеграф, картотека, фотография, начались антропометрические измерения, брались отпечатки пальцев у всех, кто хоть раз побывал в руках полиции по самым мелким делам. Одна из комнат служила гримерной и гардеробной. Образовался «летучий отряд», прообраз спецназа... Появилась та система, которую Кошко мечтал создать. Особенно гордился Аркадий Францевич дактилоскопией. Он писал: «Способ относительно быстрого нахождения в многочисленных, всех совершенных правонарушениях прежде снятых отпечатках снимка, тождественного с только что снятым, был разработан и применен мною впервые в Москве. Он, очевидно, оказался удачным, так как был вскоре же принят и в Англии, где и поныне английская полиция продолжает им пользоваться».
Это объяснение автора из написанного им рассказа под названием «Дактилоскопия». По отпечаткам пальцев на портсигаре, подброшенном убийцей к заколотому кинжалом ювелиру, Кошко нашел преступника, укравшего крупный бриллиант в купе поезда.
«Эх, ты, Пиво, и садануть-то как следует не смог!» — с презрением сказал главарь банды грабителю, не сумевшему одним ударом ножа убить свою жертву. За него это сделал другой бандит. Эту фразу запомнил притворившийся мертвым москвич, ограбленный за Дорогомиловской заставой. Она, как путеводная нить, привела Кошко на пивной завод у заставы, где работал грабитель по кличке Пиво...
Единственное слово — «Европа» — повторял в бреду тяжело раненный приказчик. Трем спавшим взрослым и пятерым детям родом из одной деревни в Рязанской губернии убийца проломил черепа десятифунтовой штангой с отпиленным вместе с шаром концом. Ее нашли в печи. Опросив всех 300 земляков убитых в Москве, Кошко узнал, что один из них продал чайную «Европа» в Марьиной роще. И он же открыл с таким же названием чайную в Филях. У него произвели обыск и нашли часть отпиленной штанги с шаром. Крошил изверг рода человеческого черепа всем, кто жил в доме в Ипатьевском переулке, чтобы ограбить приказчика, собравшего 5000 рублей на покупку его чайной...
— Жалко было пробивать детские черепочки. Да что ж поделаешь? Своя рубаха ближе к телу. Расходилась рука, и пошел я пощелкивать головами, что орехами, опять же вид крови распалил меня, течет она алыми струйками по пальцам моим, и на сердце как-то щекотно и забористо стало, — признался, когда терять ему было нечего, по словам Кошко, убийца-зверь.
Таких рассказов в эмиграции написал бывший тайный советник свыше пятидесяти. В Париже, чтобы сводить концы с концами, ему пришлось служить в меховом ателье. Новый источник существования забил неожиданно, когда Кошко сел за стол и начал, вспоминая прошлое, ничего не выдумывая, писать для русской газеты. В столе редакций рассказы не залеживались, пользовались успехом у русских эмигрантов. С каждым днем все сильнее тянуло к столу: «Часто теперь, устав за трудовой день, замученный давкой в метро, оглушенный ревом тысячи автомобильных гудков, я, возвратясь домой, усаживаюсь в покойное, глубокое кресло, и с надвигающимися сумерками в воображении моем начинают воскресать образы минувшего», — писал автор в предисловии к первой книге рассказов.
Они составили три тома под общим названием «Очерки уголовного мира царской России. Воспоминания бывшего начальника Московской сыскной полиции и заведующего всем уголовным розыском империи». Вышла книга рассказов на русском языке в Париже, где Аркадий Кошко их писал, не подозревая, что они столь же интересны, как детективы, которыми сам зачитывался в детстве. Оказалось, ко всем прочим талантам великий детектив обладал даром литератора. Новое занятие приносило и деньги, и радость, как утраченная служба, потому что переносила из Парижа на родину: «Мне грезится Россия, мне слышится великопостный перезвон колоколов московских, и под флером протекших лет в изгнании, минувшее мне представляется отрадным, светлым сном: все в нем мне дорого и мило, и не без снисходительной улыбки я вспоминаю даже о многих из вас, мои печальные герои».
Россию увидеть наяву ему не пришлось. Прожив 61 год, Аркадий Францевич умер в Париже. Книги его в СССР хранились, как вся литература эмигрантов, в спецхране. Увидели они свет на родине после известных событий 1991 года. Аркадия Кошко будут переиздавать всегда, как Михаила Пыляева и Владимира Гиляровского.
Путеводитель «По Москве» 1917 года описывал дом градоначальника с точки зрения архитектуры: «Отметим красивый фронтон здания, лепные украшения и решетку балкона из литого чугуна, украшенную рыцарскими доспехами». Другой известный путеводитель 1926 года, «Монументальные памятники Москвы» В.В.Згуры, обращал внимание на «интересное решение стены без помощи колонн или пилястр; внутри частично уцелели старые отделки; во дворе — служебные помещения XVIII века: в саду очень интересный грот».
После революции в здании полиции на Тверском бульваре помещалась московская милиция. Все помянутое путеводителями смели, решив воздвигнуть музыкальный театр имени Немировича Данченко. До войны начатое дело не довели до конца.
В конце лета 1974 года я пришел на Тверской бульвар, 22, когда завершалось сооружение нового здания МХАТ. После революции то был второй построенный государством театр. До войны появился Театр Красной Армии, в плане напоминающий звезду. Все остальные давали представления в залах, открытых давным-давно на деньги купцов. Да что театры! После Победы прошло почти тридцать лет, а в центре, кроме Дворца съездов в Кремле, не появилось ни одного здания уникальной архитектуры. Все башенные краны вращались на окраинах, там множились типовые жилые дома и кварталы.
Поэтому я с таким интересом ходил с архитектором Владимиром Кубасовым и смотрел, на что способны наши архитекторы, если им развязать руки, дать возможность создать оригинальный проект и воплотить его не в железобетонных панелях, а в камне, дереве, стекле, металле, как это делали их предшественники по заказу меценатов Саввы Мамонтова, Саввы Морозова и других купцов. Немирович-Данченко хотел обзавестись кроме известного театра в Камергерском переулке еще одним, более обширным и общедоступным, с выходом в Столешников переулок. Но миллиона рублей, чтобы выкупить для него участок земли у купца Щукина, не нашлось.
Кубасов тогда сказал мне: «Разработать проект театра — значит совместить под одной крышей дворец и машинное отделение». Я увидел и то, и другое. Стена фасада, словно театральный занавес, растянулась вдоль бульвара. Гирлянды фонарей квадратами напоминали фонари перед входом в старый МХАТ. Фасад облицевали армянским туфом табачного цвета. Внутри стены покрыли ясенем, деревом прочным, как дуб. Панели из ясеня придавали интерьеру оливковый цвет, традиционный для МХАТа. Сцену отделяли от зала три занавеса — парадный, антрактный и железный, способный выдержать напор огня и давление мощных пожарных газов.
В центре сцены находился стальной круг с подъемными столами. С ним вертелся целый дом с уходящими в глубь земли этажами. Там-то я и увидел железную махину, вращающуюся по рельсам на десяти парах колес.
С большой сцены попал в Малый зал, напоминающий грот. Палубный брус под ногами настелили в репетиционных залах. Все виденное было сделано на отечественных заводах и добыто в СССР.
— Сколько всех помещений? — спросил я Кубасова, закончив трехчасовое знакомство с вешалкой, вестибюлями, буфетами, залами, ярусами, кабинетом главного режиссера, машинными отсеками. Получил ответ — 700. В главном зале насчитывалось 1370 мест. Такое число задали «старики» Художественного театра. Призванному ими Олегу Ефремову столь большой зал, как известно, не понадобился. Так образовалось два Художественных театра. Один имени Чехова в Камергерском. Другой имени Горького на Тверском бульваре, где выглядит он, увы, чужаком.
