Дочь монтажника Алексея Воронцова, который умер в обсерваторе от инфаркта, рассказала «МК», в каких условиях жили вернувшиеся из Якутии рабочие, о ритуальщиках, которые сообщили им о смерти отца, а также о кардиограмме, которая была сделана уже после смерти.
«Слава Богу, я в Томске, на родной земле»
Алексей Воронцов был родом из поселка Победа, который расположен на правом берегу Оби, в 60 километрах от Томска.
Как многие местные мужчины, он ездил работать вахтовым методом на Север.
— Сначала папа был разнорабочим, потом окончил курсы, стал монтажником, — рассказывает дочь Алексея Лолита. — Вахта обычно длилась два месяца. 21 февраля он улетел на заработки в Якутию, на Чаяндинское месторождение. Должен был вернуться домой 22 апреля.
— Насколько серьезной была медкомиссия перед вахтой?
— Проверяли досконально. Помимо основных анализов и ЭКГ всех вахтовиков заставили пройти электроэнцефалографию (ЭЭГ) — исследование головного мозга с помощью электрических импульсов. Если бы что-то было с сосудами, это было бы выявлено. Папа прошел всех врачей, он был здоров, ничего у него не болело…
В апреле на месторождении у 56 работников был выявлен коронавирус. И 17 апреля на территории 34 вахтовых поселков был объявлен карантин.
— Папа звонил нам практически каждый день. Зная, что там большая скученность людей, мы просили его носить респиратор, надевать перчатки, чаще мыть руки. Он нас заверил, что соблюдает все меры предосторожности. У них несколько раз брали тесты на коронавирус. У папы все они были отрицательные. Их обещали вывезти с Чаянды. И вот, наконец, 7 мая он прилетел в Томск. У них был спецборт, папа прибыл вторым рейсом. Он нам отправил свою фотографию в «скафандре» — белом защитном костюме. Сказал: «Слава богу, я уже здесь, в Томске. На родной земле, скоро буду дома».
Из аэропорта их сразу отправили в обсерватор, который в спешном порядке обустроили на базе детского оздоровительного лагеря «Зеленый мыс».
— Вам удалось увидеть отца?
— Он сказал, что их повезут в обсерватор мимо нашего дома. Попросил, чтобы мы вышли на трассу, помахали ему рукой. Мы успели увидеть отца в окошке автобуса, поприветствовали его. Все чуть не расплакались. Такая была мимолетная встреча…
— Алексей рассказывал, в каких условиях они оказались в «Зеленом мысе»?
— Папа у нас очень терпеливый, не избалованный жизнью. Он столько натерпелся на месторождении, что и тут не стал жаловаться. Просто поделился, что корпуса детского лагеря не успели подготовить к приезду вахтовиков. Они сами все отмывали. А как только зашли в комнаты, их сразу заставили закрыть окна. В помещениях стояла жуткая духота. А они все курящие — все равно приоткрывали окна.
— В обсерваторе был какой-то медицинский контроль?
— Они сидели в комнатах, которые запирали снаружи на ключ. Единственное, им мерили температуру и приносили еду. Приоткрывали дверь, передавали блюда в одноразовой посуде и тут же ее захлопывали. Даже заключенным положено час-два в день гулять — а у них были еще худшие условия. Кормили вообще очень скудно. Мы папе привозили передачку. Он очень скучал по дому, по маме, по нам с братом. Они с мамой строили большие планы. Собирались в доме сделать ремонт, обустроить по-новому огород. Папа дни считал до 22 мая, когда должен был закончиться карантин…
«Движения воздуха нет, вентиляция заклеена бумагой и скотчем»
Об условиях содержания рабочих в «Зеленом мысе» поведал нам один из вахтовиков, который сейчас находится там в обсервации.
— Мы вернулись из Якутии чуть позже, другим рейсом, 12 мая, — рассказывает Дмитрий. — Зашли в корпус и увидели жуткую антисанитарию. По полу и стенам лазили муравьи и жуки. Отдернули шторы в комнате — и поднялся такой столб пыли, что все сразу начали чихать. Тут же сняли занавески, чтобы их постирать. Вымыли пол. Посмотрели — вентиляция заклеена бумагой и скотчем. Нам запретили все это отдирать. Сказали, что инфекция может распространиться по воздуховоду. А мы трижды сдавали тесты на коронавирус. На нашем участке у всех 26 человек результаты тестов были отрицательные. Мы все прилетели здоровые, были в отдельном самолете.
— Вас правда держали под замком?
— Да, запирали снаружи на ключ. Как заключенных. Такое испытали унижение! Комнатушки малюсенькие, 3 на 4 метра. Как тюремные камеры. А мы там жили по двое, по трое. Дверь закрыта. Комнаты не проветришь. Смыв в унитазе был сломан — мы три дня таскали в туалет ведра с водой. После скандала унитаз наконец починили. Сейчас, когда потеплело, в комнатах образовалась жуткая духота. Мы в этих чуланах — как на сковородке. Сидим все мокрые от пота. Для сердечников и гипертоников это вообще ужас. Движения же воздуха нет!
— Что собой представляет медицинский пост?
— А вы думаете, мы его видели? Нас провели, как под конвоем, по коридору и закрыли в комнатах. Всё, мы никуда не выходим. Если что-то надо — стучим в дверь.
— Как вас кормят?
— Питание просто ужасное. Единственное, что здесь можно еще есть, так это супчик в обед. Хотя мяса в нем нет. Каша из сечки — это просто какой-то клейстер, замазка, вся склизкая. Дают полулитровый стаканчик, который наполовину заполнен кашей, граммов 200–250 крупы. Вторые блюда есть просто невозможно, они все отдают старым прогорклым маслом. Видимо, на нем готовят по нескольку раз. У всех моих соседей стали болеть желудки, они мучаются изжогой… Когда отказываемся от предложенных блюд, нам повара говорят: «Нет, вы возьмите и сами выбросите потом в ведро. Наша задача — вам все это вручить».
Спасаемся только теми продуктами, которые нам передают родственники. Но скоропортящиеся продукты хранить негде, холодильников у нас нет.
Нам наши ребята-вахтовики присылают фотографии своих обсерваторов — из Новосибирска, Кемерова, Минеральных Вод. У всех нормальные условия. Одни мы живем как в заброшенном доме.
Мне жена привезла сок — так его отказались мне передавать. Кто-то из соседнего корпуса попался с алкоголем в пакете из-под сока, и главврач районной больницы, который курирует наш обсерватор, наложил на сок табу…
Питание, по рассказам Дмитрия, чуть-чуть улучшилось, когда стало известно, что в обсерваторе с разницей в 6 дней умерли два вахтовика, и в «Зеленом мысе» началась проверка.
«Ничего не сказали, просто молча отдали папины вещи»
Алексей Воронцов почувствовал себя плохо 13 мая.
— Папа позвонил маме, сказал, что у него давит в груди. Она попросила его обратиться к медикам в обсерваторе. Он сказал: «Хорошо, так и сделаю», обещал перезвонить. Звонка не было. Там плохая связь, мы думали, что не проходит сигнал. Сами пытались с ним связаться. Не смогли: он не отвечал. Подумали, что он мог лечь отдохнуть, уснул. Решили его не беспокоить. Мама еще в тот день работала в ночную смену. Никто ни о чем плохом не думал.
А в 21.30 папиной сестре позвонили сотрудники ритуальной службы. Они нашли ее через общих знакомых. И сообщили о смерти папы. Она долго не могла понять, о чем они вообще говорят. Мы тоже не могли поверить в случившееся. Если бы не эти люди, мы бы даже не знали, что папа умер. Мы с ним еще днем говорили, а поздно вечером нам ритуальщики уже предлагали купить у них все нужное для похорон…
— Вам удалось связаться с вахтовиками, которые жили с Алексеем в одной комнате?
— Да, его сосед по комнате рассказал, что папе стало плохо, у него начались судороги, на их крики прибежала медсестра. Начала делать папе массаж сердца. Никакую инъекцию ему сразу не сделали. Потом вахтовиков попросили выйти из комнаты, а до этого они видели, что папа то возвращается к жизни, то умирает, то дышит, то не дышит — балансировал между жизнью и смертью.
Я уверена, если бы в обсерваторе дежурила бригада «скорой помощи», у медиков была бы нужная система и дефибриллятор, отца бы спасли. После инфаркта люди живут и по 20, и по 30 лет. Там было полно охраны, стояла Росгвардия, какие-то военные. Охраняли вахтовиков, как преступников, а «скорой» не было, только младший медперсонал.
— Что было указано в выписке, которую вы получили?
— Там было написано, что папе ввели внутривенно адреналин. Что проводилась сердечно-легочная реанимация. Потом сказали, что был использован мешок Амбо. Я сама сейчас оканчиваю медицинское училище: это такое механическое ручное устройство для искусственной вентиляции легких. Кто теперь скажет, что там применялось на самом деле?..
— Когда приехала «скорая помощь»?
— Она ехала с подстанции из поселка Лоскутово. Приехала через час, когда сердце папы уже остановилось. В выписке, которую нам дали, указано время смерти — 14.40. Потом мы в паспорте папы нашли первую кардиограмму, которую ему сделали в 15.06. На ней было видно, что сердце уже не бьется. А потом нам сказали, что папа умер во время работы реанимационной бригады.
— Какая была указана причина смерти?
— Когда проводилось вскрытие, выяснилось, что у папы был острый инфаркт миокарда. До этого он вообще не жаловался на боли в сердце. Он ответственно относился к своему здоровью. Вообще был очень ответственным человеком. Когда мы забрали его вещи домой, стали их разбирать, нашли в карманах его куртки и перчатки, и респиратор. Они всегда были при нем, он всегда использовал средства защиты.
— Вам удалось поговорить с медсестрой, которая проводила сердечно-легочную реанимацию?
— На следующий день, 14 мая, мы в 7 утра уже были в обсерваторе. К нам вышла молоденькая медсестра, вынесла вещи нашего папы. С ней был такой же юный медбрат. Никаких документов у нас не спросили. Просто молча отдали вещи. Когда мы попытались выяснить, что случилось с папой, он ведь уезжал из дома абсолютно здоровым, — медсестра расплакалась и убежала. Мальчик следом пошел за ней…
— Не пытались связаться с главврачом Томской районной больницы Анатолием Музеником, который курирует обсерватор?
— Мы с ним говорили. Спросили: почему нам не сообщили о смерти папы? Почему мы узнали об этом через семь часов от сотрудников ритуальной службы? Он сказал: «Ваши контакты нигде не были записаны». Мы возразили: у папы ведь на тумбочке лежал сотовый телефон со всеми контактами. На это главврач ответил: «А телефон чужой мы не имеем права трогать. Это должны были сделать сотрудники полиции».
У нас был главный вопрос: почему в обсерваторе не было врачей? На что нам было сказано: «Был фельдшер. Все необходимые меры были приняты, все мероприятия проведены вовремя. Его спасти не удалось».
— Когда вы похоронили отца?
— Тут есть своя предыстория. Когда мы возвращались утром из обсерватора, нам стали звонить работники ритуальной службы и чуть ли не командовать: мол, хоронить будем сегодня, во второй половине дня… С нами не связались еще никакие официальные органы, нас не пригласили на опознание — а эти «коршуны» уже вились над головами. Сказали: «Вам не отдадут тело, с вами не будут говорить…» Мы отказались от их услуг, решили хоронить папу сами.
14 мая было посмертное вскрытие тела. Мы сутки ждали результатов анализов на коронавирус. Патологоанатому что-то не понравилось в трахее отца, и он настоял на повторном анализе. Все результаты в итоге были отрицательными. Мы похоронили папу только в субботу, 16 мая. Накануне, поздно вечером, забрали его тело из Томска.
— Вам выплатили компенсации?
— Организация, в которой папа работал, выплатила все деньги, которые он заработал, все отпускные. У нас к ним нет претензий. Они сами узнали о смерти папы поздно вечером 13 мая. И все время были с нами на связи, поддерживали как могли. Выделили деньги на погребение. А страховка нам была не положена. Папа хоть и числился на работе, когда был в обсерваторе, но находился не на производстве, не на вышке. Умер не от производственной травмы, не из-за несчастного случая, а своей смертью…
Нам главное — не деньги сейчас получить за отца: мы — за справедливость, хотим, чтобы навели порядок. Потому что так нельзя относиться к своим землякам, томичам. Мы предали дело огласке, чтобы не пострадали другие люди. Напишите обо всем — нам папу уже никто не вернет, но, может, мы сможем таким образом спасти чью-то жизнь.
«Должны были умереть два человека, чтобы нас, наконец, услышали»
Алексею Воронцову было только 43 года. Через пять дней случилась новая трагедия. Умер еще один вахтовик из «Зеленого мыса» — 48-летний Максим Белевич. Дмитрий вспоминает, что летел с ним в одном самолете.
— Это было 12 мая, мы возвращались из Мирного в Томск. Максим Геннадьевич не выглядел больным. Потом говорили, что он жаловался на головные боли. У него давление зашкалило за 200. Медсестра дала ему какую-то таблетку. Но помочь и ему не смогли. Он впал в кому. Его увезли в областную клиническую больницу, где 19 мая он умер.
У Максима Белевича врачи определили инсульт и разрыв артериальной аневризмы. Вахтовики рассказали, что он был гипертоником.
— Он должен был приехать с вахты и сразу лечь в больницу, чтобы пройти курс лечения. Но его тут же поместили в обсерватор, — говорит Лолита Воронцова. — Я попросила, чтобы его родственники вышли с нами на связь. Но им, видимо, не до этого пока.
— После того как не смогли спасти вашего папу, «скорая» дежурила в обсерваторе?
— Вахтовики писали, что в «Зеленом мысе» долго не могли определиться, какую «скорую» вызывать — то ли из Томска, то ли из Томского района, с подстанции в селе Тимирязевское. Значит, не было там никакой машины.
Следователи регионального Следственного комитета проводят сейчас проверку в «Зеленом мысе».
— Только после того, как не стало двух вахтовиков и «поднялась волна», нас стали спрашивать: «А что вам надо?» Пришла медсестра, сказала, чтобы мы изложили свои пожелания на бумаге, в письменном виде. Должны были умереть два человека, чтобы нас, наконец, услышали. Вчера целый день в «Зеленом мысе» работали следователи. Приезжала еще какая-то комиссия. И да, теперь в обсерваторе дежурит бригада «скорой помощи»...
