Дом на Васильевском острове, где жил и умер известный путешественник Петр Семенов-Тян-Шанский, выглядит уютно на фоне привычных питерских махин-колодцев. Во дворике разбита симпатичная клумба, вокруг лавочки, где любят сиживать местные жительницы. А рядом мужик чинит старенькую машину.
— Что писать об этих Тян-Шанских? Буржуи они — разбили тут родовое поместье! — жалуется недовольный сосед наших героев.
Правнук знаменитого географа Александр Семенов-Тян-Шанский лично спускается и открывает парадную дверь.
— Это у них к нам классовая ненависть, — улыбаясь, рассказывает он о страстях питерского двора. Мы поднимаемся по лестнице, где практически на каждой ступеньке стоит по горшку с цветами. — Раньше в нашем доме были коммуналки. А мы помогли почти всем соседям расселиться по Питеру — они обменивались квартирами с одинокими бабушками, которые перебирались в наш особняк. Таким же образом нам удалось и собрать всех потомков Тян-Шанского в его родном доме. И место под приют появилось — весь четвертый этаж и часть первого у нас занимают больные бабушки. Завистникам же невдомек, сколько это работы — за пожилыми людьми ухаживать, вот и точат языки.
Между пролетами обычного подъезда стоят уютные кресла и столики — спускаясь на прогулку, бабушки могут перевести дыхание на каждой площадке. А то и чайком побаловаться, который хозяйка Елена Галченко приготовит и им вынесет.
— А начиналось все не с приюта, а с благотворительной деятельности, — говорит Александр. — Мы бережем память о нашем известном предке Петре Петровиче Семенове-Тян-Шанском. Мало кто знает, что он был не только знаменитым ученым и крупным государственным деятелем, но и председателем четырех благотворительных обществ. До этого мы с женой работали обычными научными сотрудниками одного института, где и познакомились. Она по профессии химик, я физик.
Еще тогда Тян-Шанские обратили внимание на то, что в Санкт-Петербурге очень много одиноких пенсионерок. Пережившие блокаду старушки намного пережили и своих мужей. Никого рядом с ними не осталось.
— А в начале 90-х социальные программы исчезли, мы решили открыть благотворительное общество, но смогли оформить его только как кооператив, — продолжает Александр. — По уходу за больными, инвалидами и престарелыми людьми на дому. За чисто символические деньги — рубль в день — наши волонтеры навещали бабушек, носили им продукты, готовили еду, убирали в квартире, помогали принимать ванну… Потом про нас узнали зарубежные спонсоры, помогли и посодействовали — с тех пор программа стала целиком бесплатной. До сих пор в Василеостровском районе около пятидесяти стариков пользуются нашими услугами.
Шесть родных бабушек
Так и просуществовал кооператив в Питере почти 15 лет, пока одна из пенсионерок не призналась волонтерам: “Вы мне уже стали как родные внуки, только и живу от одного визита до другого!”
— И мы задумались: а может, стоит собрать бабушек, к которым прикипели душой, под одной крышей? И им не скучно, и нам проще за ними ухаживать, — продолжает Александр Владимирович. — Создание приюта заняло несколько лет. Коллеги приглашали нас в Европу, где самыми популярными считаются маленькие семейные приюты всего на несколько персон, там уделяется внимание каждому человеку. А не как в наших госучреждениях, где старику утку по два дня некому поднести.
В результате Семеновы-Тян-Шанские нашли спонсоров, которые помогли расселить первый этаж их родового дома и выкупить эту огромную коммуналку.
— Мы сами сделали косметический ремонт — желающие старушки могли обменять свою комнату в коммуналке на нашу и переехать в нее вместе со своим скарбом. С нас — помощь по хозяйству, уход за тяжелобольными и общий стол в гостиной три раза в день.
Поскольку в приюте предполагалась почти семейная обстановка, все бабушки проходили своеобразный кастинг.
— Не будем скрывать: старушки бывают вредными, а некоторым просто не хватает общения, но они еще весьма дееспособны, — говорит Елена Галченко. — Мы же старались отбирать тех, кому действительно необходима медицинская помощь и уход.
Например, все было при одной бабушке — и инвалидность I группы, и статус одиночества… Но когда милейшая старушка переехала в приют, выяснилось, что хоть родни у нее и нет, а лишенной общества ее никак не назовешь. То и дело дружки на новую квартиру таскались. Не с цветами, а с бутылками.
— Запретили ей гостей приводить, так они стали во дворе пьянствовать, — жалуются Тян-Шанские. — В общем, пришлось нам на время с ней расстаться. Но потом бабушка все-таки вернулась, и мы не смогли ей отказать — дома ее избил сожитель дочери…
Другая старушка нуждалась в уходе, но вместо мебели умоляла привезти на новое место жительства пятерых кошек.
— Ухаживать еще и за ее домашними животными мы были не в состоянии, — признается Александр. — А одна бабушка поссорилась с дочкой, ушла от нее к нам, а потом помирилась и вернулась в семью… Так что разные ситуации случаются.
В результате за десять лет существования приюта старушек в нем сменилось немного — около дюжины. А сейчас их всего-то шестеро, и живут они общиной, практически как родные сестры. Самой младшей из них — 84 года, самой пожилой — 100.
Сто лет — один ответ
Коммуналка на четвертом этаже открывается столовой с большим столом, за которым ходячие бабушки собираются трижды в день. Идем знакомиться с обитательницами приюта.
У Ирины Викторовны в метре от дивана стоит телевизор, на котором лежат огромные наушники — старушка плохо слышит. А мы застали ее за чтением под старинным торшером.
Ирина Викторовна — старожил во всех отношениях. И в приюте уже 8 лет, и самой уже сотня годков — недавно как раз юбилей отпраздновали.
— С вами по-немецки, по-французски иль на английском говорить? — понтуется бывшая переводчица своими знаниями. — Что пять минут назад делала, не помню, а говорить могу свободно на любом языке.
Сама дворянка, маменька обучила ее двум языкам еще в раннем детстве. Потом была революция, в жены ее взял красноармеец, да только погиб в Великую Отечественную.
— И дочь свою я пережила — скончалась она от рака, — качает головой женщина. — Нет больше горя для матери, как детей своих потерять. Вот теперь век коротаю, да никак не завершу, хотя болезней вагон и маленькая тележка.
Ее закадычная подруга, 97-летняя Антонина Никитична, напротив, из крестьянской семьи. В приюте она уже восемь лет, почти полностью слепая, из всех развлечений — беседы с соседками и радио. До того жила в деревне под Питером. Из всех родичей остался у нее только племянник. А он священник, и каждый раз, когда навещает тетушку, все жительницы приюта собираются в специальной молельной комнате и выстаивают небольшую службу. На исповедь о долгих грешных годах к нему выстраивается очередь. На самом деле старушкам просто лишний раз с новым человеком поговорить хочется…
— Приглашаем мы его и на последнее причастие, и на отпевание усопших, которое тоже у нас в приюте происходит, — говорит Семенов-Тян-Шанский. — Старушки собираются, плачут… А вообще они философски подходят к смерти — ведь они почти всех родных и друзей уже схоронили. Или были одиноки при живых родственниках: недавно племянники только на похоронах бабушки впервые за 10 лет объявились и стали свои права на наследство качать, хотя та уже обменяла свою квартиру на комнату в нашем приюте.
“Сын живет через океан”
У Розы Ароновны судьба тяжелая. Нас она совсем не слышит, но о себе рассказывает исправно, несмотря на то что ей уже под 90 лет.
— Вы не смотрите, что я столько ем: блокадница я! — кричит старушка, наворачивая гречневую кашу в столовой. — Потеряла я на войне мужа, ребенка и родителей разом — умерли с голоду. И сама с тех страшных дней наесться не могу: как в бездонную бочку все проваливается!
Став одинокой еще в юности, блокадница Роза не отчаялась — усыновила новорожденного младенца, который остался сиротой после смерти ее соседки по дому.
— Вырастила его как родного! — продолжает Роза Ароновна свой рассказ. — Думала, будет опора на старости лет! И он меня никогда не обижал, любил, помогал… Только разделяет нас теперь с ним целый океан! Потому что живет сыночка в А-ме-ри-ке! — кричит старушка, сложив руки рупором, будто хочет, чтоб и на другом континенте ее услышали.
Лидия Ивановна в отличие от остальных старушек на дух не переносит телевизор и радио — она их пугается после микроинсульта. Еще бабушка страшится смерти, то и дело о ней говорит, не узнавая двух родных племянниц. “Неужели пришли на тот свет отозвать?” — пугает она загробной темой соседок.
Впрочем, блокадниц дамой с косой не испугаешь — навидались они ее в молодости, а уж в старости и подавно…
— Упала я на ровном месте и сломала шейку бедра, с тех пор не хожу, — жалуется инвалид II группы Лидия Яковлевна. — Сижу вот, жду, когда все это закончится… Конечно, условия тут хорошие… Но неизвестно, что там… А там, может, лучше, кто знает! И со стариком своим повидаюсь, скорей бы уж…
Но пока Лидия Яковлевна так бодренько рассуждает, Тян-Шанские не особенно беспокоятся за ее жизнь. А вот за стеной без движения и сознания реальности лежит Полина Ивановна — и сил у нее нет даже одно слово произнести. Только смотрит, жалостливо так...
А кровать под ней прямо волшебная…
— Мы эту кровать из Европы выписали — специальные приспособления автоматически приподнимают больную, когда надо простыни поменять или когда бабушка принимает ванные процедуры, — говорит Александр. — И ладно, еще женщина не крупная, а для грузных больных такая вещь незаменима.
Несмотря на душевную атмосферу в доме Тян-Шанских, я покидала их особняк с тяжелым чувством: мы не знаем, каким будет наше последнее пристанище.
В большинстве-то случаев его все-таки не выбирают. Так же, как и семью.
