Даниил Cтрахов: “Я вытянул лотерейный билет”

— Из театра Ермоловой, где репетирую в спектакле по “Дядюшкиному сну” Достоевского. С замечательными партнерами — Владимиром Андреевым и Анной Каменковой. Кроме того, в театре на Малой Бронной, в труппу которого я вернулся, репетирую “Варшавскую мелодию” Леонида Зорина. Это спектакль Сергея Голомазова, а в качестве партнерши — Юлия Пересильд. Для Голомазова, наверное, будет неожиданностью, что я занят еще и в театре Ермоловой. Но когда-то же он должен был об этом узнать. Так что пользуюсь нашим с вами разговором, чтобы немножечко огорчить его.  

— То есть в вашей жизни сейчас — только театр?  

— Во время работы над “Исаевым” я от многого отказывался, так что в результате мне сейчас ничего в кино и не предлагают. Да я не особо расстраиваюсь. С экономическим кризисом качество кинопродукции в большинстве своем оставляет желать лучшего. Денег у каналов и продюсеров на интересные, дорогостоящие проекты все меньше, и они начинают экономить, заполняя эфир продукцией более дешевого содержания. Так что я с радостью ринулся в театр, чтобы участвовать сразу в двух спектаклях. “Вокзал на троих” Романа Самгина и спектакль Александра Марина “Почтальон всегда звонит дважды”, который мне очень дорог. Казалось бы, антреприза чистой воды, но одновременно глубокая драматическая работа с серьезными обращениями к зрителю. Ну, и не без юмора, конечно.  

— Смотрели фильм “Почтальон всегда звонит дважды” с Николсоном? Чужие образцы не мешают по-своему образ строить?  

— Подражать ему было бы с моей стороны безумием. Александр Марин — очень талантливый режиссер, и он делал историю про другое, нежели в том знаменитом фильме. Как написал в интернете один зритель: это история маленького человека, который полюбил до такой степени, что разрушил свою собственную жизнь. Удивительно, какими точными порой бывают высказывания зрителей.  

— Можно сказать, что как актера вас “родил” Сергей Голомазов? Вы ведь у него начинали после Щукинского училища.  

— Это была роль Николеньки Аблеухова в спектакле “Петербург” по роману Андрея Белого. Если говорить про родоначалие, то Голомазов руку к этому приложил. Тем более мне приятно, что, придя в театр на Малой Бронной, он пригласил меня в свою новую работу. Некоторое время назад я из этого театра ушел, а теперь вот вернулся.  

— Театральный организм — нечто особенное, что гениально описано, например, Булгаковым.  

— Я с большим уважением отношусь к старшему поколению, которое работу в театре расценивает как служение. К сожалению, эпоха благородного театрального пространства все больше подвергается упадку и разрушению. Все равно встает вопрос денег, площадей, но остается и вопрос твоей конкретной работы. Чем проще к этому относишься, тем легче жить в театре. Это не значит быть циничным и думать только о деньгах. То же самое творчество только без примеси кулуарных сплетен, которые сейчас остались вместо служения. Короче, дело надо делать, как сказал великий классик.


— Правда, что вы хотели стать юристом?  

— Ляпнул про это в одном интервью, а потом понеслось. Глупости имеют свойство размножаться почкованием. Может, и была такая мысль, тем более что, в частности, работа адвоката в чем-то близка актерской природе.  

— Каково было после серьезных театральных работ перейти к сериалам?  

— Было нелегко. Потому что в ту пору в России подобного опыта почти не было и никто не умел играть и существовать в таком режиме. Но в этом и был интерес: попытаться сделать свою работу максимально честно. Тогда ведь об особых заработках с помощью сериалов никто не думал, актеры за это получали копейки. Я одновременно снялся в трех работах — в “Детях Арбата”, “Бедной Насте” и “Звездочете”. Между тем невнятных полнометражных фильмов так много… Зато, снимаясь в них, можно гордо говорить: “Я в сериалах не играю”. Знаете, лучше уж в приличном сериале, честное слово! 

— У вас сериальная биография вполне красивая: “Бригада”, “Дети Арбата”, “Грозовые ворота”.

— Мне с режиссерами везло. Андрей Малюков, у которого кроме “Грозовых ворот” я играл в фильме “Мы из будущего”. Андрей Эшпай — это “Дети Арбата”. У Александра Рогожкина снялся в “Перегоне” и “Игре”. Это уникальный режиссер и потрясающий писатель. У меня недоумение вызвали оценки его фильма “Перегон”, когда журналисты начали говорить, что картина не получилась. Для них, может, и не получилась, а с точки зрения Рогожкина, получилась — он снял ровно то, что хотел.


— Сергей Урсуляк, снявший “Исаева”, в прошлом актер…  

— И при этом не возненавидел актерскую братию, а возлюбил ее, перейдя в новое качество. В этом его богатство. Урсуляку и как режиссеру есть что сказать, и артист он замечательный, поэтому понимает, как, чего и какими средствами добиваться от актеров. А главное, все происходит в состоянии любви, а не дерготни, как это порой бывает на площадке. Проб на роль Исаева у меня не было. Было несколько репетиций, после чего Урсуляк сказал: “Даня, расслабься, ты утвержден”.  

— Что заинтересовало в проекте?  

— Изначально — режиссер. Я видел его фильмы “Русский регтайм”, “Долгое прощание” и прекрасно понимал, какого это уровня мастер. А когда мы уже начали работу, вышла “Ликвидация”. Я понял, что вытянул очередной лотерейный билет. Да и материал в чем-то провокативный, интересный, было что сыграть.  

— А в чем провокативность?  

— В том судилище, на которое я изначально поставлен. Все будут сравнивать, цокать языками, смотреть с прищуром. Все это понятно, но меня не пугает.  

— Каким-то образом равнялись на Штирлица в исполнении Тихонова?

— Тешу себя надеждой, что не только благодаря внешнему сходству меня утвердили. Хотя Урсуляк скажет: “Конечно же, только благодаря этому”. И будет прав. Я внимательно пересмотрел “Семнадцать мгновений весны” и обратил внимание на особенности мимики, жестов, которые у Вячеслава Васильевича, возможно, бессознательно в кадре проявляются. И сделал это для того, чтобы зритель перекинул мостик от того Штирлица к этому Исаеву. Это не значит, что я подражал Тихонову, обезьянничал, пытаясь подделаться под его органику. У меня своя органика. Да и герой мог измениться до неузнаваемости не только внешне, но и в смысле нутра человеческого.  

Вообще, “Исаев” совсем другая история. Но уважительное отношение к картине Лиозновой и блистательной работе Тихонова мы пытались сохранить, процитировав несколько раз какие-то моменты из “Семнадцати мгновений весны”. А уж остальное — то, про что снимал картину Урсуляк, это является ее основой. И если нам это удалось — помимо цитирований и музыки Таривердиева, — то, значит, мы выиграли.


— В вашей актерской биографии есть интригующие моменты. Например, каково это — играть серийного убийцу Чикатило?  

— Мы в Москве “Вышку Чикатило” сыграли всего-то один раз, а разговоры у вашего брата журналиста до сих пор не могут утихнуть. Мне было любопытно почувствовать себя в рамках авангардного театра. Час-полтора на сцене в режиме монолога — довольно интересно. 

— Вы как-то сказали, что актерам вашего поколения труднее, чем более молодым — братьям Чадовым, например.  

— Они, мне кажется, несколько другие люди, чем мы, — те, кому немного за тридцать. Они совсем не советские. А я помню то время, атмосферу, я в ней сформировался. Если брать за аксиому, что человек формируется в первые семь-восемь лет, я абсолютно советский продукт. Помню автоматы с газировкой, булки за три копейки, сигареты “Столичные”. А потом — продукты по талонам.  

— Наверное, вам легче было пережить начало 90-х, потому что это было веселое студенческое время.  

— Не знаю, легче или сложнее. Стреляли в Белый дом, а мы в это время репетировали. То же самое, когда читаешь воспоминания современников революции, Одоевцеву, Булгакова: красные входят в город, а герои пьют шампанское. Удивляешься, как это?! А вот так — как мы репетировали. И понимаешь, что в жизни все не так, как потом опишут в газетах.  

— Не любите газеты...  

— Просто человеческое сознание обладает потребностью клиширования. Мы ко всему привешиваем ярлыки — людям, артистам, времени. А актерская профессия заставляет разбираться, почему твой персонаж совершает те или иные поступки, как-то оправдывать их. И тем самым — срывать маски, как с журналистов с их клише, так и с самого себя. Другой вопрос — до какого предела. Выбегать на улицу нагишом я тоже не сторонник и приглашать к себе домой, показывать, как я живу. Во всем есть свое лукавство. Мнимая телевизионная простота, когда наши звезды играют в общедоступность, тоже безумно раздражает. Это перегиб в другую сторону, когда артисты — не артисты, поэты — не поэты, а все такие рубахи-парни.  

— То есть в какое-нибудь цирковое или ледовое шоу не пойдете?  

— Надеюсь, что Господь меня избавит от этой повинности. Я никого не осуждаю, потому что некоторые делают это действительно ради того, чтобы прокормить семью. А кому-то это действительно интересно. Надеюсь, я в профессии не заскучаю.  

— У вас был период — года два, — когда сидели без работы…  

— А у кого такого периода не было? Многие сидят без работы десятилетиями и как-то существуют. Я в этом отношении счастливчик: хуже-лучше, но существовал в профессии. Мне грех жаловаться.  

— Вы, извините за выражение, красавец. Это мешает или принимаете это как данность?  

— Любые разговоры про внешность будут выглядеть кокетством с моей стороны. Что есть, то и есть. Таким уродился. Я рад, что у меня в работе есть возможность выходить за рамки своей типажной внешности. Особенно в театральных работах. Внешность, ей-богу, является для меня только инструментом. Для меня понятия “мужская красота” просто не существует. Другое дело — мужское обаяние, вспомните того же Джека Николсона. Обезьяна обезьяной, но от него же глаз не оторвать!


— Как-то вы сказали, что актеру нужно думать о том, как он будет продавать себя через пять лет.  

— Наверное, я говорил не про сознательное выстраивание своего имиджа. Просто сейчас такое время, в котором артисты живут одним днем, не задумываясь о том, что они, простите, как некий товар будут из себя представлять через пять-десять лет. Я не про образ жизни, а про способ существования в профессии. Вот снялся я в сериале, после которого несколько лет вынужден отвечать на одни и те же вопросы. Это не может не наталкивать на размышления. Другое дело, что у артиста просто может не быть выбора, как у меня это было пять лет назад. К этому тоже нужно относиться с пониманием, у каждого своя профессиональная дорога. Кто-то начинает с “Дома-2”, а заканчивает… “Домом-3”. Понятие успеха у всех свое.  

— Анатолий Солоницын на упреки по поводу его неразборчивости ответил: “Актер не может в ожидании ролей сидеть на кухне и пить водку, он работать должен”.  

— Наша профессия не предполагает работы “в стол”, как, допустим, у писателей. И в этом ее большая уязвимость. Поэтому все мои рассуждения о существовании в профессии не содержат критики коллег. Далеко не каждому предлагают Гамлета сыграть, порой актер вынужден идти в работу, которая ему не очень интересна.  

— Не бывает страшно: а вдруг не пригласят в следующий фильм, поэтому надо сниматься там, куда позвали?  

— У меня есть театр, я не сижу без работы и, надеюсь, профессионально куда-то двигаюсь. А на будущее не загадываю. Вот мы сейчас закончим разговор, и через пять минут раздастся звонок с предложением очередной работы. Или не раздастся. Артист так и существует все время — на телефоне. В этом прелесть нашей работы и одновременно ее психологическая тяжесть. У кого-то семеро по лавкам, и он, читая мое интервью, подумает: “Легко тебе говорить”.  

— А у вас нет этой проблемы — семью прокормить?  

— Кому-то деньги, которые я зарабатываю, деньгами не кажутся. Я не бедный человек, прокормиться и театром могу. Ну а все, что сверх того, — вопрос личного выбора.