Горе без ума

Автобусы ходят только до деревни Турской Иркутской области. Дальше — ногами. Для солдат, которые некогда несли в бывшей воинской части службу, — запасная тренировка. А для инвалидов, которые теперь живут в поселении “Прибайкальский исток”, — дополнительные трудности.

— Зато и до нас только грибники добираются, — говорит Татьяна Герасимова, одна из основательниц соцдеревни. — Сейчас уже все знают, а поначалу удивлялись, если с кем-нибудь из наших жителей пообщаются: “И откуда здесь в лесу столько юродивых?”

Деревья расступились, и моему взору открылись казармы, переделанные, считай, руками двух хрупких женщин. Из неуютных, заставленных ржавыми двухэтажными кроватями, десять лет назад эти строения превратились в уютные домики, покрашенные в голубой и зеленый цвета. Корпуса назвали “Сосной” и “Кедром” — и поселение будто стало частью леса.

— Когда рождается неполноценный ребенок, отец семейства, как правило, не выдерживает, уходит, — говорит Татьяна Герасимова. — И мой Костя остался без папы, как только тот почувствовал весь груз, что ложится на плечи родителей инвалида. Ни одна нормальная мать так не поступит. В роддоме со мной в одной палате лежала наркоманка, которая родила под кайфом нормального ребенка. И сразу написала отказную. Может, без такого примера перед глазами здоровый ребенок обретет другое будущее. А больному семья необходима — ведь он беззащитен, как зеленый росток…

Собеседница намеренно избегает называть диагнозы и даже фамилии: “У нас в деревне живут просто сотрудники и подопечные. И просим соблюдать эту этику”. Хотя не скрывает, что случаи здесь подобраны клинические, ведь местных жителей даже не принимали в коррекционные школы.

— В садик я Костика сама боялась отдавать. Крутилась на двух работах, хорошо еще, бабушка помогала, — продолжает одинокая мать. — А когда пришло время поступать в школу для инвалидов, там его признали необучаемым… Я поняла, что у моего ребенка просто нет будущего. Мы много обсуждали это с другими матерями из больницы, куда водили сыновей. И решили организовать свою школу — обратились в соцзащиту города.

Так сразу после перестройки в Иркутске появилась школа для психически неполноценных детей “Прибайкальский талисман”. Где сердобольные учителя преподавали практически на общественных началах…

— Я читала, что за границей инвалиды учатся вместе с обычными школьниками — и лучше развиваются, — продолжает Герасимова. — Наше же “спартанское” общество вообще не готово принять неполноценных детей. Одну из наших девочек в садике сразу избили…

Однако после обучения в “Истоке”, которое можно было приравнять к образованию на дому, ни для одного из выпускников не нашлось даже механической работы.

— Опять же почти во всех европейских странах считается, что умственно отсталые люди хорошо приживаются в сельском хозяйстве. Животные и природа их только успокаивают. Для них открывают соцдеревни, — говорит Татьяна. — Тогда мы с подругой по несчастью Валентиной Ливидиной решили: учитывая количество больных на квадратный километр земли русской, у нас для таких программ — раздолье. Другое дело — никому это не нужно, кроме самих инвалидов да их родственников…

Гаишник рулит в коровнике

Посреди снежной тропинки замер гаишник в шинели, при погонах. Он отчаянно жестикулирует полосатой палочкой. Направляет гостей в коровник с дружелюбной улыбкой под сизым носом картошкой. Выглядит он здесь сюрреалистично, как галлюцинация.

— Тэ-эк, внима-ательно переходите… Здесь в правую сто-орону движение, — по его наводке первым делом мы проходим в амбар, где возведены деревянные ограждения. Из-за них выныривает голова белого бычка и просительно прикусывает губами полу шинели гаишника. — Так держать, пора кормиться! — счастливо выкрикивает странный инспектор.

Слава — самый взрослый из умственно отсталых жителей деревни, ему полвека. Больше 40 лет он прожил с отцом в городке Урике. Тот пил и поколачивал сына-дурачка. Соседи давно советовали местному юродивому переехать в “Исток”, но только после смерти близкого человека на Славу сошло просветление.

— Он пришел сюда сам, без чьей-либо помощи, — удивляются соцработники. — Одет был кое-как. Наплел про свою жизнь историй, мешая фантазии и реальность. Что был пастухом и гаишником и сам водил автомобиль. Только с животными он правда хорошо ладит: видимо, у отца хозяйство какое-никакое было. Сразу приладился коров доить, кур кормить… Уже пять лет с нами. А мы ему на юбилей шинель и жезл справили, так Слава теперь все время в образе.

У всех жителей деревни случаются обострения, тогда соцработников ждут сюрпризы. Вот и Слава однажды исчез из поля зрения. Отправились его искать, выехали на дорогу, глядь: мнимый гаишник каждую машину жезлом тормозит и документы проверяет. При виде своих воспитателей Слава с добродушной улыбкой извлек из кармана собранную мзду.

“То ли из жалости ему подали, то ли и впрямь от придурковатых дэпээсников не отличили — откупились”, — смеются сотрудники “Истока”.

— А однажды у нас случилось ЧП: были срезаны и сданы на цветной металл ведущие к селу линии электропередач, — вспоминает Герасимова. — Темнота для неполноценных детей — целый стресс, ведь привычный уклад жизни меняется. Кирилл и Паша бросились в лес бежать куда глаза глядят, Настя под кровать забилась, Слава носился по деревне и трубил тревогу. Всех еле утихомирили с помощью лекарств… Полностью от того, неприветливого мира нам все-таки не удается отгородиться.

Ведь матери инвалидов лично добивались, чтобы в село провели свет, воду и газ. Когда обнаружили заброшенную воинскую часть, обратились к губернатору Иркутской области с соцпроектом. Тот дал добро и выделил землю для деревни шизофреников, даже средствами из бюджета подсобил: “Но строительство велось практически руками волонтеров, поначалу без благ цивилизации — жгли костры и свечи… За водой ходили за пять километров”.

— Сейчас у нас 16 больных и 8 сотрудников, — объясняет другая мама Татьяна Кокина. — В основном — родственники подопечных. Соцработники здесь долго не выдерживают: зарплата городом выделена копеечная, а жить рядом с психически больными тяжело.

Заходим в казарму — здесь натоплено. Комната переделана под гостиную, за столом согнувшись сидит девочка и плетет тряпичные бусы. 14-летняя Лена выглядит совсем как ребенок, она учится в школе для обычных детей, хотя подозревает, что отличается от своих одноклассников.

— Мы разные, — с трудом выдавливает из себя слова. — Подружки о мальчишках говорят… Об одежде. А мне это неинтересно…

С дивана позади девочки на репортера уставился парень. Когда мы встречаемся глазами, он начинает нервно и страшно хохотать.

— Тихо, Коля, не пугай гостей, — успокаивают мальчика работники, и он утихает, только закусив собственный свитер — на манер кляпа.

17-летний Коля — случай тяжелый. Он практически невменяем, хотя горшки в мастерской лепит на славу. Объяснить ему, что делать, сначала было непросто. А как из бесформенных кусков глины начали предметы быта вырисовываться, так теперь работника от станка за уши не оттащишь. Только общаться с ним практически невозможно.

— Мальчик рано остался сиротой, родители умерли от пьянства, — объясняют педагоги. — Брату было не до него долгое время — парня подкармливали соседи, но он в школу не ходил, со сверстниками не общался, вот и вырос совсем неразвитым. Когда у брата появилась семья и невеста испугалась такого “приданого”, муж привез Колю нам. Дал немного денег, и больше мы его не видели. Хотя Коля с ним иногда разговаривает — кажется, он и не заметил, как остался без близкого человека.

Когда пришло будущее

В берестяной мастерской за резкой шкатулки застаем 20-летнего Кирилла. Сын Татьяны Кокиной не сразу привык к деревенской жизни. Сначала его пугали лес и крики животных по ночам. Тогда парень выбирался из дома и на своих двоих убегал в сторону города. Направление определял безошибочно — как кошка по внутреннему компасу. Но пришла пора, глаза открылись: вот она! Парень влюбился…

— Настя — самая красивая и умная девушка на свете, — мечтательно говорит парень. — Мы катались на карете, я подарил ей “Кадиллак”, — автомобиль, конечно, тоже был выструган в мастерской. — Мы целовались под деревом, а потом поженились…

Почти все жители деревни выросли в неполноценных семьях, и, по мнению матерей-одиночек, у них на глазах не было примера крепкого брака. Но телевизор, сказки про принцев и принцесс все-таки создали у них определенную модель поведения.

Кирилл — романтик: он встает перед сверстницей Настей на колени, дарит полевые цветы, придерживает дверь. Но родители подростков бдят у окошка:

— Романтическое настроение может смениться сексуальной активностью — у неполноценных людей она весьма развита. Следим, чтобы потомства раньше времени не появилось. Мы пока не решили для себя этот вопрос: и хочется, чтобы дети познали радость семейной жизни, и колется — стоит ли провоцировать появление на свет внуков, которым передастся по наследству родительский недуг. Коля тоже все время руки распускает… Сможем ли мы их удержать от того, что заложено человеческой природой? Пока опыта такого у нас нет.

Между тем Настя, крепкая девушка с оловянными глазами, видит для себя куда более светлые перспективы. Она училась в обычной школе и на голову выше остальных жителей деревни.

— Мне тут не место, — амбициозно рассуждает девушка, набивая соломой тряпичную куклу. — В Москву поеду! В Москву! Там университет есть. Выучусь на педагога. Или ветеринара — не знаю пока… А в деревне не останусь — тут скучно. Со дня на день мне приглашение придет — на экзамены ехать, — каждое утро Настя подходит к почтовому ящику и проверяет его содержимое, жалуясь на никудышную работу разносчиков писем.

Но мать Насти понимает, что девочка не выживет в реальном мире. Так пусть хоть помечтает.

На глазах у подрастающего поколения в деревне проживает одна взрослая полноценная семья, в которой муж и жена психически неполноценны. И ничего — справляются: “Иногда кажется, что у них даже лучше и заботливей отношения, чем у нас, нормальных, с отцами наших детей сложились”, — качают головами одинокие матери.

40-летние Паша и Ника познакомились в психиатрической больнице под Иркутском. У обоих было обострение, на фоне которого зародилось настоящее чувство с первого взгляда — в больничном дворе. Общались записками через санитарку, а потом встретились после выписки в реальности. После смерти близких Ники мама Паши была не готова приютить у себя под крышей душевнобольную невестку. Тогда Паша принял взрослое решение:

— Я попросил отвезти меня в деревню тоже. А здесь у нас отдельный дом, — инфантильного вида мужик обнимает свою суженую. Оба ходят на работу: он отвечает за сено для скотины, она делает баночки для чая в берестяной мастерской.

Когда милые бранятся, стекла в окнах звенят. Зато и примирение наступает быстро, как внезапно стихшая гроза: “У них все дело в настроении, а причин для поступков они не ищут, — наблюдают соцработники. — Подерутся, через минуту уже целуются. Хотя мы просим их на глазах у наших детей не совершать развратных действий. Чтоб не повторяли”.

За границей разума

— Социализация психически больных, выживание в условиях деревенской жизни — хорошая реабилитация, — считают врачи психиатрической больницы №3 Иркутской области. — Другое дело, что таким людям нужна постоянная поддержка медицинскими препаратами. А то болезнь прогрессирует…

Так наше государство откупается от душевнобольных лекарствами и минимальными пенсиями. А что касается их места в жизни — это как Бог на душу положит.

Уже пятый раз в “Исток” приезжает швейцарец Ханс. Отдыхая на Байкале, случайно узнал про соцдеревню и приехал посмотреть на русское чудо.

— Российский инвалид лучше приспособлен к жизни, чем швейцарский больной, — удивляется Ханс. — Ведь ему приходится все делать самому, почти без помощи соцработников и властей.

Каждый раз иностранец приезжает в деревню не с пустыми руками. Оказывается, он ездит по своей стране и показывает разным фондам фотографии из деревни, которую построили своими руками матери-одиночки. Прослезившись, швейцарцы передают деньги сибирским отшельникам.

Немец Тим узнал о деятельности Ханса из европейской газеты и решил пройти в России альтернативную службу. Теперь натягивает шапку-ушанку чуть ли не до подбородка и жалуется: “Оч-чень колд (холодно. — Авт.), мороз — красний нос!” “Подопечные” заливаются смехом над русским произношением Тима. Зато когда тот затевает с Хансом беседу на родном “птичьем” языке, шизофреники окружают иностранцев и кивают с умным видом. Им так хочется хотя бы сделать вид, что понимают иноземцев.

Знакомство с русскими крестьянами произвело на гостей из-за кордона еще большее впечатление, чем встреча с душевнобольными. Грибники, случайно забредшие в деревню, тут же пригласили иностранцев в гости. Увидев вместо коттеджей полусгнившие избушки, Ханс и Тим сделали вывод: “Русские люди нетребовательны и добровольно живут в хлеву”. А испив самогона и послушав русские песни, окончательно поставили диагноз: “У всех русских — больная душа, когда вы пьете — она вырывается наружу. Это страшно видеть”.

— Когда мы показали фотографии обычных жителей в наших фондах, сотрудники согласились: “Ни один человек в здравом уме не будет жить в таких условиях”. Хотели и им передать деньги, но мы все-таки решили помогать “Истоку” — тут душевнобольные находятся под наблюдением. А в ваших деревнях они предоставлены сами себе и все пропьют, — логично рассуждают иностранцы.

Ханс и Тим собираются в следующий раз привезти сюда на экскурсию специально обученных работников из иностранных “кемпхиллов” (таких же соцдеревень).

И теперь жители “Истока” в своем сказочно-заснеженном лесу ждут новых гостей, которым так интересно копаться в загадочных русских душах.

А вся огромная Россия готовится встречать Новый год, объявленный властями Годом инвалида.