В те самые дни, когда авиация Саакашвили бомбила Цхинвал, в Лефортовском районном суде начало слушаться очень показательное дело.
Не подумайте только, что на скамье подсудимых очутились грузинские шпионы или военные преступники. Как раз наоборот. Под прицелом правосудия оказался один из тех, кто отстоял независимость Осетии…
По иконостасу на его мундире без труда можно воспроизвести военную географию последних десятилетий: четыре боевые награды, две нашивки за тяжелое ранение. За взятие высоты Экибатэ под Новолакском он получил Героя.
Валентин Полянский выжил. Откуда ему было знать, что мирная Москва куда опаснее любых “горячих точек”, а воевать с чеченскими и грузинскими боевиками намного проще, нежели с доблестной столичной милицией и не менее доблестным СКП…
Что случилось тем апрельским вечером в вестибюле метро “Кожуховская” — доподлинно неизвестно.
Нет, есть, конечно, масса свидетельских показаний; есть фабула обвинения, якобы восстановившего всю картину происшедшего. Только во всех этих материалах нет главного: ощущения достоверности.
Я специально, с карандашом, прочитал текст обвинительного заключения по делу Полянского. Такое чувство, что его писал человек, живущий не в России, а в какой-нибудь тихой Швейцарии и имеющий представление о московской милиции исключительно по заметкам в ведомственной газете “Петровка, 38”…
…19 апреля 2008 года Валентин Полянский — отставной полковник ВДВ и Герой России — зашел в метро. У турникетов путь ему преградил старшина милиции.
Впоследствии милиционеры будут утверждать, что Полянский якобы был мертвецки пьян, а посему старшина этот “попросил его в вежливой форме покинуть вестибюль” (цитата из обвинительного заключения).
Однако Полянский в ответ начал матерно оскорблять старшину. Разумеется, его доставили в отделение, но от этого он распоясался еще сильнее. Ни с того ни с сего ударил милиционера по лицу, попытался выхватить наградной пистолет. Только чудом удалось его обезвредить (опять же очень вежливо) и поместить в “обезьянник”.
Всю ночь сердобольные блюстители порядка увещевали разбушевавшегося десантника, уговаривая его успокоиться и прийти в себя. Но он — сволочь такая! — специально разорвал свою одежду, шмякнул об стенку золотые часы и сладострастно бился разными частями тела о стены и решетку.
(Еще одна восхитительная цитата: “Полянский продолжил с большой силой бить своими кулаками по решетке оградительного барьера, говоря при этом, чем хуже, тем лучше для него… Из правой руки из-за того, что Полянский ею бил сильно об решетку, у него шла кровь, которая стекала на пол заградительного барьера.”)
Ночная самоэкзекуция закончилась для Полянского сотрясением мозга и множественными ушибами и кровоподтеками практически на всем теле. Все-таки здоровый народ — десантники…
Поначалу, когда история эта только случилась, о скандале с Полянским писали все газеты. В то, что Герой России сам себя избил, не поверил никто, кроме Следственного комитета при Прокуратуре и руководства столичного ГУВД.
Уже через несколько дней против Полянского было возбуждено уголовное дело сразу по двум статьям УК: применение насилия и публичное оскорбление в отношении представителя власти. Впрочем, к тому времени пресса к судьбе Полянского интерес уже потеряла, а посему многочисленные странности и нестыковки в этом деле так и остались за кадром.
В том числе и самый главный, ключевой, если угодно, момент: в тот вечер Полянский был трезв. Проведенные наутро в госпитале Бурденко анализы установили это однозначно.
Иными словами — никаких оснований для того, чтоб задерживать полковника, у милиции не было.
Очень показательная деталь: сразу после его водворения в “обезьянник” старшина Буглак — это он остановил Полянского в вестибюле — составил рапорт об административном задержании:
“19.05.2008 г. в 21 ч. 20 мин. в вестибюле станции “Кожуховская” гр-н Полянский В.В. допустил нарушение общественного порядка, выражающее явное неуважение к обществу, в состоянии опьянения выражался нецензурной бранью, оскорбительно приставал к гражданам, на замечания гр-н не реагировал”.
Час от часу не легче! Получается, значит, что Полянского задержали не потому, что был он мертвецки пьян, а потому как приставал к прохожим. Вот только прохожие эти из материалов дела таинственным образом вскоре улетучатся; ни одного упоминания о них больше нет. (Да и никакого административного наказания Полянский тоже не понес.)
Зато в деле появятся многочисленные показания сотрудников милиции и работников метрополитена, которые, дескать, видели и слышали, как бесновался десантник. При этом ни момента задержания, ни того, что творилось поначалу в околотке, никто из них наблюдать не мог. Непосредственных свидетелей было лишь двое; поминавшийся уже старшина Буглак и его напарник рядовой Осипов. (Все остальные милиционеры приедут в отделение, уже когда Полянский будет сидеть в клетке.)
Но почему-то следствие предпочло поверить именно им, а не полковнику и Герою России.
* * *
Этого крепко сбитого старшину он приметил уже давно. Живет Полянский рядом, на “Кожуховской” бывает регулярно.
— Несколько раз, — вспоминает Полянский, — я замечал, как он останавливает женщин, начинает рыться у них в сумках. Однажды не сдержался: “Шел бы с террористами воевать, а не с бабами”. Видимо, старшина это запомнил.
Да и как не запомнить! Внешность у Полянского, мягко говоря, внушительная. Тридцать лет службы в ВДВ даром не проходят.
Честно говоря, это единственный момент во всей истории, который до сих пор могу я уразуметь. Как профессиональный десантник, человек, прошедший все “горячие точки”, не сумел справиться с двумя подземными милиционерами, которые страшнее гастарбайтера врага никогда не видели.
Полянский смущенно пыхтит:
— Да не ожидал я этого. Когда старшина меня остановил, потребовал предъявить документы, я вообще значения никакого не придал. “Лучше ты преступников лови!” — “Ах, ты еще кобенишься! Пойдем в отделение.” — “Ну пойдем.”
Заходим в участок. Там — второй милиционер. Начинаю ему объяснять; я Герой России, вот мои документы. Протягиваю удостоверение, и тут же падаю; подсечка. Я пытался отбиваться, но они надели наручники, повалили, начали тыкать дубинкой в болевую точку в области шеи. Несколько раз я терял сознание. Главное, неожиданно все получилось. Я не был готов к схватке.
Полянский утверждает, что, заковав в наручники, милиционеры начали избивать его. Били чем придется — по лицу, телу, рукам, ногам. Потом — засунули в камеру. Он кричал, возмущался, но в ответ раздавался лишь смех; какой ты Герой; звезду небось на рынке купил!
— Крови было так много, что я начал вытирать ее своей курткой. Потом, на экспертизе, оказалось, что в камере была не только моя кровь. Значит, они и до меня кого-то уже здесь избивали.
Картину боя милиционеры снимали на камеры мобильных телефонов; то-то потеха. Правда, записывали они не все, а лишь выгодные для себя моменты. Сначала раззадоривали сидящего в камере полковника, словно хищника в зоопарке, тыкали через решетку дубинками и плевали в лицо. А когда тот приходил в ярость, разом нажимали на запись.
Впоследствии часть пленок будет показана по телевидению; даже этих явно избирательных фрагментов вполне достаточно, чтобы понять смысл происходящего…
Собственно, пленки-то эти и решили дальнейший исход дела. Под утро, когда выяснилось, что Полянский — действительно Герой, ему предложили замять дело полюбовно. Он уперся. Поднялся скандал.
Милиции надо было как-то себя защищать; вот и скинули они записи в Интернет. Однако скандал разгорелся от этого лишь сильнее; ГУВД оказалось в положении унтер-офицерской вдовы, выпоровшей саму себя.
Выхода не оставалось; либо — мы, либо — нас…
* * *
Четыре года назад в столице уже произошло нечто подобное; милиционеры избили другого Героя России — Магомеда Толбоева; и тоже у станции метро.
Я хорошо помню эту историю, ибо первым предал ее огласке (Толбоев позвонил мне той же ночью). И уж точно никогда не забыть мне реакции начальника ГУВД, который, вместо того чтобы просто извиниться за грехи своих подчиненных, с пеной у рта ринулся отрицать очевидное.
(Пронин даже отправил гневную эпистолу председателю Госдумы, обвиняя меня в умышленном создании “негативного образа сотрудников органов внутренних дел”, разжигании межнациональной розни, а также в том, что “подобные Хинштейну, выполняя чью-то волю, развалили силовые структуры”.)
Правда, в двух этих историях есть существенная разница. В случае с Толбоевым прокуратура возбудила-таки уголовное дело — в отношении сотрудников ГУВД. В случае с Полянским — дело возбудили уже против него самого. И это — отнюдь не случайность, а симптом.
Московскую милицию и СКП роднит очень многое. В первую очередь — ощущение полной бесконтрольности.
Если раньше существовала четкая система прокурорского надзора и указание прокурора было обязательным и для милиции, и для следствия, то теперь его место занял исключительно ведомственный контроль. Ну а кому охота трясти собственным грязным бельем?
Следователь сегодня — царь и бог. Захочет — карает, захочет — милует; вот к такому царю и угодил в руки Валентин Полянский.
Сразу после задержания полковник написал заявление, требуя привлечь своих тюремщиков к уголовной ответственности. Аналогичное заявление накатали и постовые.
Следователь отдела СКП на Московском метрополитене Пахомов колебался недолго. На первой же их встрече он объявил Полянскому, что отказывает в возбуждении уголовного дела в отношении милиционеров. И тут же предъявил обвинение ему самому.
Следствие велось откровенно предвзято. Пахомова нисколько не удивило, например, откуда на теле Полянского взялись многочисленные гематомы и кровоподтеки; сказано ведь — сам себя избил. Даже синяки на шее — следы от дубинки — были признаны им результатом мазохистского самоистязания.
И справка из госпиталя Бурденко о том, что в крови и моче Полянского следов алкоголя не обнаружено, Пахомова тоже не впечатлила; ему оказалось достаточно бумаги из наркологической больницы, что Полянский был пьян: ночью, когда полковника возили на освидетельствование, он действительно дышал в трубку. Правда, прибор показал всего 1,35 промилле — примерно как от бутылки пива; да и никакая трубка не сравнится с анализом крови. Но кто будет копаться в таких мелочах?
Даже сейчас, вспоминая встречи со следователем, Полянский пунцовеет от бешенства.
— Я все время думал: вот такие, наверное, в 1937-м и работали. Не объяснить, не убедить ни в чем: злодей — и все. Хотя вроде молодой, лет 27—28. В сыновья мне годится.
Когда Полянский получил свой первый боевой орден — в 1992 году за Осетию, — следователь Пахомов еще учился в школе. Но как это, должно быть, восхитительно — ощущать абсолютную власть над другими; подумаешь, Герой России! Один щелчок — и нет тебя!
(На первом листе обвинительного заключения в графе “иные данные о личности обвиняемого” Пахомов указал: ранее не судим, по месту жительства характеризуется формально (!) положительно, на учете в НД и ПНД не состоит. О том, что этот человек — кавалер высшей награды страны, что его именем названы в Дагестане школа и улица, а на родине установлен бюст, — ни слова.)
Неудивительно, что при таком подходе у следователя очень быстро возник конфликт с адвокатом Полянского.
В материалах дела есть совершенно уникальный протокол, составленный следователем Пахомовым: я показывал его двум заместителям генпрокурора и четырем заместителям прокурора Москвы; все они не знали — плакать или смеяться. Ничего подобного никто из них за многолетнюю службу никогда еще не видел. (Единственный, кто ничего странного в том не узрел, был руководитель следственного управления СКП по Москве Анатолий Багмет, но об этом — позже.)
“Во время ознакомления адвоката Макарова В.Г. с протоколом очной ставки… Макаров В.Г. без разрешения положил на стол следователю неизвестный предмет. Следователь пригласил сотрудников 7 отдела милиции УВД на Московском метрополитене и в их присутствии попросил объяснить Макарова В.Г. назначение указанного предмета. При этом следователем заявлено, что как только Макаров В.Г. достает указанный предмет, у следователя начинается резкое ухудшение самочувствия (головные боли в области затылка, онемение нижней губы и языка). Макаров В.Г. пояснил, что указанный предмет является цифровым диктофоном. Однако по внешнему виду указанный предмет на цифровой диктофон не похож. После повторных просьб пояснить, каково назначение предмета, который Макаров В.Г. положил следователю на стол, последний стал кричать: “Помогите, избивают”, после чего, прервав проведение следственного действия, покинул кабинет следователя. Ввиду резкого ухудшения самочувствия следователя последним вызван наряд скорой медицинской помощи.”
Адвокат, облучающий следователя таинственными приборами, — это что-то из области потусторонних явлений, НЛО и барабашек.
Впрочем, все это было бы смешно, кабы не было так грустно. Потому что уже очень скоро адвокату Макарову стало совсем не до смеха.
* * *
Если враг не сдается, его уничтожают. Формула, хоть и старая, но по-прежнему беспроигрышная…
В какой-то момент следователю Пахомову, очевидно, надоело препираться с занудой-адвокатом, который постоянно апеллировал к УК, УПК и по всякому поводу строчил жалобы. Решено было заткнуть ему рот окончательно.
3 июля Полянский с адвокатом пришли в Зюзинский суд — они обжаловали очередное решение следователя. Объявили перерыв. В коридоре Пахомов преградил Макарову дорогу. За его спиной стояла группа людей — как потом выяснится, понятые и сотрудники следственной бригады. Еще один человек снимал все происходящее на видеокамеру.
— Распишитесь в получении уведомления о необходимости явки ко мне.
— Какого уведомления? Зачем?
— Распишитесь?!! Или вы отказываетесь?
Никаких повесток на бегу Макаров принимать не собирался, да и ни к чему это было. Повестку под расписку можно вручать только участнику по делу, но никак не адвокату; УПК такой формы не предусматривает.
— Мне было ясно, что это какая-то провокация, — свидетельствует Вячеслав Макаров. — Я попытался уйти, но Пахомов и его люди преследовали меня по всему зданию суда. Даже когда я заперся в туалете, Пахомов пытался совать уведомление прямо в кабинке. Все это снималось на камеру.
Только через час Макарову удалось вырваться из здания суда. В тот же день следователь из группы Пахомова — Денис Булах — написал заявление, что адвокат якобы ударил его кулаком в грудь.
Точнее, это я пишу “якобы”; для СКП — факт избиения следователя адвокатом совершенно непреложен. Притом что никаких объективных доказательств сему не существует — ни видеозаписи (хотя съемочная группа бегала за Макаровым битый час), ни медицинского освидетельствования.
Есть лишь заявление самого Булаха — следователя с двухмесячным стажем работы (далеко, видать, пойдет!), показания Пахомова и двух понятых. Правда, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что оба понятые — студенты юрфака Открытого университета, направленные на практику в тот же самый отдел СКП на метрополитене; но это никого не впечатлило.
Все повторилось точь-в-точь как в истории с Полянским. Даже уголовное дело против Макарова возбудили по той же самой статье: применение насилия против представителя власти.
Генри Резник, президент столичной адвокатской палаты, с сожалением констатирует, что случаи уголовного преследования честных адвокатов становятся все более частыми. При таких же точно обстоятельствах возбудили дело и против адвоката нашей газеты Андрея Муратова — в здании следственного управления ГУВД он якобы толкнул в грудь оперативника.
Муратову повезло больше. После вмешательства “МК” дело против него прекратили.
Дело против Макарова СКП прекращать не спешит, хотя, как выразился Генри Резник, от него за версту несет провокацией…
* * *
…Главный следователь Москвы Анатолий Багмет недовольно хмурит брови. Общение со мной явно не доставляет ему удовольствия: неизвестно, как отреагирует потом начальство. Да и у самого генерала есть ко мне личный счет. Когда-то я подробно описывал эту историю; правда, для Александра Бастрыкина это стало, напротив, лучшей рекомендацией. Теперь Багмет возглавляет следственное управление СКП по Москве.
Он аккуратно цедит — не дай бог позволить себе лишнего; разберемся, изучим. Все будет законно и объективно.
О деле Полянского говорить он не хочет, оно уже в суде. Дело Макарова — обсуждать тоже не намерен: вот проведем проверку, тогда посмотрим. Я было пытаюсь показать ему бесподобный шедевр следователя Пахомова — об онемении нижней губы и языка, — но Багмет отмахивается от бумаги.
— А что здесь незаконного?
— Вы считаете, — удивляюсь я, — это нормальная ситуация? Вы когда-нибудь за свою практику подобные протоколы видели?
— Я много чего видел…
Расстаемся на том, что через месяц — как предписывает закон — я получу подробный ответ на свой запрос.
— Только если вы хотите, чтобы я с вами потом разговаривал, — останавливает Багмет меня уже на пороге, — не пишите ничего до окончания проверки.
— Хорошо, — соглашаюсь я. А в голове — подспудно — возникает радостно-бредовая мысль: а может, и вправду у СКП хватит сил подняться над амбициями и обидами; может, найдут здесь мужество признать собственную ошибку?
Через месяц я понял, что наивным надеждам моим сбыться не суждено. “Ход расследования взят на контроль” — вот и все, что написал мне руководитель столичного СКП.
Это значит, что рассчитывать на объективность и справедливость ни Макарову, ни Полянскому, ни десяткам других людей, попавших в жернова СКП, не приходится.
Это значит, что такие, как Пахомов и Булах — молодые, рьяные, пьянеющие от собственной власти, — окончательно осознают теперь свою безнаказанность, ибо человека формирует среда.
Конечно, в СКП служат разные люди. Есть там и немало честных, принципиальных следователей. Но беда в том, что становится их все меньше и меньше. А таких, как Булах и Пахомов, — все больше.
Когда Героя России сначала избивают, как скота, а потом еще и отдают под суд, это уже не проблема самой милиции или СКП. Не сбоев в правоохранительной системе.
Это проблема всего общества.
Если России не нужны ее герои, то нужна ли нам такая Россия?
Этот вопрос я задаю себе все чаще и чаще. И ответа на него, увы, не нахожу. Точнее — не хочу находить…
P.S. Прошу считать эту публикацию официальным депутатским запросом к Генеральному прокурору, председателю СКП и председателю Московского городского суда.
