Бункер вождя строили смертники

Он снова спустился в бункер через 50 лет — только после того, как этот объект рассекретили. Оказавшись под толщей земли и металла, Николай Иванов горестно вздохнул:
— Тут я и схоронил свою жизнь…

Единственный из привлеченных в 41—42-м годах к строительству бункера Сталина в Куйбышеве, кто не побоялся открыться. Несмотря на подписку о неразглашении и годы лагерей.

Несколько лет назад мы связывались с Николаем Ивановым, но он напрочь отказывался общаться с журналистом. А незадолго до своей смерти позволил лишь сотрудникам музея “Бункер Сталина” записать свою исповедь на пленку.

Вход в музей — в одном из неприметных дворов в центре Самары. Трудно поверить, что под нашими ногами спрятан огромный “подземный Кремль”.

— С самого начала войны Сталин начал вынашивать идею второй столицы. Куйбышев (ныне Самара), который огибает водная преграда — Волга, показался ему наиболее защищенным городом. Оставалось подготовить военную резиденцию для членов Политбюро, — Тимофей Захарченко, бывший директор “Бункера Сталина”, ведет меня глухими коридорами. — Когда объект рассекретили в 90-м году, меня назначили руководить музеем. Я удивился, что “подземный Кремль” был построен без “барских замашек” — внутри все очень скромно… Это военный объект, обеспечивающий полную безопасность своим обитателям. Чего не скажешь об участниках строительства. Для секретных работ привлекли молодых людей со всего Союза. Часть — сотрудники Метростроя…

 Иванов — единственный, кто решился связаться с работниками музея. Письмо от него, из Каменска-Шахтинска Ростовской области, было адресовано директору музея. Телефона у автора не оказалось, и Тимофей Захарченко лично выехал по указанному адресу.

— Мы с вами можем быть полезны друг другу, — сообщил Николай Иванов, открыв дверь и настороженно проверив служебное удостоверение гостя. — Вы хотите узнать о строительстве. А я… понять, почему так сложилась моя судьба…

Родился Николай в 1924 году в Ленинградской области. После железнодорожного училища был распределен в Москву, несколько месяцев проработал в Метрострое. А во время войны его направили в Куйбышев.

— Когда я прибыл в город, место строительства было обнесено ограждением, за которым уже вырыли два котлована, — хрипловатый голос Иванова звучит из диктофона. — Почти 700 строителей поселили в общежитии. Когда часть работников заявила, что предпочитает идти на фронт, нежели отсиживаться на мирных работах, “бунтовщиков” ночью подняли с кроватей энкавэдэшники, затолкали в фургон и увезли в неизвестном направлении…

Чтобы незаметно выкопать 70-метровую яму, нужно было куда-то девать 25 тысяч кубометров земли. По ночам грунт вывозили на грузовиках за город. Сначала Иванов участвовал в этих работах, а в марте 42-го выяснилось, что главному инженеру Юлиану Островскому требуется стенографист. Николая Никитовича взяли за каллиграфический почерк…

Сталин лично спускался в бункер?

Документального подтверждения того, что Николай Иванов действительно был стенографистом при строительстве бункера Сталина, нет. Архивы рассекречивают постепенно. Однако детали его рассказа о тех работах во всем совпадают с достоверными данными.

— На строительство Сталин выделил весьма короткий срок — один год, с декабря 41-го по октябрь 42-го, — говорит Тимофей Захарченко. — В общей сложности было задействовано около 40 тысяч человек и потрачено 7 миллионов рублей — по тем временам огромные деньги.

Николай Иванов не только делал для себя копии стенограмм, но и вел личный дневник, что позволило ему не утерять из памяти подробности тех событий.

— За оградой был голод. А нам давали комплексный обед, чтобы рабочие были в силах перевыполнить план, — вспоминал Иванов. — Некоторых товарищей моих засыпало в шахтах. Хоронили их ночью за городом, не привлекая внимания местных жителей.

По официальным документам, генсек так и не смог оценить результаты своего проекта. До Москвы фашисты не дошли, и правительству не было смысла переезжать в “запасной Кремль”. Однако Иванов утверждает, что Сталин не раз лично вмешивался в ход работ.

— Я переписывал некоторые документы по указанию сверху, — говорит стенографист. — В верхней части объекта должен был находиться слой бетона в 2 метра 5 сантиметров. Но Сталин, ознакомившись с бумагами, решил, что этого недостаточно для абсолютной безопасности. И увеличил толщину бетона на 55 сантиметров. Фугасная авиационная бомба при прямом попадании не пробила бы такую защиту! Сталин лично придумал, что в его личном кабинете на глубине 70 метров будет четыре двери — чтобы при захвате можно было скрыться в одну из них и запутать врага. А также это был психологический маневр для устрашения ожидающих аудиенции: каждый раз неизвестно, из которого входа появится вождь.
Кроме того, Сталин, по свидетельствам очевидца, дважды лично посетил бункер под покровом ночи:

— Однажды — в июле 42-го — я намылился в общежитие, но Островский удержал меня одним словом: “Погоди-ка…” (Он часто так говорил, за что ему за глаза даже дали такую кличку.) Я остался на рабочем месте. Около двух часов ночи прибыл Сталин в компании с будущим маршалом Дмитрием Устиновым. Я, еле живой от страха, стенографировал эту встречу и замечания вождя… По окончании строительства Сталин лично принимал работу. Это было 11 октября 42-го… В 22 часа он спустился в свой кабинет, посмотрел на стену и увидел свой портрет.

Приказал: “Снимите”. С ним был Берия, и, когда один молодой и нахальный связист вякнул: “Мне бы добавить звездочку на погоны…” — Лаврентий в ответ рявкнул: “Молокосос!” — однако встретил гневный взгляд товарища Сталина… Награду тот связист так и не получил.

“Наградили не по заслугам”

— Когда я понял, какой исторически важный объект мы строим, не на шутку испугался. У меня не было сомнений, что сначала нас наградят, а потом попытаются избавиться от нежелательных свидетелей, — говорит Иванов.

Предчувствия не обманули стенографиста. В ноябре, перед сдачей работы, из Москвы от Островского с доверенным лицом пришел шифр — копию записки Иванов сохранил: “Ответственным и предупрежденным сотрудникам необходимо покинуть объект не позднее 11 ноября по маршруту с посланным товарищем. Он знает и обеспечит вашу безопасность… При захвате НКВД документы уничтожить. Ответственность возлагаю на товарища Иванова. Быть наготове к неожиданностям. Пройти негласные посты НКВД и не шутить. Действовать по инструкции. Предупреждаю”. Так группа предупрежденных сотрудников во главе с Ивановым ночью бежала из Куйбышева и на перекладных добралась до Рязани. Оттуда — в Москву. Судьба оставшихся строителей доподлинно неизвестна: по разным версиям, часть отправились на фронт, а другую часть арестовали незадолго до окончания работ.

— В июле 43-го нас с товарищем, Петей Трофимовым, выследили и арестовали, — говорит Иванов. — На инженера Островского шили дело… Привезли нас в Москву, на Лубянку. Следователь вместо приветствия одной рукой сорвал ордена с моей шинели. Другой так съездил по челюсти, что разом раскрошил шесть зубов… Я отпирался показывать против своего бывшего начальника. Потом очнулся в камере. Не понимал, сколько времени, день или ночь. Ведь допросы вели круглые сутки. Я терял рассудок и что-то подписывал не читая. И на себя, и на Островского. Потом от меня надолго отстали, но в общей сложности я провел на Лубянке около трех лет…

Иванова несколько раз переводили в разные столичные тюрьмы. В Бутырке узникам не давали спать, а в Сухановке Иванов пережил одну из ночей, будучи в полной уверенности, что на рассвете его расстреляют.

— Следователи требовали от нас наводки — чтобы найти всех метростроевцев, задействованных в проекте, которым удалось избежать ареста, — объясняет Иванов. — Однажды после допроса следователь плюнул в мою сторону: “На рассвете готовься на выход. С вещами”. Я всю ночь не мог заснуть. Надеялся, что на том свете меня просветят… Лязганье ключей уже не вызвало страха. Даже радовался, что больше не буду ходить по этим коридорам. Открылась железная дверь — за ней я увидел заключенного, которому через секунду после того, как мы зашли в камеру, точным выстрелом вышибли мозги. “И ты сдохнешь, как бешеная собака”, — поучительно сказал следователь и повел меня обратно в одиночку.
Обещание свое тот следователь так и не выполнил. Николая Никитовича этапом отправили в лагерь на строительство Волго-Донского канала, где он потерял своего последнего друга Петра Трофимова.

…Новый приятель Иванова по лагерю — Белесый — в перерывах между изнурительной работой тратил всю бумагу на письма товарищу Сталину: “Моя судьба — трагическая ошибка. Оговорили. Это враги внутри партии хотят подорвать незыблемый коммунистический строй. Когда вождь узнает о такой несправедливости, он накажет наших обидчиков”, — рассуждал он.

— Я не говорил товарищу по несчастью, что лично видел Сталина, — продолжает Николай Никитович. — Самое интересное, что многие заключенные плакали, когда умер вождь. А после его смерти некоторые потеряли надежду выйти на волю. Я же с нетерпением ждал освобождения…

И в 53-м году Иванову сунули в руки потрепанную шинель и выставили за ворота. Он прижился в Ростовской области — нашел девушку по душе.

— На работу меня брали неохотно с таким пятном на репутации. Я подавал документы на реабилитацию, но доказать ничего не смог. Работники КГБ не оставляли меня в покое: звонили и предупреждали, чтоб я молчал, пока не будет снят гриф секретности...

В 91-м году бункер Сталина решили сделать музеем всероссийского значения. Иванов молчал еще два года, а потом написал директору объекта первое письмо. Почему измученного репрессиями старика так тянуло вновь спуститься в чертов бункер?

— Военный объект мы сколотили добротный, рассказать о нем я мог много. Но и хотел разузнать, как послужил бункер Отечеству за последние 50 лет, — в голосе Иванова слышится усмешка.

 
Однако “подземный Кремль” ничуть не изменился с тех пор, как Иванов с товарищами в спешке покинули его. Только экскурсоводы спешили удивить группы иностранных туристов: мол, гитлеровское “Волчье логово” куда меньше и незащищенней в сравнении с нашим...

Полвека бункер Сталина бесполезно пустовал, храня могильную тишину. Столь похожую на молчание тех, кто его строил.