Ванька по-черному

Черная коза забралась в огород и вытоптала все грядки.

“Это их… “африканская” зверюга…” — ахнула баба Маша.

Но уже через час к ней в сени постучали. На пороге стояла соседка Эпифани Хаменимана, держа на руках, как младенца, новорожденного козленка.

“Беры себе… Любой грэх надо искупать”, — протянула она жертву — на заклание… Баба Маша от такого выпада оторопела и простила черную козу. По-христиански.

— А еще говорят — дикари… Наш человек за проступки своей скотины отвечать не будет: мол, сами козлы...

Еще плюнет в рожу и разотрет, — говорит соседка семьи Хаменимана. — А ведь они католики, не язычники какие. Мужики ихние не пьют, вкалывают без продыху. Дети несколько языков знают, так что мы этих иностранцев вон как уважаем. И вроде их всего четыре семьи, зато народу в них больше, чем людей, — человек под тридцать. Как вывалят на улицу — уже мы себя туристами в Африке чувствуем.

Саму Эпифани мы находим в ближайшем райцентре Новосокольники — среди торговых рядов экзотическую продавщицу заприметить несложно. Ее лицо в лотке с пестрой одеждой — яркое пятнышко на фоне бледнолицых продавцов.

— А зачем вам все знать? — оголяет в осторожной улыбке передние зубы симпатичная африканка. — Слышала про Руанду? Конечно, нет, она ведь, наверное, меньше, чем наша Псковская область… Но даже на таком маленьком клочке земли может начаться гражданская война...  

В Руанде у семьи Хаменимана был дом — полная чаша. Глава семейства и две законные жены, обе с детьми на руках. А потом в страну пришла война. В середине 90-х местные жители в спешке покидали насиженные места и бежали за границу — в соседние африканские государства. И наш маленький гаремчик поспешил туда же, только у мужа Эпифани в пути не выдержало сердце… Вскоре умерла от несчастного случая и вторая жена, которая стала героине как сестра. На плечи Эпифани сели пять негритят: Джон, Франсин и Мэри — свои, а Питер и Селин — от “младшей супруги”. И еще удочерила Натали, тоже ставшую сиротой на глазах у сердобольной женщины.
— Моя воля — рожать и рожать, ведь дети — это то, ради чего мы пришли на землю, — говорит Эпифани. — Найти бы непьющего мужика… Но вашим только одно нужно, и совсем не потомство. Так что я верна покойному мужу. И семья у меня пока совсем небольшая, — рассуждает мать шестерых детей.

Тернист оказался путь беженца-руандийца: Заир, Танзания, Кения и, наконец, заснеженная Россия...

— Дело в том, что мой муж учился в Ленинграде, а его брат Валенса женился на русской студентке Ирине и остался здесь, — объясняет женщина. — Мы всегда поддерживали отношения, и в тяжелый день я вспомнила про наших далеких родственников.

Крестьяне в шоколаде

Ирина топила русскую печку, на теплой лежанке которой жался весь выводок Хаменимана.

— Снег мы увидели первый раз, попробовали — вкусно! И еще такой красивый! — говорит Эпифани. — Правда, в первую зиму тяжело было. Одни огромные сапоги на всех детей, на улицу выходили, завернувшись в одеяла, — до колодца и обратно. Сейчас Валенса переехал в Петербург и создал фонд помощи беженцам “Ичумби”, но мы и сами встали на ноги.

Ближе к весне Эпифани подыскала в поселке покинутый дом и перебралась туда вместе с детьми — налаживать свое хозяйство. Сначала думала устроиться в местный совхоз (сама она по образованию агротехник), но, как узнала о грошовой зарплате, поняла, что лучше пахать на себя: “Пока стоишь на земле, она прокормит”, — философствует негритянка. Сама завела кур и коз (на потеху соседям — темношерстных), а весной перепахала огород и посадила картошку, зелень и огурцы.

— Картошка — вот и все, что есть общего между русскими и хуту (национальность руандийцев. — М.Ч.), — смеется Эпифани. — Иногда урожая много было — на рынке торговала. Народ сразу все расхватал — решили, что привозная, — из-за моей внешности. Бананы мы любим, но у вас они дорогие, так что едим их редко. А кухню свою сохраняем и детей к ней приучаем — надо же помнить традиции предков. Там лепешки, бобы… Да все равно тебе не приготовить! — махнула собеседница у меня перед носом розовой ладонью.

Находчивая Эпифани написала проект в местную администрацию по реорганизации сельского хозяйства. Хотела утроить в своем сарае птицеферму. Однако соседям это, видать, не понравилось — ночью деревянное строение спалили.
Семья Хаменимана не отчаялась… Эпифани, которая любит модно и ярко приодеться, решила открыть свой бизнес. И уже около года она торгует на рынке тряпками — сама ездит в Москву за товаром.

— За место на рынке приходится платить, но кто-кто, а хуту договариваться умеют, — хитро подмигивает собеседница. — Если тебе в Руанде что-то от кого-то нужно, надо сделать ему подарок.

А истина проста: у взяточничества нет национальности. Как и у трудолюбия: в результате Эпифани удалось скопить на новый дом и небольшой участок, который с готовностью пропил местный алкоголик.

— Я его купила, но, поскольку гражданство пока нам так и не дали, не могу являться полноправной владелицей своего хозяйства, — жалуется Эпифани.

Девочка с разноцветными ленточками, вплетенными в множество косичек, 12-летняя дочка Селин, помогает маме, на хорошем русском рекламирует продукцию. Прекрасно знает она и свой родной язык — французский.

— Я слышала о своей родине только рассказы, — говорит Селин. — В школу меня устроили без проблем. Дети в начальных классах ощупывали и вели мыть руки. Думали, что я просто грязнуля… А теперь привыкли. Подруг я научила делать наши национальные прически. Старшие брат и сестра хотят стать переводчиками — с английским мы знаем целых три языка!

А 14-летнюю Мэри всегда можно застать за мольбертом — она ходит в местную школу искусств на рисование.

“Раз доить научились, значит, все сможем!”

Из окна русской избы печально смотрит негритенок. Дверь мне ни в какую не открывают: “Мама и Эпифани запретили с чужими разговаривать и на порог пускать”, — слышен по ту сторону аргумент.

— Сошелся тут один из них с русской одинокой девушкой, — сплетничает соседка Валентина. — Пожили, троих детей настругали… И разошлись. Он в Питер на заработки подался. Она туда же — за детьми Эпифани приглядывает, а мать их только по выходным видит. И дети не такие, что хоть глаз выколи — черные, а интересные — цвета кофе с молоком…

Больше всего поражает Валентину тот факт, что она никогда не видела пьяного негра.

— Так жизнь их покрутила — и ведь ни капли белой в рот не берут. Только зимой иногда в стопке с самогоном розовые языки пополощут, и сразу белки глаз на черный лоб — горько! Франсуа ихний сколько раз моего мужа домой на загривке притаскивал… Я говорю: оставил бы его под кустом, на кой ляд он мне сдался тут, в доме? “Спящий на улице — тот же беженец”, — рассуждает Франсуа.

Туликункико живут на пригорке — в разваливающемся от времени доме, который достался семье от прошлых владельцев. На двери — фанерная заплата… Только сараи, которые Франсуа с сыновьями отстроил для скотины, прилично смотрятся.

— Приехал учиться в медицинскую академию им. Мечникова в 89-м году по обмену. В России лучшее в мире образование, — считает Франсуа. — Встретил на одной из вечеринок в общаге будущую жену Кристин. Поболтали — оказалось, что в Руанде жили с ней совсем рядом. Летом поехали знакомиться с родителями. А под конец обучения грянула гражданская война на родине. Тут была возможность практиковаться — так и остались…

Кристин уже ходила с животом и с младенцем на каждой руке, когда Франсуа понял, почему в России так мало многодетных семей. Полгода — зима. И на березах ананасы не растут. Если жена — педиатр, а муж — терапевт, разве прокормить на врачебную зарплату такую ораву?

— Походил по дворам, пригляделся к русским семьям. И один пьяница привел меня в сарай, где стояла его корова. Говорит: “Вот твое спасение — молоко круглый год. Продаю даром!” — вспоминает хозяин дома. — Сначала я подходил к этому огромному зверю то с одного, то с другого бока — рога пугали. А потом взялся за дело решительно. И мне даже понравилось! Дети мои на парном молоке выросли. Думали, раз доить научились — все остальное само придет. Однако когда появился этот хулиган Лоло, сильно перепугались…

— Шумный ребенок? — понимающе киваю я.

— Свин! — поправляют хозяева фермы. — Бесился, бегал от нас по всей деревне, пока не купили ему подружку. Пошли у них поросята — и мясо, и деньги в нашу копилку.

В Новосокольниках деятельный Франсуа организовал фонд “Счастливое детство” — для реабилитации детей беженцев.

— Их должны пускать не только в школу, но и в лагеря, кружки и секции… Оказывать психологическую помощь.
А учителя местной школы вовсю ратуют за дружбу народов и говорят о несправедливости расизма. Когда один хулиган обозвал Питера Туликункико, мальчик дал тому увесистого тумака. С этого в школе Новосокольников началась дружба народов.

Здравствуй, племя младое!

По обычаям, все дети живут отдельно от родителей — в своей комнате. А когда найдут себе половинку — молодые обязаны будут найти себе дом. Пока Туликункико добиваются получения гражданства, к ним домой уже наведываются работники местного военкомата — по душу старшего сына, 17-летнего Питера. “Здоров и годен для службы!” — присматриваются ходоки.

— А ведь в Российской армии не очень толерантные люди, — беспокоятся родители.

Двум последним дочерям Кристин Туликункико дала русские имена — Валя и Вика.

— У вас странная привычка называть детей, не имея понятия о том, что означают их имена, — говорит Кристин. — Например, нашу вторую дочь Лионель Абба Туликункико мы окрестили на седьмой день, а ее имя в переводе с руандийского означает “родители любили друг друга, родили прекрасный цветок и получили дар Господа, но они еще ждут Лидера, который даст их родине счастье”. Каждая семья в Руанде считает, что один из их сыновей имеет шанс стать главой государства.

Неудивительно, что в столь амбициозной стране разгораются гражданские войны…

Однако 17-летний сын Туликункико, Питер, и не думает о политической карьере. Ему кажется более почетной судьба Пьера Нарцисса. В местном ДК Питер солирует в хоре. А на вопрос, что любит читать, подросток удивленно поднимает густые брови:

— Что обычно читаю? Рэп, конечно! — парень в модной кепке и потертых джинсах совсем не похож на деревенского жителя. — Но в русских романсах куда более красивая мелодия.

Насчет девчонок Питер застенчиво опускает глаза: “Родители, конечно, хотят, чтоб женился на африканке. Только где ее здесь взять? Мне нравятся блондинки”.

А сын Эпифани Джон вовсю болеет за российскую футбольную сборную — он и сам нападающий в школьной команде. Звезда, между прочим:

— Африканцы — самые сильные в футболе, нашей сборной явно не хватает такого парня, как я, — самодовольно говорит Джон.

Брат Фрэнсис к своим 15 годам не раз участвовал в областных олимпиадах по физике.

— По официальным данным, только в Петербурге около десяти тысяч беженцев, — говорит сотрудник “Ичумби” (“Приют”). — И лишь чуть две сотни из них получили статус беженцев, а гражданство — вообще единичные случаи. К нам обращаются не только из Руанды, но и из Бурунди, Уганды, Конго… И даже чеченцы. Национальность беженца нам не важна.

Чувствуют ли чернокожие фермеры себя в России спокойней, чем на родине?

— У вас тут тоже то взрывы, то захваты заложников. Радует только, что страна большая — если война, то всюду сразу солдаты не поспеют. Успеем убежать, — смеются Туликункико.

Да и некоторые люди воинственно настроены. Особенно молодые: в Питере, где работает Франсуа, по улице ходить небезопасно. Обзываются тупые подростки.

— Совсем недавно фашисты убили какого-то азербайджанского мальчика. А ведь это та же война… Даже более нелепая, чем борьба за власть.