Плохо в деревне без председателя, непорядок: одни жители голышом разгуливают, другие ночью по крышам ползают, третьи в колодец почем зря сигают… И откуда повелись такие обычаи?
В середине прошлого века в советской психиатрии проводился тайный эксперимент. Чтобы пациенты, пожизненно “прописанные” в стенах “желтого дома”, не теряли человеческий облик, для них основали вольные поселения, отрезанные от цивилизации. В избах без решеток да при своих огородах больные чувствовали себя как нормальные люди…
После перестройки проект накрылся. Но психиатры Иркутской области сохранили в глухой тайге последнее уникальное село.
Баканай. В переводе с японского — “дураков нет”.
Мемуары гейши
Черная цапля пританцовывала на дороге и отчаянно размахивала крыльями, силясь взлететь. “Странные птицы водятся в этих краях”, — подумалось мне.
— На дороге больной, — сигналит с мобильного “куда надо” Ольга Степанова, старшая сестра психиатрической больницы Иркутской области №3 “Сосновый бор”.
Больничная роба была “птице” не по размеру — рукава болтались чуть не до колен. Завидев машину, тот порхнул в кювет…
— У них ведь как обострение — могут идти сквозь тайгу без передышки, даже на машине не угонишься, — вздыхает Степанова. — Силища у пациентов недюжинная, они же не в курсе, что человеческие возможности весьма ограниченны. Но местные жители уже распознают наших клиентов по поведению. И сразу “скорую психиатрическую” вызывают.
Психбольница находится в тихом местечке, среди сосен, за высоким забором. Окна зарешечены, площадки для выгула пациентов обнесены рабицей. В “Сосновом бору” экспериментом гордятся. Одна из старейших жительниц — 80-летняя эпилептичка с васильковыми глазами Людмила Белозерцева — прожила в Баканае полноценную жизнь. За спиной персонал прозвал ее гейшей. Ведь именно ее мужу, японцу Ямако Кунио, село обязано своим оригинальным названием.
— Ямако работал парикмахером в больнице, — довольно связно рассказывает Людмила. — Раз в два месяца его вывозили и к нам в деревню. Мы сразу друг друга полюбили. Нам выделили отдельный домик, жили дружно. Только ели на полу, как у японцев принято. Потом Ямако умер, а меня перевели сюда.
В ее голосе — ни трагических нот, ни горечи, ни тоски по суженому. По словам докторов, естественные человеческие чувства у их пациентов весьма поверхностны.
Когда Ямако увидел, как умело больные ведут хозяйство, он заметил на родном наречии: “Бака най”. И перевел: “Дураков нет”.
— Во всем мире подобных поселений более ста. Иностранцы называют их “кемпхиллами”. Такие деревни призваны вывести людей из “овощного состояния” после долгих лет пребывания в больничных стенах, — поясняет врач 11-го отделения Игорь Белов. — Кроме того, выгодно это и для медицины — все-таки в наши учреждения пациенты все время возвращаются, а некоторые клиенты прописаны пожизненно — бюджета на всех не хватает. А в селе пациенты живут натуральным хозяйством и даже рукоделием промышляют. В 1956 году появилась первая социальная деревня, к перестройке их насчитывалось уже более десятка по стране. Сам Хрущев был в курсе этих нововведений. Их цель — доказать, что в советской стране даже психически нездоровые способны жить полноценно и работать на земле.
После путча 1991 года об амбициозном эксперименте попросту забыли. Финансирование прекратилось, больных перевели обратно в палаты. И только иркутские психиатры продолжили опыт собственными силами.
Не прыгай в колодец — не поймают
Машина подпрыгивает на ухабах лесной дороги. До ближайшей обитаемой деревни отсюда десять километров.
— К нам в больницу обычно поступают пациенты с приступом. В основном эти люди утеряли все социальные связи — выходцы из детдомов, бомжи, бывшие заключенные, — говорит заведующий 11-м отделением “Соснового бора” Иван Пастухов. — В Баканай их переводят, когда острый психоз уже снят. И все-таки у каждого второго из них криминальное прошлое, мало ли что в голову больному взбредет… Параноик Неверов, отсидевший за грабеж, однажды устроил нам погоню с перестрелкой. Санитары разъехались по делам, буквально на час оставили деревню без присмотра. А Неверов взломал избушку персонала, взял оттуда два охотничьих ружья и скрылся в лесу. Едем в Баканай, вдруг смотрим — на лесной дороге огромное бревно лежит. Только санитары вышли из машины, чтобы расчистить путь, как из-за дерева выскочил пациент и открыл огонь. Прострелил одному плечо и был таков. Неверова потом нагнали и перевели куда-то под Питер…
Добротно срубленные домики разбросаны в низине. Самый радушный из местных жителей, бывший бомж Сергей Иванов, мчится нам навстречу с распростертыми объятиями. Но метра за два до гостей вдруг останавливается как вкопанный и озаряется загадочной улыбкой.
— Опять трое чужих штанов на себя разом натянул. Привык, пока по вокзалам побирался. И весь в соплях… — нарочито громко говорит медсестра Ольга Степанова. Достает из кармана платок и утирает старику нос, как ребенку. Потом целует в щеку и поясняет: — Обычный ритуал. Он всех медсестер к нему приучил. А если кто забудет, Иванов сразу в слезы и бежать куда глаза глядят. Как-то аж в другой район с горя по зиме в одних носках упорол. Ранимая душа…
Получив необходимую ласку, старик растягивает беззубый рот и ябедничает, как ребенок: “А Лена с Колей! Курили! В доме!”. Санитары стукачество поощряют: “Мало ли что задумает шизофреник? А дурак дурака видит издалека…”
На деревенской улице, словно соляные столбы, застыли несколько одиноких фигур. Наблюдают. И в обычном-то селе спешить некуда, разве что за бутылкой. Жители “кемпхилла” и этой заботы лишены. Всего в деревне 28 женщин и 39 мужчин — и на всех один дом с тремя общими комнатами, в которых нет разделения по половому признаку.
…На крыльце появляется девчонка в безразмерной куртке и с короткой стрижкой рыжих волос. Следом — длинный как жердь мужик с шапкой на глаза. “Пойдемте в нашу церковь! Мы там молимся!” — Лена Тубик хватает меня за руку и тащит по деревне в сторону небольшой часовенки. Растерянно оглядываюсь на персонал — но провожатые уже затерялись в толпе, которая бесшумно собралась за нашими спинами.
В тесной церквушке напротив распятия — десятки безумных глаз. Местный плотник и шизофреник Виктор Кладов утирает глаза рукавом свитера, не замечая, что с него сыплются опилки (грабил, в тюрьме сидел, женился и разводился, бредил — в церкви как заново родился, стругает в плотницкой с утра до вечера). 76-летняя Маша — худая старушка с тыквообразной головой посмеивается кривым ртом (она здесь 17 лет, никто уже не помнит, откуда взялась). Лена Тубик зажигает свечи и бьется лбом о пол.
— Когда Лену доставили в Баканай, она была в тяжелейшем состоянии, — говорит врач Иван Пастухов. — Сама из детдома, налицо и психические отклонения, и слабоумие. И затеяла она каждый раз во время рецидива прыгать в наш колодец-журавль. Всей деревней за цепь вытягивали. А потом закралось в нашу душу подозрение: что это на ней даже царапины после таких экзерсисов не остается? Оказалось, что Тубик не очертя голову в воду кидается, а на ведре в колодец медленно спускается, как на качелях, — ведь у журавля вон какой “противовес”. Внимание к себе, значит, привлекает. А как часовня появилась — Лена словно другим человеком стала. Верующие считают — это чудо, а врачи понимают: нашел человек себе дело по душе.
…В доме практически сразу попадаем на кухню. Лена Оноприева режет вареную свеклу, а чтобы было не скучно, рисует покрасневшими пальцами у себя на лице усы и клоунскую улыбку. Собравшие гогочут и кидаются в нее картофельными очистками. Однако работа идет, и варится борщ.
— Основной труд у пациентов — летом на огороде, — успокаивает Ольга Степанова. — За скотиной ухаживают — коровы, свиньи в хозяйстве имеются. А некоторые больные вообще к работе не приспособлены. Таким творческим личностям приходится занятие по душе находить. Например, жила у нас параноидальная художница из Кисловодска, все цветы рисовала. У нее была мания, что она известная актриса, преследуемая папарацци. И только в Баканае ей казалось, что журналисты оставили ее в покое. Правда, до земледелия снизойти не соглашалась… Или Дима Рогачев. Когда буянить начинает, залезает на крышу дома, как на сцену, и песни орет. И главное — ночью. Купили мы ему гитару — обрадовался, струны перебирал. А потом опять на крышу влез, а инструмент, как рок-звезда, о дымоход разбомбил. Публика аплодировала. Артист плакал.
Была на селе и безумная прорицательница Танька Царик. Все к ней ходили о судьбе справиться. А однажды иркутский журналист по долгу службы приехал — тут Танька ему навстречу на сельской дороге попалась. И протягивает репортеру букетик цветов со словами: “Это тебе на могилку”. Через неделю журналист погиб на Байкале… Врачи подтверждают, что у психически больных особо развита интуиция.
Любят в Баканае отмечать праздники. На Новый год каждый мужик считает своим долгом отыскать в лесу елку — так что вся деревня превращается в новогодний базар. А тут недавно самый интересный праздник был — выборы. Наведалась в деревню комиссия — посреди столовой водрузили тумбу.
— Я перед этим с Путиным говорила — поручил мне следить, чтоб все проголосовали, — авторитетно говорит шизофреничка Кристина.
К Путину здесь все уже привыкли. Почему за него больше нельзя голосовать, жителям деревни невдомек. А с Медведевым Кристина еще не “связывалась” и особых указаний от него не получала. Так что на одном избирательном бюллетене веселая рожица оказалась, на другом — матерное слово нарисовалось. Григорий Макаров целое письмо президенту начал писать, но засмущался и скомкал бумажку. В общем, весело было. Праздник же. Торт потом съели…
— Власти нам помогают — мы же тут хорошо живем, — объясняет Кристина.
Так что социальное предназначение Баканая, задуманное еще Хрущевым при советской власти, с успехом оправдывается и в наши дни.
Счастье в стране дураков
Весна. Солнышко пригревает. Скинет старик Иванов всю одежду и бегает по деревне в чем мать родила. Ах, весна, весна — опять Иванов влюбился!
А другой казанова все до соседнего села за милю наведывался. Потом оказалось: баба у него там. Так в результате у нее и осел.
— Главные интересы душевнобольных лежат за гранью интеллектуальных занятий, — по-научному объясняет Ольга Степанова. — Еда и секс — все, что им нужно для счастья. Правда, пациентам на госпитальном лечении законом запрещается иметь потомство. Так что женщинам мы ставим противозачаточные спирали.
…По помещению плотницкой летают опилки. 18-летний Андрей Шевченко самозабвенно вырезает деревянную шкатулку.
— В 16 лет узнал, что мои родители приемные. После чего у меня стало плохо с головой, — объясняет он, как попал в больницу. — До этого учился, работал шофером. И в будущем хотел бы водить машину.
Парень не понимает, что о былой профессии он теперь может забыть. Врачи объясняют, что искать в жизни причину того, что человек вдруг “сошел с ума”, как правило, не нужно: “У шизофреников должна быть к этому наследственная предрасположенность, а толчком к обострению может послужить что угодно”.
— Полинке — 22 года. Я ее тогда во дворе больницы увидел. Написал записку и передал женщинам на пищеблок. Сразу во всем признался, как дурак. Но она мне взаимностью ответила, хотя в глаза меня еще тогда не видела. А потом увидела, тоже на прогулке. И мы девять месяцев переписывались, — сбивчиво рассказывает юный “Вертер”. Из этой истории он упускает, что все девять месяцев ждал, когда его невесту переведут из больницы в деревню. Где молодые сразу зажили дружно и счастливо.
Всего в Баканае на сегодняшний день шесть “семейных пар”. Для них в общих комнатах стоят большие кровати. Супружеские обязанности выполняются на глазах у всей деревни. Однако любовные отношения в Баканае не отличаются постоянством.
— Да у них, считай, на всех одна большая семья! — смеются санитары. — 41-летняя Лариса Сорокина, например, два года назад начала встречаться с ровесником Толей Амосовым. Потом появился Сергей, и та переметнулась на его сторону. А Катя Пичугина Толю подобрала. Но ведь до этого Катя с Сергеем тоже пару раз на сеновал сходила… Душевнобольные не способны на глубокие чувства, поэтому меняются партнерами легко. Конечно, случаются обиды: Наташа с Леной чуть не подрались, когда одна к своему мужику приревновала. Но потом вместе в курилку пошли, и все разногласия тут же забылись.
И не только бомжи и зэки дошли до жизни такой, но и люди, которые в прошлом вели вполне порядочный образ жизни.
— Я инженер, родители мои умерли, жена при разводе квартиру отобрала. Для общей дочки. И к дочке меня не подпускает… — нервно подрагивая мышцами лица, говорит Толя Амосов. Он обнимает свою “девушку”, бывшую техничку Катю Пичугину, которая уже 13 лет числится на учете.
Бывший детдомовец Саша Суханов (39 лет) сначала добился Юли Казанцевой (29 лет), а потом принялся за ней красиво ухаживать. Прямо как в книжках: носил на руках, кормил с ложечки и дарил ей полевые цветы.
— У меня судьба тяжелая, — говорит красивая утонченная брюнетка с больными глазами. — Отец попал тюрьму. А отчим изнасиловал. Но мать не поверила в это, выгнала из дома… Зато теперь с Сашей я счастлива…
А до Саши, кстати, Юля тоже была счастлива — с Сергеем.
Наташа Заикина с Юрой Коротковым — пара гармоничная. Тот появился в Баканае всего два месяца назад и тут же определил родную душу — будущая избранница чифирь варила на кухне. Присоседился. Перетерли о том, о сем. В общем, за жизнь посидели. И сдвинули койки.
— Юра, он в Ангарске металлорезчиком работал, — рассказывает Заикина про своего суженого. — Потом в тюрьму попал… Ну прямо как я… Судьбы у нас вообще похожи, ага.
— Ну да, — соглашается Коротков. — Она шесть лет отсидела — мужа своего случайно жизни лишила. Я — девять лет (тоже супругу случайно того). Зато мы доверяем друг другу и не стыдимся своего прошлого.
А что для жителей Баканая значит прошлое? Это общество, в котором они не смогли выжить. Просто потому что они — иные.
Только при советской власти иных быть и не могло — душевнобольные тоже должны были работать на общее благо. Но кто же предполагал, что и у государственного строя случаются “срывы”?
Баканаю самое место в Стране Дураков.
