Дневник его бессмертия

ТРИ года Костя Пажинский живет рядом со смертью. И пишет дневник. Костя Пажинский из Одессы, из потомственной семьи врачей. В пятнадцать у него началась лейкемия. В пятнадцать он стал писать.

Двести лет его предки лечили людей. 37-й медик в роду и сам второкурсник медучилища, Костя знал, что многие доктора прошлого, заболевая, вели личные записи. Скрупулезно излагая симптомы и течение болезней.

Для науки. Для самих себя.

Когда работаешь — отвлекаешься, думаешь, что это еще один опыт, просто эксперимент, и уже не так страшно. Только больно все равно.

2005 год. Весна, из дневника

“Лежу под капельницей. В палате появляется иностранная делегация, 15 студентов-медиков. Меня, как обычно, хотят использовать в качестве наглядного пособия. Ощущаю себя обезьяной в зоопарке. Начинаю возмущаться, настаиваю, чтобы они вышли. Но мое мнение никого не интересует. В разгар перепалки возвращается мама. Куратор группы выдает ей фразу: “Но ведь ему уже все равно”. Иностранцы еще долго заглядывают в дверную щелку”.

Скупо, сухо — конспект лекции, а не описание собственной болезни, чтобы не жалели, не думали, что разнюнился.

…Сегодня он сидит в кресле напротив меня — мальчик из дневника. Утверждает, что начал вести свои записи не для науки — чтобы заработать. Нужны были деньги. На операцию по пересадке костного мозга. 100 000 евро.

Костя надеялся, что люди, прочитавшие его тетрадь, поймут и помогут.

Костины записи не делятся на временные периоды, может быть, потому, что во время лечения дни и месяцы он почти не замечал, скорее это разделения на главки “по настроению”.

Без комментариев.

Есть много версий, как начинается рак, но мне самому кажется, что он приходит с нашего молчаливого согласия.

Не кивком головы и словом “да”, а с внутреннего дискомфорта плюс неудачное стечение обстоятельств.

В начале второго курса училища я почувствовал слабость, сильные головные боли с головокружением, отекали суставы, стало трудно ходить, воспалились лимфоузлы, появилась сонливость, и как результат — прогулы занятий, спорт и вовсе отодвинулся на задний план.

Поначалу я к своему состоянию отнесся легкомысленно, списывая все на простуду, долго не говорил об этом матери, врачу-педиатру высшей категории, не желая ее расстраивать.

СОН. Одной из моих знакомых приснился сон, будто моя мама горит в огне, а ее спасают две женщины. 1 ноября 2004 г. обнаружил на руках и ногах красные точечные высыпания, тогда и пришлось обратиться к матери. Так я попал в отделение онкогематологии, в которой постоянно слышался детский плач, мелькали белые халаты.

НАЧАЛО. Первые анализы включают в себя две пункции. На вопрос, больно ли это, доктор отвечает: “Почувствуешь!”. В манипуляционной меня укладывают на носилки, одна из медсестер держит голову и руки, врач специальной иглой прокалывает грудину и набирает в шприц костный мозг. Ощущение примерно как у стоматолога.

Далее — спинномозговая пункция. Я ложусь на бок, прижав руками колени, чувство такое, что ковыряются в почках. Случившееся не осознаю, не хочу верить в реальность этих событий. Диагноз звучит как приговор — рак крови!

По маминым слезам я все понял.

Все еще не верю в то, что серьезно болен. Меня больше волнуют пропуски в учебе.

СТАРТ. Лечение стартует с семисуточной капельницы. Медсестра первый раз прокалывает катетером полные силы и жизни вены, она даже удивляется, глядя на них.

Под капельницей нельзя пошевелиться, катетер может выпасть.

Мне говорят, что это только начало. Тогда что будет потом?

Несколько раз приходят однокурсники, знакомые, я отговариваюсь от встречи с ними, т.к. неловко обо всем рассказывать. В этой же палате, под капельницей, я встречаю Новый год, день рождения…

Пью огромные дозы таблеток, 80 штук в день! Начинается слепота, лицо раздувает, тело худеет, а окружающие воспринимают меня самодовольным и пухнущим от счастья. А я в это время обливаюсь потом из-за высокой температуры, меняю чемодан белья за день. Чтобы не обременять мать, в перерывах между капельницами продолжаю заниматься спортом. Хочу показать ей, что у меня все в порядке. Во время капельниц пока еще читаю книги. Одна из первых — Библия.

Самая хорошая палата в больнице — №17. Там все удобства. Но Костю туда не помещают. Мать бежит к главврачу, просит. “А мне отвечают: радуйтесь, что ваш еще не там — из этой палаты никто не выходил живым, поэтому и туалет у кровати”.

Через стенку, как раз в семнадцатой, умирает девочка, Костина ровесница, Ксюша, ей 17 лет.

Агрессивная химиотерапия понижает показатели крови, приходится делать переливание. Один раз, второй, восьмой. Косте ищут доноров. Добровольцев мало. Но очень большой риск заражения гепатитом.

Мама идет в институт сухопутных войск и умоляет курсантов помочь мне. Слава богу, для меня сдают кровь ребята физически крепкие, спортивные, за что им весьма благодарен! Я тоже мог быть таким. Мог… К своей болезни отношусь как к позору.

Ощущаю себя никому не нужным стариком. Когда в глубоком одиночестве понимаешь, что есть жизнь, но уже нет сил и времени жить. Больнее всего осознавать это. Очень стыдно перед самим собой. Мне всего 15.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ. В отделении ремонт. Больных размещают в кардиологии. Доза дексаметазона идет параллельно, начинается бессонница — 19 суток без сна, 27.

Бесконечные анализы, вынужденное голодание, диабет. Пошли большие дозы инсулина, а как следствие — лихорадка с потерей сознания. После тысяч капельниц вены полопались и сожжены даже на ногах. Начали ставить подключичные катетеры.

Всем на зависть, волосы держатся долго, несмотря на то что мой детский организм выдерживает дозы, рассчитанные на взрослого человека весом в 90 кг.

Я продолжаю делать зарядку, вместо штанги используя кровать и стулья, чем привожу в ужас медсестер. Утром вижу на подушке клочья волос, сразу иду к парикмахеру, ножницы он даже не брал, а смахнул все рукой.

Послеблочный период в Одессе, на квартире. Мама забирает из села бабушку и дедушку для моральной поддержки. Им по 85 лет, инвалиды первой группы. Почти всю зиму бабушка проводит в постели, изредка поднимается, чтобы приготовить еду. На рынок за продуктами ходит дедушка, так как мое состояние ухудшилось и мама не отходит от меня. Живем на мамину зарплату и их пенсии, берем деньги в залог, едва хватает на еду, оплату квартиры и медикаменты всем нам. Препараты и мучения те же.

…На соседней койке простуженный мальчик. А у меня лейкоциты 0,02 при норме 11. Очень скоро начинается лихорадка.

СИТУАЦИЯ ВОЗНИКЛА НОЧЬЮ. Стало плохо, повезли в реанимацию. Там меня положили на кушетку, врачу ассистировала неопытная медсестра. Она держала меня за голову и руки, и я почувствовал ее дрожь. Испуг медсестры передался и мне, дергаюсь, на доктора брызнула моя кровь.

ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЯ. Под влиянием лекарств могу целую ночь сочинять стихи, не успевая их записывать. Теперь я контролирую свою боль, которая уже приносит радость. Удивляет то, что сны, если все-таки удается заснуть, сбываются на следующий день, все органы чувств обострились.

Я включаю воображение и представляю себя специалистом в разных профессиях, прокручивая каждое действие. Например, я осваиваю автомобиль. Сначала представляю его устройство, вижу циклы работы двигателя, как при этом взаимодействуют шестерни, коробка передач, валы, коленвалы и прочее. Далее ощущаю себя водителем, подробно проигрываю в уме различные ситуации на пути.

Мама замечает, что от моей головы исходит тепло. Мне самому интересно, что со мной происходит.

Расспрашиваю врача. Но у него нет времени на разговоры. Скорее всего во время приема лекарств секреторные железы работают на пределе возможностей, вырабатываемые гормоны попадают в кровь, от воздействия боли становясь наркотиком.

Не узнаю себя. Трудно общаться с людьми. Я живу внутренней жизнью, разговаривая сам с собой мысленно.

Это необычно. Мне становится понятнее и ближе мир растений.

Мне кажется, что у клеток тоже есть эмоции, как и у людей. Эти эмоции заставляют клетки действовать, так или иначе. На эмоции людей влияет то, что происходит вовне, а на клетки — мое настроение.

Сравниваю мир с собой. Сейчас клетки моего организма враждуют между собой, как и люди, живущие по законам эгоизма. Их гармоничное взаимодействие приведет к выздоравливанию. Цель и стремление, даже мечты и надежды у нас одни, так зачем же воевать, ведь намного проще протянуть руки?

На прохождение следующего лечебного протокола Костю направили из Одессы в Киев. Ехали поездом в отдельном купе из-за иммунодефицита.

Киев встретил мальчика “помаранчевыми” красками майдана.

КИЕВ. На улицу выхожу в медицинской маске, привлекая к себе внимание “оранжевых революционеров”. Очень больно наблюдать нелепое всеобщее ликование, когда рядом, в больнице, столько горя.

Взрослые игры отходят на второй план. За детьми ухаживают большей частью матери. Выходя на прогулку, вижу отцов у пивных ларьков. Встречаясь со мной взглядом, те прячут глаза.

Курс лечения предусматривает четыре блока. С первого дня подключают капельницу, которую контролирует аппарат, точно вычисляя дозу высокотоксичного вещества. 5-граммовый метотрексат практически никто не выдерживает, особенно в моей весовой категории. Подключив 3-суточную капельницу, ввели противорвотное.

Без него сильно болит живот. На три дня и три ночи капельница становится частью меня. Туалет — не вставая с постели. Еда — там же.

Я коротаю затяжные зимние дни. Из больничных окон смотрю на здания, сравнивая их друг с другом. Больницы, дома, школы имеют запущенный вид, они меркнут на фоне роскошных зданий министерств, ресторанов и супермаркетов. В этих зданиях совсем другая жизнь, непонятная мне, а потому меня часто посещают мысли о несправедливости мироустройства. Если бы я был здоров, я смог бы заработать деньги и иметь все блага.
Такая нищета и такая роскошь, и все это не для детей, которым приходится умирать.

ВСПОМИНАЮ ТАКОЙ ЭПИЗОД. В палате стеклят окно, и стекольщики обсуждают инцидент: во время работы в этом же отделении несколько дней назад разбилось стекло. Когда это увидел больной ребенок, он потерял сознание. Рабочих ситуация рассмешила.

Они не понимают, что тяжелые воспоминания оседают у нас внутри. В этом случае ребенок думал об остром режущем стекле, о ранах и крови, на которые он насмотрелся. Нас, онкобольных, любая колкость и бестактность режет и рвет на куски. Химия убивает защиту души, которая существует у любого здорового человека. Я вижу мир глазами, бессильными против зла.

Наступает март. Из окна подкармливаю голубей, и в тот день это моя самая большая и единственная радость.

ПРИВЕТ, ОДЕССА!!! Закончился М-протокол. Мне предстоит облучение. В кабинете лучевой терапии сняли размеры головы, уложили на спецстол. Врач наводит облучающую установку в височно-теменную область и, включив установку, покидает помещение. Дома ощущаю сильную слабость и боль в височно-челюстных суставах, которые распухают. Слабость и боль в суставах заставляют спать целый день. Основная цель облучения — профилактика опухоли головного мозга.

…Я лежу на кушетке в ожидании очередного сеанса облучения, в процедурную влетают разъяренные врачи, и я понимаю, что без моей всезнающей мамы не обошлось и тут. Выясняется, что она всего лишь взяла в руки журнал с описанием технологии облучения и спросила о качестве аппаратуры. Вместо протокольных 12 Гр мне хотели дать 13,5.

ВЫХОД В СВЕТ! Выписали из больницы. Продолжаю проходить поддерживающий ежедневный курс химиотерапии. Внешне я парень хоть куда. Кто узнает, что со мной происходит, — не верит. Я — все еще подросток. Девчонки оценивают по-своему. Парни — с вызовом смотрят в глаза. Смешно, они воспринимают меня как соперника. Я же чувствую в их взглядах глупость, потому что стал совсем другим. Все, что волновало меня раньше, — не имеет значения.

Биография? История болезни? Исповедь?

Костя прошел четыре блока химиотерапии, гормональную терапию, облучение. Восемь месяцев непрерывного лежания под капельницами. Когда нельзя было читать. Нельзя смотреть телевизор.

Нельзя ходить. Писать нельзя тоже, поэтому мысли, которые приходили ему в голову, конспектировала большей частью мама. Не было ни завтра и ни вчера, время сосредоточилось на “до” и “после”.

А Костя находился “вне”.

Этот дневник так и не увидел бы свет, если бы его не передали однажды одесским студентам. Он пошел гулять по рукам. Стал настольным во всех институтах, и ребята, ровесники Кости, начали отдавать свои стипендии, чтобы спасти его жизнь.

Из ста тысяч евро, необходимых для операции, было собрано 11.

…Мне кажется, что, пока он писал, смерть стояла у него за спиной и читала написанное. Наверное, ей тоже было занятно — чем же все это закончится?

Поэтому она и не спешила забрать моего героя.

Дневник Кости обрывается прошлой осенью. На том, что он выходит из больницы, мечтает поступить в политехнический институт (и поступает в 2007 году) и ищет оставшиеся деньги для поездки в клинику трансплантации костного мозга С.–Петербургского медицинского университета…

ВМЕСТО ЭПИЛОГА. За время лечения семья исчерпала все средства, все, что можно, продано. Мама работает. Домашнюю работу приходится мне делать самому. Наш дом похож не то на больницу, не то на тюрьму.

От несовместимости химии и солнца днем не выхожу на улицу. Сильная слабость, головные боли, иногда судороги…

Поражает, когда пишу эти строки. Мысли набегают, как волны, одна за другой. Не успеваю записывать, а когда перечитываю, удивляюсь самому себе. Вряд ли я смог бы понять это раньше, без болезни. Странно, откуда именно эти мысли возникли. Более странно наблюдать за движением руки, она как будто не моя. Будто пишет прошлый или будущий “Я”, но не “Я” настоящий.

Практически потерял всех и все. Знакомые отошли в сторону, отводя глаза от просьб. У меня осталась мама. Да еще я сам.

Научившийся контролировать свою нечеловеческую боль и свою болезнь, не думать о ней и не воспринимать ее, я радуюсь уже тому, что хоть что-то чувствую, а значит — живу!!!

Я очень надеюсь на это…

“Не прощаюсь. Костя Пажинский”.